Лунные танцы

Глава 8 ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Несмотря на дурное самочувствие, Станислав все-таки решил заехать в офис. В последнее время его частенько посещали мысли, что он основательно подзапустил дела и не в курсе многих процессов, происходящих в компании. То есть о деятельности предприятий в регионах он и раньше имел весьма смутное представление — этим прежде всегда занималась сама Маргарита Ивановна. Но сейчас он ощущал, что утрачивает контроль над событиями, происходящими непосредственно под самым его носом, в головной компании! Придраться было вроде бы не к чему. Петрин регулярно докладывал, что все в порядке и никаких проблем нет. Но у Станислава складывалось впечатление, что заместитель осторожно стимулирует его поменьше бывать в офисе, не вникать серьезно в дела, передать основные управленческие процессы в его руки… Всего лишь интуитивное ощущение, ничем не подтвержденное, но оно стало понемногу напрягать Вознесенского. С каждым днем все больше.

Беспокоило и другое. Буквально за день до отъезда Свенцицкой он обнаружил у себя в кабинете миниатюрный «жучок», аккуратно прикрепленный к обратной стороне плоского монитора. Естественно, он сразу вызвал к себе Гвоздюка, но тот начал бормотать что-то невнятное относительно того, что это внутренняя служба безопасности установила наблюдение во всех кабинетах, включая и кабинет руководителя, для обеспечения полного контроля за происходящим в офисе. Дескать, «жучок» в его кабинете установлен «на крайний случай» и используется для наблюдения только во внерабочее время… А не предупредили об этом руководителя, поскольку он очень редко бывает в офисе в последнее время. Вознесенский наорал на Гвоздюка, тут же оторвал и выбросил «жучок», но решил этого так не оставлять. Нужно было срочно разобраться с тем, что происходит в офисе. Чувство беспокойства, одолевавшее его все последнее время, усиливалось.

Первое, что Вознесенский увидел, войдя в приемную, были красноватые, слегка припухшие глаза Леры, смотрящие на него со смешанным выражением отчаяния и испуга. Эти глаза показались ему такими огромными, что на мгновение он забыл обо всем вокруг. Ничего больше не было — только эти глаза, усталые, отчаянные, полные слез. Станислав был потрясен настолько, что неожиданно потерял ориентацию в пространстве, покачнулся и шагнул им навстречу — прямо в них… В чувство его привело настойчивое покашливание Леночки, которую он сначала даже не заметил. Все моментально вернулось на свои места, лицо Вознесенского приняло отстраненное, деловое выражение, он хрипло поздоровался. Лера вскочила со стула и бросилась ему навстречу:

— Как ты? Что с тобой? Я вчера тебе весь вечер и всю ночь звонила. Где ты был? Что произошло?

Вознесенский мельком взглянул на Леночку, демонстративно отстранил Леру и, ни слова не говоря, прошел к себе в кабинет. Она сделала попытку пойти за ним, но на пороге Станислав остановился и раздраженно посмотрел на нее:

— Я что, должен перед тобой отчитываться, где я бываю, что делаю, с кем провожу ночь? Запомни, этого не будет! Никогда.

Дубовая дверь захлопнулась. Лера как пришибленная вернулась на свое место. Из глаз ручьями текли слезы. Леночка брезгливо посмотрела на нее. Разве можно так унижаться? Дура.

— Умылась бы, что ли, у нас тут солидная компания, а не дом рыданий.

Лера посидела еще несколько минут, вытирая глаза салфеткой, потом молча вышла из приемной.

— Лена, как у нас дела с Лондоном? — раздался по громкой связи голос Вознесенского.

— Я все выяснила, Станислав Георгиевич. Николаева так ничего и не оформила. Более того, она потеряла все документы на визы. С ней что-то происходит в последнее время. Она совершенно не справляется с работой. Позволяет себе отсутствовать в рабочее время. Непонятно, о чем она вообще думает. — Леночка изо всех сил старалась подражать интонациям Свенцицкой.

— Разберемся с ней. А документы оформляй сама, только проконсультируйся с кем-нибудь.

— Вы полетите один? — сожалея, что Лера не может слышать ее, спросила секретарша.

— Один? — Вознесенский, казалось, растерялся. — Один… Конечно, один!

Он был раздражен. Что за идиотские вопросы.

— Хорошо, Станислав Георгиевич! Будет сделано.

Заплаканная Лера через пять минут вернулась на свое место и до конца рабочего дня больше не вставала с него. Она делала вид, что перекладывает какие-то бумаги, внимательно смотрит на монитор, щелкает клавишами, но все сливалось перед глазами, превращаясь в красный, горячий туман. Слезы время от времени сами собой катились из глаз, но она украдкой смахивала их платочком. В голове у Леры стучала одна короткая и убийственная в своей очевидной простоте мысль: «Он не любит!» Все ложь, притворство, самообман. Жизнь настолько пуста и цинична, что даже страшно себе представить. Лера была уничтожена.

В это время Леночка деловито сновала между кабинетом Вознесенского и приемной, улыбалась, готовила кофе, отвечала на телефонные звонки, громко смеялась и напевала вслух. Любой звук грохотом отзывался в голове Леры, как если бы ей на голову надели пустое жестяное ведро и стучали по нему молотком. Но в какой-то момент ее сознание выхватило обрывок телефонного разговора.

— Да, Ирена Эдуардовна, — щебетала Леночка в трубку, — все очень хорошо! Вовсе нет, она сидит, пришибленная. Станислав Георгиевич работает, у него сегодня много встреч. Да, конечно! Соединяю, Ирена Эдуардовна.

