Мадам де Помпадур [Madame de Pompadour]

Глава 13. От любви к дружбе

. В 1751 — 1752 году в отношениях мадам де Помпадур с королем произошла перемена, внешняя и видимая сторона которой состояла в том, что она перебралась в новые апартаменты, поистине королевских размеров, в нижнем этаже северного крыла дворца. Тем самым нам предлагается поверить, что она перестала спать в одной постели с королем. Этот факт признают все историки и все ее современники, он подтверждается многочисленными свидетельствами, в том числе и собственными высказываниями мадам де Помпадур по этому поводу. Нет ничего необычного в том, что женщина не первой молодости хочет, чтобы все думали, что ее любовник превратился в друга. Однако маркиза объявила об этом обстоятельстве, как будто это была свадьба, рождение или иное интересное семейное событие. И если она не разослала уведомительных писем всем своим знакомым, то папе римскому °на направила такое письмо, собственноручно написанное. Ее друзья при дворе, несомненно по ее инструкции, рассказали об этом всем. В Бельвю она велела установить свою скульптуру в образе Дружбы в беседке, прежде посвященной Любви — увидев ее, Королева не смогла скрыть язвительной улыбки.

Но правда ли это? Забавно, что никто, кажется, ни разу не задался этим вопросом ни тогда, ни потом. Мадам де Помпадур была очень честным человеком, прямота и правдивость лежали в основе ее характера; за все годы при дворе ее ни разу не уличили во лжи. Она была совершенно неспособна скрывать свои чувства, в ней не было ни следа того тщеславия, суетности, что заставляет людей притворяться, будто им нипочем, когда судьба оборачивается к ним спиной. Поэтому столь категорическое заявление, исходящее от нее, является весомым доказательством.

Придворные, которые в подобном деле служат ценными свидетелями, восприняли эту «дружбу» с интересом и с полным доверием. Французы гордятся своей особой проницательностью, когда речь идет о любви (парижане и до сих пор немедленно замечают — или думают, что замечают, — когда двое перестают спать вместе), так что все единодушно признали, что дружба сменила собою любовь между королем и маркизой де Помпадур. Припомнили, что король уже жил платонически с одной из своих любовниц, госпожой де Майи. В начале их связи он лишь изредка ложился с ней в постель, после чего j мчался исповедаться. Некоторые историки объясняют все тем, что, как сказано в стихах Морепа, у мадам де Помпадур развилось недомогание, делавшее| невозможной близость с мужчиной. Но единственное свидетельство об этом исходит из сплетни, пущенной| ее врагами, — они же, как только это показалось ил выгодно, обвинили ее в любовной связи с маркизом де Шуазелем. Известно, что близость с мужчиной никогда не доставляла ей большого удовольствия, утомляла ее, что у нее часто бывали выкидыши. Некоторые думают, что доктор Кене просто приказе это прекратить. К сожалению, мадам дю Оссе не проливает света на этот любопытнейший вопрос. Необходимо, однако, заметить, что отношения между двумя людьми редко бывают так банальны, как нравится думать другим людям, и уже та громкая огласка, при которой маркиза покинула королевское ложе, оставляет некоторую тень сомнения. Кстати, новая спальня мадам де Помпадур, как и старая, была соединена с королевской опочивальней потайной лестницей.

Что до короля, то он, перевалив за сорок, заметно сдал. По описанию де Круа, он тяжело ездил верхом и выглядел неважно. Он становился все беспокойнее, каждую неделю переезжал из одного дворца в другой. В 1750 году он прожил в Версале всего пятьдесят дней. Король казался уже не таким пылким, как раньше, его стало труднее развеселить или опечалить. Он больше чем когда-либо пристрастился к картам. В этом смысле небезынтересна история, рассказанная слугами короля Дюфору де Шеверни. Некая богатая вдова из парижской буржуазии — красивая, элегантная, молодая, образованная — подумала, что неплохо бы занять место маркизы. Она подружилась с Лебедем, тот, казалось, увлекся ее планом и обещал представить ее королю. Ей предстояло явиться в Версаль вечером, когда в личных покоях короля приготовят легкий ужин. Молодая женщина, как можно себе представить, разоделась в пух и прах и отправилась в Версаль, где сначала наведалась к каким-то знакомым во дворце, чтобы иметь оправдание на тот случай, если кто-нибудь заметит ее экипаж во дворе. Ровно в 11.30, как было условлено, она пришла в комнату к Лебедю. Тот похвалил ее внешность и пунктуальность, но сказал, что придется немного подождать. Затем, к ее большому испугу, отвел ее в королевскую спальню, где постель уже была приготовлена на ночь, и там ее оставил. Она ожидала совсем другого! Минуты шли, ей становилось все больше не по себе, и так бедняжка прождала почти два часа. Наконец вошел король, заговорил с ней в точности как с проституткой, да и обошелся не лучше. Дама, привыкшая к глубокому уважению, какое оказывали женщинам в то время, была очень удручена, но отступать было поздно, как и пускаться в объяснения.