Все это прошло по касательной, не затрагивая глубоко. Лера просто констатировала для себя еще один факт. И от этого нового открытия не было уже настолько больно. Иногда боль достигает апогея и уходит, оставляя только ватное, бесчувственное тело и тяжелую голову наедине с полной бессмысленностью дальнейшего существования. Кажется, даже при первой страшной встрече с Иреной в офисе у Леры не было такого состояния.

Около четырех дня Станислав снова вызвал к себе Леночку, дал ей какие-то распоряжения и уехал. Мимо Леры он прошел быстро, не поднимая глаз. А она больше и не ожидала этого.

Ровно в семь Лера выключила компьютер, собралась и поехала к себе в общежитие на метро. Обычная давка, люди, сумки, всегда страшно раздражавшие, даже не задевали ее в этот день. Она просто не видела ничего вокруг себя. В общежитии Лера, как зомби, поднялась к себе и, не раздеваясь, легла на кровать. Было очень холодно.

Из дневника Леры

Вот уже целых четыре дня такой жизни. А на самом деле — много веков. Я стараюсь привыкнуть к тому, что С. больше никогда не будет со мной. С тех самых пор мы ни разу не разговаривали. Он плохо выглядит, бледный, нервный. Кричит на всех. В компаний вообще что-то нехорошее происходит. Кругом кто-то шныряет, что-то вынюхивает. Сплетни, интриги. Люди увольняются. Какое-то ощущение начала конца.

А С. старательно избегает меня. Даже все поручения мне даются через эту Леночку или через международников. Он совсем далеко. Между нами выросла невидимая стена, которую я ощущаю физически, всем телом. Кажется, что никто и никогда, даже жители иных цивилизаций, не были от меня так далеко, как С. сейчас. Я хожу на работу, выполняю все, что от меня требуют, но такое ощущение, что какая-то часть меня умерла, заледенела, заснула. Я перестала чувствовать запахи, различать цвета, радоваться жизни. Мне впервые в жизни захотелось умереть. Просто взять и умереть, это очень просто.

Что-то очень большое уходит из моей жизни, и я пока не представляю, что будет дальше. Не жду ничего. Не хочу ни о чем думать. Знаю, что сама во всем виновата. Мне говорили… Еще одна ночь растворяется. А ночи уже прохладные, осенние почти… Where will we be, when summer’s gone? Я даже не представляю. Прости, больше не могу.

В пятницу вечером Лера пришла с работы и, как обычно в эти дни, сразу упала в постель. Она долго лежала, глядя в неровный серый потолок, потом задремала. Сказывались бессонные ночи страданий и размышлений — природа брала свое.

Ей снилось ночное море, бескрайнее, спокойное, с совсем легкими волнами и она сама, танцующая в белом полупрозрачном хитоне какой-то волшебный, удивительно пластичный танец на берегу… Как будто все тревоги отошли, отлетели прочь. Чувство глубочайшего умиротворения накрыло ее, словно большая теплая волна…

Леру разбудил телефонный звонок, резко и зло прозвучавший прямо над ухом. Девушке не хотелось терять золотую нить сна, в котором была удивительная, нездешняя гармония, и она попробовала обмануть телефон, задержаться в этой сказочной лунной ночи, где все так легко и прекрасно…

— Алло, — устало ответила в трубку. Она вспомнила Вознесенского и все события последних дней. Хорошее настроение улетучилось, как дым. Между тем в трубке молчали. — Алло, — повторила Лера, уже немного раздраженно. Ей было очень жаль разрушенной сказки.

— Это я, — в трубке раздался слабый голос Стаса, — Лера, мне плохо, приезжай, пожалуйста…

— Что? — Девушка не поверила своим ушам. — Ты издеваешься надо мной? Да как ты можешь?.. Ты просто полено бесчувственное!

— Лера, мне на самом деле плохо. Очень плохо. Может быть, я умираю…

Она не нашлась что ответить. В душе поднялась целая буря эмоций. Ей осмелился позвонить человек, который совсем недавно унизил ее, растоптал, сделал так больно, как никто и никогда в жизни! Надо просто бросить трубку и больше не поднимать. Никогда в жизни не разговаривать с этим подонком! Но в сердце уже предательски шевельнулась тревога. По голосу было слышно, что Станиславу и правда худо.

Трубка тем временем прошептала умоляюще:

— Приезжай, пожалуйста… Если можешь… Я совсем один. Мне очень страшно!

Лера села на кровати и обхватила руками голову. Она не знала, что нужно делать. От шквала мыслей голова мгновенно стала тяжелой и горячей. А если это снова обман, издевка, чтобы заставить ее еще больше страдать? А если, наоборот, правда и он умирает и ему некому больше позвонить? В душе еще несколько мгновений отчаянно боролись обида и страх за любимого человека. И Лера наконец решилась:

— Еду!

Она бросила трубку и лихорадочно стала собираться, от волнения не попадая ногами в туфли. Это безумие! Лера прекрасно понимала это, но снова не могла справиться с собой. Почти животный страх за Станислава нарастал с каждой секундой, как тогда, когда она бежала к нему с работы, отчаянно боясь опоздать…

На улице хлестал дождь. Август — печальный предвестник осени — обдал ее своим холодным дыханием. Лера в наброшенном на плечи тонком пиджачке и туфлях на босу ногу никак не могла поймать такси. Равнодушные желтые фары проплывали мимо, не останавливаясь. Капли дождя стекали по лицу, мешаясь со слезами. Она ощущала свое абсолютное бессилие, но сдаваться пока не собиралась.

— Ну остановитесь, пожалуйста! Хоть кто-нибудь! — шептала Лера, словно заклиная водителей.

Наконец рядом притормозила потрепанная, старенькая «Волга» — и какой-то кавказец открыл перед ней дверцу:

— Нехорошо такой красывый девушка стоят так поздно на дороге!

Лера кивнула благодарно и торопливо назвала адрес.

— Только, пожалуйста, побыстрее! — умоляла она.

— Што у тэбя случилось, красавыца? — недоумевал кавказец. — Такой девушка— и плачет! Нэправильно! Поедем ко мнэ, Гоги тебя развэсэлит!

Но Лера только качала головой, ничего не отвечая. Промокшая насквозь, она дрожала от холода как осиновый лист, ручейки воды стекали по спине. Скорей бы доехать! Внутренний голос говорил ей, что она поступает неправильно, что лучше вернуться домой, принять аспирин и лечь спать, но какая-то сила, которой невозможно было сопротивляться, настойчиво гнала ее вперед.

Станислав долго не открывал дверь. Лера нажимала на звонок минут десять подряд, уже отчетливо понимая, что с Вознесенским действительно происходит неладное. Наконец он открыл, держась одной рукой за косяк, другой — за сердце. Она с трудом узнала его, настолько плохо он выглядел. Совершенно белое лицо с воспаленными глазами. Щеки ввалились. Взгляд был потухшим и чужим. Лере стало не по себе.

— Проходи, — сказал он медленно, — спасибо, что приехала. Я не ожидал…

— Что с тобой? Надо вызвать врача… — Лера решительно прошла в гостиную и взяла телефон.

— Не надо, это что-то другое, — слабо ответил Вознесенский, останавливая ее, — просто побудь со мной, мне страшно одному.

Лера уложила Стаса в постель и измерила ему температуру. Оказалось, 37,2. Вроде бы, не смертельно. Она решила подождать.

— Ты не волнуйся, у меня всю неделю так, — тихо сказал Станислав, — температура почему-то держится, не спадает. Какая-то недолеченная простуда или вирус… Но сейчас что-то совсем плохо. Все болит! Сил нет двигаться. Я, когда тебе звонил, терял сознание.

— И все-таки тебе нужен доктор!

— Нет-нет, пожалуйста, я их с детства боюсь, — запротестовал Вознесенский, — у меня мама была врачом… Ненавижу лечение! Просто побудь рядом… Пожалуйста…

Лера переоделась в рубашку Вознесенского и легла рядом с ним. Станислав прижался к ней всем телом и затих. Девушка видела, что он задремал. Пусть поспит, может, полегче станет! К собственному ужасу, она вдруг почувствовала, как в ней просыпается огромная, всепоглощающая нежность к Стасу. Не страсть, а именно нежность, почти материнская, к этому спящему взрослому мужику, который совсем недавно причинил ей адскую боль. Это было выше ее понимания. Лера гнала свои мысли прочь, прислушиваясь к дыханию Станислава.

Вознесенский спал неспокойно, постоянно дергался, вздыхал, дрожал, а в какой-то момент приподнялся и почти умоляюще прошептал: «Ну оставь меня, пожалуйста!» И снова затих, крепко держа Леру за руку. Она потрогала его лоб. Он горел, температура поднималась. Еще через час ему стало совсем плохо, Станислав издавал какие-то нечленораздельные звуки, от кого-то отбивался, метался по кровати, громко стонал. Лера разбудила его, пыталась напоить чаем, но, попробовав приподняться, Вознесенский вдруг рухнул как подкошенный.

— Жжет, в груди жжет… — прошептал он. Зрачки у него расширились, дыхание стало прерывистым и свистящим.

Лера бросилась к телефону. Нужно было не слушать его, а сразу вызывать «скорую»! Врачи ехали минут сорок. Время тянулось немыслимо долго… И все это время Лера держала Станислава за руку и умоляла его быть с ней. Вознесенский смотрел на нее, не отводя глаз, как будто хотел запомнить навсегда черты ее лица.

Как сказали Лере позже, он был в предынфарктном состоянии и запросто мог отойти в мир иной. Врачи из «скорой» немедленно сделали ему несколько уколов и переложили на носилки. Лере разрешили поехать с ним, и всю дорогу до больницы Вознесенский не выпускал ее руку.

— Что же будет дальше? — шепотом спросила она, когда Станислав закрыл глаза.

— Не волнуйтесь, вовремя успели нас вызвать! — ответил высокий суровый врач. — Теперь все будет хорошо.

В больнице Вознесенского немедленно куда-то увезли, а дрожащая Лера продиктовала, запинаясь, в приемном покое все его данные: имя, дату рождения, домашний адрес, место работы.

— А вы-то ему кто будете? — сердобольно спросила медсестра.

Лера посмотрела на нее и ничего не ответила.

— Поезжайте домой, отдохните. Вы ему сейчас ничем не поможете. А часам к восьми приходите, расскажем, что и как. И увидеться разрешим, если он немного придет в себя.

— Спасибо.

Лера медленно вышла на крыльцо больницы. Она даже не ориентировалась, в каком именно районе города находится. Куда-то везли, везли… Она запомнила только, что вокруг больницы было много деревьев и они так тревожно шелестели на промозглом ветру… Дождь прекратился, но воздух был влажный и холодный. Лера снова зябко поежилась. Она лишь сейчас заметила, что из всей одежды на ней была только рубашка Вознесенского и не просохшие еще до конца брюки. Денег она в спешке с собой не захватила. Метро еще не работало — ночь. Поразмыслив, Лера вернулась обратно и решительно уселась на стул в приемном покое. Медсестра удивленно посмотрела на нее.

— Я лучше тут до утра подожду. Можно?

С сочувствием глядя на стучавшую зубами девушку, медсестра сходила куда-то и принесла ей стакан горячего, крепкого чаю с лимоном. Лера подумала, что это самый вкусный чай в ее жизни. Все происходящее казалось ей каким-то нереальным, как искусственный свет в приемном покое. Минут через сорок медсестра отлучилась ненадолго и вернулась уже с врачом. Он выглядел усталым и озабоченным.