«А вы, право же, куда милее, чем я ожидал, — заявил король. — Да вы просто красавица! Ложитесь в постель, а я сейчас вернусь». И удалился на церемонию отхода ко сну. А надо сказать, что этой даме никогда в жизни не случалось раздеваться самостоятельно, без помощи служанки. Платье ее, разумеется, застегивалось на спине на тысячу крючков, и в одиночку с ним было справиться нелегко. Однако она кое-как выпуталась из одежды и улеглась в постель, где прождала еще час. Наконец вернулся король, на этот раз в ночной рубашке. Он лег рядом, посмотрел на нее и сказал: «Вы, бесспорно, очень хороши, но знаете ли, уже три часа ночи, а я не так молод, как прежде, так что не думаю, что смогу воздать вам должное. Я хотел бы оставить вас здесь до утра, но это невозможно, поэтому лучше всего вам было бы вернуться в Париж. Оденьтесь, а я проведу вас мимо часовых».

Однако если несчастная дама не умела раздеться без посторонней помощи, то одеться и подавно. На глазах у короля она кое-как натянула платье, и он вывел ее в темный, пустынный дворец. Как только он оставил ее в этой путанице переходов и коридоров, она заблудилась и долго плутала в темноте, пока нашла квартиру своих знакомых. Тут она сплела какую-то небылицу о перевернувшемся экипаже и провела остаток ночи у них на кушетке, в ярости, не смыкая глаз.

Вполне понятно, что королю совершенно ни к чему была новая мадам де Помпадур. Одна у него уже была, он любил ее, привык к ней, и она его вполне устраивала. С этих пор и до ее смерти его любовницами становились хорошенькие молоденькие простолюдинки, которые делали свое дело без всякого шума, ничего от него не требовали, не имели ни влиятельных родственников, ни разгневанных мужей, не добивались дворянства для своих детей и, получив отставку, довольствовались скромным приданым. Этих девиц, которых поставлял для короля Лебель, держали в Парк-о-Серф — небольшой вилле в городке Версаль. Изредка их селили в маленькой мансарде в самом дворце. Иного участия в жизни короля они не принимали. Придворные всегда говорили, что будь жива маркиза, с мадам дю Барри — добродушной, пышнотелой, неграмотной и невероятно вульгарной особой — поступили бы точно так же и что король поселил ее у себя во дворце только оттого, что испытывал крайнее одиночество. Многие из обитательниц Парк-о-Серф и понятия не имели, что их любовник — сам король, им говорили, что это богатый поляк, родственник королевы, да и эти объяснения давались только потому, что иногда король приезжал туда в большой спешке, не сняв ленты Святого Духа. Девицы сменяли друг друга довольно часто. Говорили, что доктор предупреждал короля не слишком часто предаваться любовным утехам.

— Но вы же сказали, что я могу этим заниматься сколько пожелаю, если не пользуюсь возбуждающими средствами.

— О, сир! Новизна — лучшее возбуждающее!

Первой и самой знаменитой обитательницей Парк-о-Серф, которая продержалась там дольше всех других, была ирландка Луиза О’Мерфи, известная среди французов как Ля Морфиль или Ля Морфиз. Она была одной из пяти или шести сестер, и все они, несмотря на то, что некоторые были рябые от оспы, занимались проституцией. Когда ее отцу, сапожнику-ирландцу, сказали, что Луиза стала любовницей короля, он воскликнул: «Господи, среди моих дочерей нет ни одной порядочной!» Она была невероятной красавицей и любимой моделью Буше, так что мы и сейчас можем видеть ее прелестное круглое ангельское личико на многих его полотнах — у нимф, богинь, святых, пастушек (злоязычный Мишле заметил, что в ней было больше от овцы, чем от пастушки); королева в своей молельне видела ее лицо каждый день — среди членов святого семейства. Так как первое появление Ля Морфиль совпало с переездом мадам де Помпадур на новую квартиру, ее особа привлекла к себе большой интерес, подумали было, что она вот-вот займет место маркизы. Однако после смерти маленькой Александрины английский посланник лорд Албемарл сообщал: «Горе, в которое это несчастье ввергло ее мать, невозможно передать словами... Нежная привязанность, которую проявляет к ней в этом горе Его христианнейшее величество, явственно доказывает, что она по-прежнему в фаворе, какие бы надежды ни возлагали ее враги на увлечение французского короля мадемуазель Мерфи».