— Ну что ж, девушка, вы просто спасли его. Еще чуть-чуть, и я бы ничего не смог гарантировать.

— Как он? — обеспокоенно очнулась от забытья Лера.

— Сейчас нормально, — успокоил врач, — спит как дитя. Но вот что странно: такое состояние возникает обычно на фоне каких-то выраженных проблем с сердцем: пороков или серьезных заболеваний, но у него на первый взгляд все было в порядке. Не нахожу объяснений, почему это с ним произошло… Надо проводить полное обследование. А вот с иммунитетом у него точно беда. Он что, часто болел в последнее время?

— Да нет вроде бы. Спортом даже занимался… Быть может, работал много?

— Странно все это, очень странно… Когда его привезли, он все время от кого-то отбивался, вел себя очень агрессивно. И звал какую-то Леру…

— Это я…

— Вы его жена?

— А можно на него посмотреть? — Лера вопросительно посмотрела на врача.

— Можно, только тихо. Проводи ее, — кивнул доктор медсестре.

Через стекло было видно, что в палате горит тусклый голубоватый ночной свет. Лицо Станислава в этом свете показалось Лере особенно бледным. Ей снова стало зябко.

— Господи, да вы вся дрожите! — тихо сказала медсестра.

— Это ерунда! — Лера не могла оторвать взгляда от лица Станислава. Оно казалось ей неживым. Но вдруг он повернул голову и, приоткрыв глаза, посмотрел на нее… Слава богу!

— Пойдемте, пойдемте, — позвала Леру медсестра, — ему сейчас нужен полный покой. Пусть спит. А вам на самом деле лучше поехать домой.

Лера чихнула несколько раз подряд и хлюпнула носом. Ее знобило.

— Да, пожалуй…

— Вот тут как раз Сережа, врач, на вызов едет. Он вас подвезет. Вам куда?

— На «Парк культуры»… — Лера не решилась без разрешения Вознесенского вернуться в его квартиру и собралась в общежитие.

— Вот и хорошо! Отдохнете, поспите — звоните. Моя сменщица Лиза вам все расскажет.

— А вас как зовут?

— Люба.

— Спасибо вам, Любочка!

В «скорой» Лере стало совсем плохо. У нее тоже поднималась температура, было очень холодно, и она куталась в плед, заботливо предложенный врачом.

— А вы заболеваете, вам нужно лечиться. Хотите, укол сделаю?

— Нет, спасибо…

Она мечтала только об одном — скорее добраться до общежития и рухнуть в постель. Она поблагодарила врача, который ее подвозил, и побрела к себе в комнату. Утром пойти на работу Лера не смогла — она слегла с жесточайшей простудой.

Ирена была довольна собой и ходом событий. В роскошном номере миланского отеля она лежала в шелковой ночной рубашке на кровати, болтала по телефону и пила кофе. По собственным ощущениям, она уже почти оправилась от удара. После возвращения из Москвы все приключившееся с ней там казалось ирреальным, фантастическим. В своем сознании Ирена попыталась вернуться в точку времени, предшествующую роковому звонку Леночки, прозвучавшему в утро перед показом коллекции. И даже купила себе парик с длинными каштановыми волосами, чтобы вернуться к себе прежней. В целом это получалось, но не слишком хорошо. Что-то изменилось в ней за эти несколько дней. Или — надломилось… Она чувствовала, что к прошлому уже невозможно было вернуться.

Эжен был счастлив снова видеть ее и несколько дней подряд взахлеб рассказывал об успехе, который имела ее коллекция, с гордостью показывал ей многочисленные хвалебные отзывы в прессе и видеозапись показа и репортажей с него.

Время от времени в памяти Ирены навязчиво всплывали то фальшивый голосок Леночки, то бледная Лера, лежащая на полу в офисе, то ужасная ночь на кладбище… Воспоминания были ненужными и болезненными, но память не желала вычеркивать эти эпизоды. Полжизни за то, чтобы не помнить!

Свенцицкая собирала волю в кулак, чтобы подавить навязчивые воспоминания. Она с головой окунулась в привычный некогда ритм жизни.

После дефиле работы у модного дома Ирены должно было сильно прибавиться: посыпались заказы от популярных исполнителей, известных людей, компаний. Со Свенцицкой готовы были заключить контракты знаменитые модные дома. Решение было только за ней. Эжен просто прыгал от возбуждения, предвкушая новый этап в жизни и работе. Он показал матери свои наброски нескольких новых моделей для будущего сезона. Оказывается, оставшись в одиночестве, он не только скучал и принимал поздравления, но и рисовал.

— Ирена, ты понимаешь, что шла к этому всю жизнь? Теперь все это твое, ты достигла успеха! Еще совсем немного — и ты окажешься в одном ряду с Диором, Кавалли, Ив Сен Лораном! Тебя открыли здесь, как Черутти! Мы будем участвовать на Неделе прет-а-порте в Париже! Ты представляешь, что еще у нас впереди?

Наивный, маленький мальчик! Он совсем не понимал, что происходило с его матерью. Ирена только машинально кивала головой, равнодушная к восторгам сына. Успех коллекции был, бесспорно, приятен ей, но не занимал более всех мыслей, как это было раньше. Что-то изменилось в ней после этой поездки в Москву: газетные статьи перестали тешить самолюбие, работа, вопреки обыкновению, перестала быть делом жизни, в один момент превратившись в обузу. Это сначала удивило, а потом и раздосадовало Свенцицкую. Ей приходилось переламывать себя, чтобы начинать думать о дальнейшей работе. Она, конечно, продолжала давать интервью и встречаться с перспективными заказчиками, но все это было ей уже неинтересно и давалось через силу.