Ля Морфиль ни разу не появилась при дворе (хотя герцогу д’Айену позволили в виде великой милости познакомиться с ней), но совершенно открыто расхаживала в городе Версале по своим делам, просто одетая и аппетитная, как персик. По воскресеньям она всегда посещала приходскую церковь. В Парк-о- Серф она прожила несколько лет, родила одного или двух младенцев. Она потеряла свое место из-за того, что спросила короля: «А в каких вы теперь отношениях со старухой?» — имея в виду мадам де Помпадур. Он одарил ее леденящим взглядом, и больше она его не видела. Ее выдали замуж с хорошим приданым за офицера из Оверни, который вскоре погиб в битве при Росбахе; их сын, генерал Бофранше, присутствовал при казни Людовика XVI.

Историки XIX века, так легко впадавшие в смущение, что нельзя не заподозрить их в притворстве, утверждали, что с их точки зрения мадам де Помпадур ничем не отличалась от проституток из Парк-о- Серф, и более того, выступала как управительница этого заведения, добывая для него девиц и улаживая все детали. Для них она была и шлюхой, и сводней. А правда состояла в том, что она мирилась с существованием Парк-о-Серф по необходимости, но ни-какого отношения к нему не имела. Впрочем, она предпочитала его обитательниц соперницам других сортов. Она прекрасно понимала, что эти темные необразованные девицы ничем не грозят ее месту в сердце короля. «Мне нужно его сердце», — повторяла она неустанно. Маркиза была слишком честна, чтобы не видеть вещи как они есть, и совершенно открыто высказывалась на эту тему.

— Король нахватался престранных выражений, — говорила она мадам дю Оссе, — вроде «как пить дать».

— Он их набирается от этих молодых особ, — отвечала камеристка. Маркиза рассмеялась и сказала:

— Как пить дать!

Несомненно, Карлейль, лорд Маколей, Мишле, герцог де Брольи и другие историки сочли бы даже это достаточно неприличным, но они же не были влюблены в Людовика XV. Учитывая все обстоятельства, трудно придумать, как именно ей следовало себя вести иначе.

Известен только один случай, когда она имела прямое отношение к этим удовольствиям короля. Маркиза послала за мадам дю Оссе, и когда та при- Мадам де Помпадур

шла и застала ее наедине с королем, сказала: «Я хочу, чтобы вы провели несколько дней в доме на авеню Сен-Клу, где вы найдете молодую женщину, которая вот-вот должна родить. Вы должны взять на себя заботы о хозяйстве, руководить родами, подобно фее из басни, присутствовать при крещении и назвать имена отца и матери».

Тут король рассмеялся и сказал:

— А отец очень славный малый.

— Всеми любимый, — подхватила мадам де Помпадур, — и обожаемый каждым, кто его знает. — Она достала из маленького шкафчика бриллиантовую эгретку и показала ее королю: — Я подумала, что подарок не должен быть слишком роскошный.

— Как вы добры, — сказал король, целуя ее. Ее глаза наполнились слезами, она положила руку ему на сердце и произнесла:

— Вот что мне нужно. — Тут все расплакались. Наконец король заговорил о крестных родителях для младенца:

— Лучше всего позвать двух людей с улицы, чтобы не привлекать внимания, и дать им пару ливров.

— Нет, дайте им луидор, — сказала маркиза, — а то и вправду покажется слишком мало.

Король заметил:

— А помните того кучера? Я хотел дать ему луидор, а герцог д’Айен сказал, что нас тогда узнают. — Возможно, что тут все еще раз всплакнули над этим воспоминанием. Затем король дал мадам дю Оссе пятьдесят луидоров со словами: — Позаботьтесь о матери, хорошо? Она славная девушка, хоть звезд с неба не хватает.

Мадам дю Оссе отправилась по названному ей адресу и застала там одного из слуг короля, ей уже известного, «аббатису», или домоправительницу, сиделку, троих старых слуг и девицу — младшую при-слугу. Будущая мать, хорошенькая и нарядная, осталась очень довольна эгреткой маркизы. Когда на свет появился мальчик, ребенка унесли от матери, а ей сказали, что родилась девочка и сразу умерла. Но потом, кажется, ребенка вернули матери. Мадам дю Оссе сообщает, что эти дети получали неплохой доход, который они наследовали друг за другом, так как умирали в младенчестве; уже умерло семь или восемь, — добавляет мемуаристка.

После французской революции, когда монархию чернили кто во что горазд, о Парк-о-Серф ходили легенды. Будто бы там был гарем, достойный султана, где происходили оргии, которым и названия нет, а стране это обходилось в миллионы. На самом деле это был скромный маленький бордель, где дело велось гуманно и разумно.