Через несколько дней они с Эженом улетели во Францию. Ирена надеялась, что там все снова станет на свои места, что осенний парижский воздух освежит ее, вернет силы и вдохновение.

…Она бродила, закутавшись в черную шерстяную шаль, по шумным парижским бульварам, глядя, как ветер кружит золотые опавшие листья. От площади Конкорд — к Тюильри, оттуда — к Опера… Какая ранняя холодная осень в этом году! Какой неуютный и серый нынче Париж! Совсем чужой, неприветливый, неродной…

Осень всегда была для нее временем творчества, но сейчас Ирена не чувствовала в себе желания творить. Душа замерла в каком-то нехорошем предчувствии, хотя Ирена усердно гнала от себя дурные мысли. Ей отчего-то не хотелось обновлять гардероб, хотя во всех витринах выставлены были новые осенние коллекции. Трудно было ходить на светские тусовки, общаться с людьми, но она заставляла себя это делать. Получалось не слишком удачно, старые знакомые недоуменно пожимали плечами. Все думали, что после успеха в Милане Свенцицкая вернется окрыленной, счастливой, с сотней новых планов…

А ей было просто страшно думать о будущем. Впервые в жизни она не знала, что случится с ней дальше. У нее всегда было четкое видение того, что и как она будет делать, и Ирена уверенно шла к намеченной цели. Ее никогда не смущали препятствия и неудачи. Но вдруг оказалось, что все ее жизненные планы не стоят ломаного гроша, когда она чуть не потеряла Станислава. А еще более страшным было то, что в голове у нее абсолютно не было никаких творческих идей. А нужно было заниматься с клиентами, готовить новую коллекцию… Вместо этого она гуляла по ветреным парижским бульварам и пила «Blue Label» в маленьких кафе. Ирена полюбила дождь потому, что он казался ей таким же бесприютным, как она сама.

Впервые за все эти годы она не просиживала ночи напролет в своей парижской студии, придумывая новые модели, доводя до совершенства силуэты и линии. Возвращаясь домой, она тихо шла на кухню и могла просидеть там несколько часов, уронив голову на руки, абсолютно отрешенная от всего.

Эжен исподтишка наблюдал за матерью, пытаясь разобраться, в чем дело. Однажды вечером, когда Ирена в очередной раз терзала в руках мобильный телефон, дожидаясь звонка Вознесенского, он тихо подсел к ней и приобнял сзади за талию. У него была очень теплая, сильная рука.

Свенцицкая вздрогнула, с удивлением подняла на сына глаза и осознала как-то вдруг, что она и не заметила, как он вырос, превратившись в привлекательного взрослого мужчину. У него такие выразительные глаза! Зеленые, колдовские. Непослушный, он по-прежнему планировал связать свою жизнь с модой, как она этому ни противилась. Он не задумывается, ее мальчик, какой это сложный и переменчивый бизнес. Он не знает, что это вовсе не главное… У него на все есть свое мнение — весь в нее! Она грустно улыбнулась.

— Ирена, зачем ты себя так? Я же вижу, что с тобой происходит.

Свенцицкая с беспокойством вгляделась в лицо Эжена, пытаясь понять, что он знает. В ее глазах блеснули слезы.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты же разрушаешь себя из-за него. Все это время ты сама не своя… После того звонка. Я тебя не узнаю!

— Ты еще просто очень мало живешь на свете и ничего не понимаешь в человеческих отношениях, — тихо сказала Ирена. Ее пальцы медленно перебирали подол длинной юбки. В глубине души она чувствовала, что сын прав. Но она никогда прежде не говорила с ним на такие темы, и теперь это стало для нее неожиданностью. Как же незаметно Эжен повзрослел!

— Откуда ты знаешь, что мне известно о человеческих отношениях, если ты даже не видела, как я рос. — Эжен усмехнулся. — Была вся поглощена своими коллекциями, планами и меня этим заразила. Ты всегда хотела быть мне не матерью, а подругой, как будто стеснялась своего материнства. Помнишь, когда-то давно ты запретила мне называть тебя мамой… Ты не думала о том, как мне это больно. Ведь у всех других детей были обычные мамы, которые играли с ними в песочнице. Тебя никогда не было рядом. Но я так гордился тобой! Мне всегда не хватало твоей любви — ты была везде и со всеми, но меньше всего со мной. Я никогда не знал, где ты. Потом ты увезла меня из России, где у меня были друзья, школа, собака Джерри. У нее как раз тогда появились щенки — такие черные, пушистые комочки. Ты помнишь, как сильно я не хотел тогда уезжать? Но я сделал все, как ты хотела, потому что очень любил тебя. Ты не представляешь, как мне было трудно здесь на первых порах. Меня же никто не принимал за человека, а объясниться я мог только на пальцах! Сверстники не принимали меня в свой круг: у них все было общее в детстве — книжки, которые они читали, мультфильмы, которые смотрели. А у меня все было другим, даже язык. Я был один, абсолютно один! Все вокруг, включая тебя, начали звать меня Эженом, а я терпеть не могу это имя. Я Женька! Но и с этим я смирился. А ты даже не замечала меня тогда, мое мнение ничего не значило для тебя. Хотя в глубине души я продолжал гордиться тем, что у меня такая мать — сильная, яркая, не похожая на других. Я старался сделать все, чтобы ты только обратила на меня побольше внимания. Даже стал интересоваться модой. А потом меня это действительно увлекло, и я понял, что это призвание…

Свенцицкая слушала сына, раскрыв рот от удивления. Она и предположить такого не могла! Ей казалось, что они с Эженом прекрасно понимали друг друга. Оказалось, все иначе. Всю жизнь она считала себя замечательной матерью.

Между тем Эжен продолжал говорить. Чувства, сдерживаемые так много лет, рвались наружу.

— У меня здесь тоже были разные истории, о которых ты ничего не знаешь. Какое-то время я стоял перед выбором, но сделал его в пользу моды, развития твоего дела, сделал, даже понимая, какие сложности нас ожидают впереди. Я хотел быть для тебя плечом, на которое ты всегда могла бы опереться. А теперь, когда ты достигла того, чего хотела, к чему шла всю жизнь, разве можно зацикливаться на каком-то Стасике, которому абсолютно наплевать на тебя и всегда было наплевать? Разве можно предавать дело, которым ты занималась даже в ущерб мне и всем остальным?

— Не смей так говорить! Я дала тебе все, что только могла… Я увезла тебя из этой грязной, несчастной страны, где мы все были нищими, где невозможно было нормально работать! И мне жаль, что ты до сих пор не способен этого оценить. А Станислава я люблю, и он любит меня, мы давно вместе. Ты просто ревнуешь! — Ирена сама была не уверена в этом, но старалась говорить как можно более жестко. Это очень тяжелый для нее разговор.

— Но ты же сама знаешь, что это не так! Прекрати себя обманывать! — Эжен вскочил и быстро заходил по комнате. — Если люди любят друг друга, они живут вместе, заботятся друг о друге, а не ищут приключений на свою голову! Ты же всю жизнь искала себе другого мужчину, с которым могла бы быть счастлива! А с Вознесенским вы просто использовали друг друга, потому, что вам обоим так было удобно — и ты, и он чересчур эгоистичны! Ты и сама понимаешь — вы совершенно чужие люди. Я видел, как он смотрит на тебя, когда приезжает, как он разговаривает со мной — как будто я пустое место! Ему без разницы, ты будешь рядом или какая-то другая женщина: он не в состоянии никого полюбить! Он тебя недостоин, как ты не видишь! Он не способен чувствовать, он любит только себя и свои деньги! Может быть, там, в начале, у вас что-то и было, но с тех пор прошло столько лет. Эти отношения тянутся по привычке. Вы не вместе, Ирена, не вместе! Но если тогда он давал тебе деньги на твое дело, то сейчас ты можешь прожить и без него! Ты добилась успеха, у тебя есть я, есть другие мужчины, которые тебя любят, но ты их не видишь. Очнись!

— Замолчи немедленно! Что ты себе позволяешь? — закричала на него Ирена и тут же разрыдалась.

Эжен, сжав кулаки, еще несколько минут постоял у окна и снова подсел к ней:

— Прости меня, прости. Все хорошо… — Он гладил ее по коротким рыжим волосам, как девочку. Его невозмутимая, всегда сильная мать рыдала, беззащитно уткнувшись ему в плечо.

— Ты представляешь, мне пришлось оттаскивать его от какой-то девчонки! На глазах у всех! Ничтожество! — Ирена никак не могла успокоиться и проклинала себя за это. Впервые показала свою слабость.

— Ложись! — Эжен решительно уложил Ирену в постель, накрыл ее одеялом. — Тихо-тихо. Давай-ка лучше подумаем, куда мы с тобой поедем на Новый год. Только мы с тобой… Наверно, нужно отправиться куда-то в теплые края, где синее-синее море и такой теплый ветер… Ты будешь лежать в тени под пальмами, прикрывшись красивой соломенной шляпой с большими полями, и придумывать модели для новой коллекции, а я буду плескаться в море от рассвета до заката, как в детстве. А вокруг нас будут красивые, загорелые мужчины и стройные, счастливые женщины… Помнишь, как мы ездили с тобой в Грецию в последний раз? Ты нашла там столько идей для своей последней коллекции…

Он приготовил Ирене горячий шоколад, она сделала несколько глотков и начала успокаиваться. Что-то пронзительно родное было в Эжене, горячем шоколаде, знакомом полумраке комнаты.

— А как там Мухаммед, почему не звонит? — спросила она, слегка повеселев. Ей показалось, что она уже знает, как избавиться от хандры.

Эжен всплеснул руками и охнул. Как же он сможет ей рассказать? Он давно знал о нежных чувствах, которые молодой араб питал к Свенцицкой, и относился к нему очень тепло.

Мухаммед был высоким, стройным, смуглым и очень добрым. Для Эжена он олицетворял собой саму жизнь во всей ее многогранности и полноте. Мухаммед занимался в Париже каким-то бизнесом и жил во Франции уже лет пятнадцать. Он прекрасно говорил по-французски с легким восточным акцентом, круглый год занимался спортом и интересовался абсолютно всем, что происходило вокруг. Его неожиданные познания в самых разных областях всегда потрясали Эжена, как и его оптимизм и редкое чувство юмора. Одновременно в нем была та мужская сила, достоинство и решительность, которых так не хватало сыну Ирены с самого детства. Мухаммед всегда приходил на свидания с Иреной в потрясающих костюмах, с огромными корзинами фруктов, цветов, дарил ей восхитительные подарки, и всегда у него находилось что-то и для Эжена. В отличие от остальных поклонников Свенцицкой, он действительно был увлечен ею самой, а не ее именем или деньгами. Кроме того, он проводил много времени с Эженом, рассказывал ему про жизнь на Востоке, обычаи и традиции далеких стран, про необычных людей — заклинателей змей, факиров… Несколько раз Мухаммед серьезно помогал Эжену по жизни, но его мать об этом, конечно, даже не догадывалась.

Кстати, задуманная уже давно новая коллекция Ирены, навеянная романтическими отношениями с Мухаммедом, также была этнической — по восточным арабским мотивам. Эжен мечтал специально съездить к Мухаммеду в гости, чтобы прочувствовать национальный колорит костюма, но тот только отшучивался: мол, женюсь на твоей маме — тогда и поедем уже все вместе. Ирена в ответ смеялась и отмахивалась, не принимая его слова всерьез. Она немножко играла этим красивым арабом, тешила свое самолюбие, не очень веря в искренность его чувств — а быть может, интуитивно опасаясь чересчур сильно увлечься… Слишком много боли и разочарований уже было в жизни, чтобы снова вставать на этот полный неожиданностей путь.

— Как же я забыл тебе сразу рассказать, Ирена? — Эжен хлопнул себя по лбу ладонью. — Он приехал на показ с огромным букетом твоих любимых роз. Принес, наверно, штук сто. Ему даже не поднять их самому было. Все искал тебя, очень беспокоился. Я сказал, что ты вынуждена была срочно уехать… Мы вместе потом праздновали твой успех, он все время был со мной. А на следующий день в какой-то газете вышла публикация, к ней несколько фотографий. Так вот под одной было подписано: «Молодой наследник эмира на дефиле коллекции Ирены Свенцицкой». Представляешь, оказалось, что он сын одного из эмиров, наследник огромного состояния! А всегда был таким скромным, никогда и не подумаешь…

— Да, он, кажется, окончил Кембридж, а потом учился в Сорбонне, — задумчиво сказала Свенцицкая, — ну а где же он сейчас? Хочу увидеть его. Немедленно!

Вот оно, лекарство от скуки! Но Эжен замялся и грустно вздохнул:

— Даже не знаю, как ты все это воспримешь… В общем, Мухаммед был очень расстроен, что ты ему даже не позвонила, выспрашивал у всех твоих знакомых, где ты. И какая-то манекенщица сказала ему, что ты уехала в Россию к своему давнему любовнику, с которым у вас вышел разлад. И ради него даже наплевала на коллекцию, на всех нас, на показ… Не представляю, откуда они все узнают!

— И что Мухаммед? — с замиранием сердца спросила Ирена, уже предчувствуя дурные вести.

— Сначала чуть не ударил эту манекенщицу, а потом приехал ко мне. Очень переживал, хотел с тобой поговорить, мы много раз звонили тебе на мобильный, но он все время был выключен. Он ждал твоего звонка всю ночь. Мы сидели в гостинице, и он плакал. На следующий день он сказал мне, что уезжает на родину. Будет заниматься делами там, как изначально хотел его отец. На нем просто лица не было, когда он все это говорил! Велел передать тебе, что всегда будет любить тебя, хоть ты его и предала. В тот день, на показе, он хотел все рассказать про себя и сделать тебе предложение… Он был таким хорошим! Почему ты так поступила с ним?

В глазах Эжена стояли слезы. Он лишился единственного друга. Пустота в душе Ирены стала еще беспросветнее. Мухаммед делал ее жизнь яркой и красочной, полной сюрпризов, неожиданностей. С ним было весело и легко. Она принимала это как должное. Даже представить не могла, что он соберется делать ей предложение… Теперь он исчез, и эта потеря оказалась гораздо серьезней, чем она могла подумать. Ирена устало закрыла глаза. Забыть, все забыть!

— Эжен, принеси мне чего-нибудь выпить!

— Не надо, Ирена, ты в последнее время слишком много пьешь. Тебе нельзя!

— Я сказала, принеси… Мне так тяжело.

Эжен нехотя направился к бару. В этот момент зазвонил телефон. Свенцицкая вздрогнула и потянулась к нему. Это Вознесенский, наконец-то!

— Не бери трубку, Ирена! — умоляюще попросил Эжен, наливая виски. Он догадывался, чьего именно звонка так ждала мать. Но она посмотрела на него уничижительно и, буквально выхватив из его руки стакан, сняла трубку. И услышала тоскливый голос Стаса:

— Здравствуй, звоню, как и обещал, каждый день. У меня все хорошо, а как дела у тебя?

— Здравствуй, мое солнышко! — прощебетала Ирена.

Это прозвучало настолько заискивающе и фальшиво, что Эжен вновь не удержался:

— Ты убиваешь себя! — и выбежал из комнаты.

Но вслед ему неслось:

— Солнышко мое, как ты там без меня? Скучаешь?

Вечерние разговоры с Вознесенским немного успокаивали Ирену, фантазия которой на расстоянии разыгрывалась до неприличия. События последнего времени серьезно расшатали ее нервную систему. Раньше с ней такого не было. Она не находила себе места в огромной, помпезно обставленной квартире в шестнадцатом квартале Парижа. Ей было одиноко и страшно. Известие об отъезде Мухаммеда стало последней каплей. Стены как будто давили на нее со всех сторон, тяжелые портьеры, не пропускавшие свет, душили. Валяясь целыми днями на кровати с бутылкой виски, она медленно сходила с ума. Между тем услужливое воображение все время рисовало дикие сексуальные оргии Вознесенского с молодыми красотками на фоне собственной одинокой старости.

Никогда раньше она не задумывалась о старости! Всегда было столько сил, вдохновения, решительности! Жизнь впереди казалась бесконечной и полной радужных надежд. А сейчас Свенцицкая вдруг почувствовала себя уставшей от всего, больной, стареющей женщиной. Ужасное ощущение! Каждое утро, разглядывая свои мешки под глазами, она все больше и больше боялась того, что с ней будет происходить дальше. Неужели Стасик увлекся этой девчонкой только из-за ее возраста? В один из дней Ирена позвонила знакомому врачу в клинику красоты, и уже через несколько часов, по ее настоятельной просьбе, ей сделали блефаропластику.

Лежа потом дома с мешочками льда на лице и продолжая страдать, Ирена не могла разобраться, что именно мучает ее сильнее: открывшаяся измена Вознесенского или ее собственное женское одиночество, которое казалось ей беспросветным. Несмотря на все проделанные магические процедуры, Свенцицкая отчаянно боялась того, что в ее отсутствие Станислав снова будет встречаться с Лерой. Раньше к его встречам с женщинами она относилась снисходительно, не придавая никакого значения его мимолетным романам. Теперь все было по-другому. Что-то особенное уловила она в отношениях Вознесенского и Леры, и это «что-то» заставляло сердце нервно сжиматься, даже несмотря на то что Леночка исправно докладывала ей, что все в порядке.

Новую, незнакомую боль доставлял ей Эжен. Может быть, на какую-то сотую долю он и прав в своих обвинениях. Может быть… Прежде она никогда не думала об этом. После их последнего разговора он ушел из дома и не появлялся целые сутки. Потом вернулся и снова пропал. Что ж, он действительно вырос, и у него теперь своя жизнь. Однажды дети вырастают и уходят. А что до его отношения к Вознесенскому — так они никогда особо не ладили. Наверное, Эжен слишком сильно ревновал ее, чтобы понять… Эдипов комплекс или что-то в этом роде. Мужчины… Все, как один, такие жестокие и толстокожие, даже самые близкие…

Однажды утром раздался звонок, которого Ирена совсем не ждала. Она сняла трубку, пытаясь казаться бодрой после очередной бессонной ночи.

— Ирена Эдуардовна, добрый день! — Свенцицкая вздрогнула: меньше всего она ждала звонка от секретарши Стаса. Ей моментально вспомнился тот ужасный день накануне показа. — Вы знаете, у нас тут несчастье…

— Что такое?

— Станислав Георгиевич в реанимацию попал, у него сердечный приступ…

— Когда это случилось?

— Прошлой ночью. Мне из больницы позвонили. Вы знаете, его привезла Лера…

Свенцицкая отбросила все еще лопочущую трубку и до хруста сжала пальцы. Только этого не хватало! Что происходит? Как Вознесенский мог попасть в больницу? У него же было такое хорошее здоровье… Почему Лера? Это значит, они опять встречаются, а этот мерзавец ей все время врал по телефону! А дура Леночка просто ничего не замечала!! В груди Ирены закипала бессильная ярость.

На самом деле все дни, проведенные после возвращения из Москвы сначала в Милане, а потом и в Париже, она вынашивала мысль, ранее казавшуюся кощунственной. По иронии судьбы сразу два человека — эта маленькая поганка Лера и ее собственный сын — разными словами сказали ей одно и то же: чтобы удержать мужчину, надо быть рядом с ним. Это раскаленной иглой врезалось в воспаленное сознание Свенцицкой. Может быть, они действительно правы? По телефону ведь нельзя за всем уследить. А Леночка, даже будучи ближе всех к Стасу, все равно не справляется. Пока Вознесенский в Москве один, он может делать все что захочет. А ей останется только рыдать в подушки в Париже. Незавидная участь! Мозг Ирены заработал быстро, как компьютер. Станислав к ней не переедет никогда — у него там бизнес, связи, значит, надо перебираться ей…

Она уже пришла в себя после блефаропластики и не боялась появиться на людях — следов операции почти не было заметно. Еще пара дней — и они исчезнут совсем… Неожиданная новость помогла Свенцицкой принять единственно верное решение, на которое прежде не хватало мужества. Модный дом, новые коллекции, жизнь в Париже, — какая все ерунда по сравнению с потерей Вознесенского!

— Эжен! — Ирена громко позвала сына. Он неохотно вышел из соседней комнаты, хмурый и невыспавшийся. Они не разговаривали несколько дней и дулись друг на друга. — Мальчик мой, я хочу тебе сказать кое-что.

— Что еще? — Эжен, казалось, уже не ждал от нее ничего хорошего.

— Я улетаю в Москву.

Сон сразу слетел с Эжена, и он посмотрел на мать круглыми глазами:

— Опять? Зачем? Мы же только начали тут работать… У нас дел масса, к тебе завтра приедут клиенты!

— К черту клиентов!

Ирена уже вскочила с кровати и заметалась по комнате, перебирая вещи. Эжен не узнавал свою мать. За несколько недель она, ухоженная, спокойная, мудрая, превратилась в полусумасшедшую неврастеничку, которая теперь своими руками крушила все, что создавалось годами кропотливого труда. Их труда!

— Ты ставишь под удар все дело! Ты сошла с ума? Ты же еще не окончательно оправилась от операции. Доктор сказал, что ты сейчас должна быть дома и отдыхать!

— Мое здоровье, мое дело — как хочу, так и веду себя. Это же касается и моего бизнеса. Мне лучше знать, — безапелляционно заявила Свенцицкая, продолжая возиться с вещами.

— Нет, Ирена! А как же я и все те люди, которые работают на тебя и ждут твоих коллекций? Я не позволю тебе вот так взять все и бросить!

— А делай что хочешь! — равнодушно ответила Ирена. — Мне все равно. У меня теперь есть проблемы поважнее, чем эта. Я уже самореализовалась в моде, меня больше это не интересует. Надоело, все надоело!

Эжен был ошарашен. Он не нашелся что ответить, только молча смотрел, как мать по телефону возбужденно дозванивается в аэропорт, заказывает билет на самолет в один конец, хаотично собирает чемодан.

— Ты надолго?

— Думаю, навсегда, — бросила Ирена и истерично рассмеялась, — ты уже взрослый, в твоем распоряжении квартира, деньги. Если что-то понадобится — звони. Можешь, конечно, поехать со мной…

— К нему? Никогда!

— Это твой выбор, Эжен. Я не могу и не стану тебя упрашивать, но и ты пойми меня. Я еще хочу побыть счастливой. Ты не можешь мне это запретить. Или у тебя есть возражения?

Эжен открыл рот, чтобы что-то сказать, потом махнул рукой и вышел из комнаты. Более сильного стресса он не испытывал никогда в жизни.