Новые апартаменты мадам де Помпадур, куда она переселилась и где прожила до конца своих дней, принадлежали некогда мадам де Монтеспан. Когда эта блистательная фаворитка Людовика XIV покинула двор, они перешли к ее второму сыну, графу Тулузскому, и в них продолжала жить его вдова. Семья графов Тулузских заметно выделялась среди родственников Людовика XV своей добротой и человечностью. Мадам де Тулуз, урожденная де Ноайль, вышла замуж по любви, и если к Людовику кто-то в жизни относился как мать, то это была она. Графиня была единственной женщиной в Версале, которая могла войти к нему без объявления, она даже располагала ключом от его кабинета, где находились секретнейшие бумаги. Потом началось всеобщее переселение. Мадам де Тулуз перебралась в квартиру своего сына, герцога де Пантьевра, и его жены. Пантьевры получили жилище герцога Орлеанского, недавно умершего. Герцог Майенский получил старую квартиру мадам де Помпадур на втором этаже.

Похоже, что все остались довольны новым размещением, кроме дочерей короля, мадам Аделаиды и мадам Виктории, которые стали взрослыми и сами претендовали на апартаменты Тулузов. Некоторые считали, что мадам де Помпадур поступила очень умно, не допустив этого. Ведь если бы король привык спускаться по одной лестнице, чтобы попасть к дочерям, они могли бы отучить его подниматься по другой лестнице, к своей фаворитке. Королева в этом деле приняла сторону маркизы против принцесс и тем немало удивила двор. Она к ним ревновала короля и не слишком любила дочерей, ее сердце было отдано дофину. К несчастью для Версаля, королю хотелось обязательно поселить принцесс поближе к себе, поэтому он распорядился снести прекрасную Посольскую лестницу архитектора Ле Во, с фресками Лебрена, и на ее месте построил для них апартаменты.

Сейчас от квартиры мадам де Помпадур на нижнем этаже ничего не осталось. Когда Луи-Филипп превратил Версаль в музей, он распорядился изменить планировку этих комнат, снять панели со стен и сложить их в подвале. Мадам де Помпадур, так ненавидевшая пруссаков, не удивилась бы, узнав, что вся резьба по дереву, выполненная для нее Вербректом, угодила в печки, чтобы согреть немецких солдат в 1870 году. Одна из ее комнат была отделана панелями красного лака работы Мартенов, и она ей нравилась как никакая другая. Вся работа заняла год. Среди прочего полностью пришлось сменить трубы и убрать гигантскую мраморную ванну, уже во времена мадам де Монтеспан вышедшую из моды, и восходящую к той поре, когда люди любили купаться по двое и по трое. Из этой ванны сделали фонтан в Эрмитаже, причем двадцать два рабочих с трудом подняли ее. (В Версале вечно возились с ванными комнатами, которых во дворце имелось 2506, и как- то раз, когда ванная королевы вышла из строя по какой-то причине, она послала спросить, нельзя ли ей воспользоваться одной из ванных короля, и немедленно получила разрешение).

Мадам де Помпадур настроилась обязательно перебраться в новую квартиру после поездки в Фонтенбло в 1751 году, и принялась всячески донимать господина де Турнема, чтобы он все приготовил к ее возвращению. Он в свою очередь принялся за строительного мастера; их переписка сохранилась, она живо рисует все трудности, переживаемые в ожидании, пока рабочие закончат и уберутся из дома, как и все ужасы переезда. «Предстоит сделать гораздо больше, чем мы ожидали; полы и дымоходы в плохом состоянии; плотник никогда не присылает того, что обещал, не прибыло еще ни одного из встроенных шкафов, так что маляры не могут приняться за работу». Кто же не сталкивался с такими трудностями? Правда, в этом случае плотником был Вербрект, а малярами — Мартены. Мадам де Помпадур прислала господина де Гонто посмотреть, как идет дело, но его доклад вряд ли мог обнадежить. Кончилось тем, что она переселилась только после Рождества. После этого маркиза жаловалась, что у нее слышно все, что происходит в парадных залах наверху, поэтому пока она находилась в Компьени, полы наверху подняли и проложили войлок. Последним заданием де Турнема на посту интенданта строений и было устройство этих дворцовых покоев для племянницы. Он умер как раз накануне ее переезда.

Версальское общество, провозгласившее своей целью избавиться от мадам де Помпадур, пришло в ярость при виде ее нового великолепного, почти королевского жилища, куда она вселилась вопреки всем их расчетам. Ведь 1751 год — священный год — сулил маркизе известные трудности, и ее враги уже давно возлагали на него большие надежды. Страну затопила волна религиозной истерии, иезуиты с церковных кафедр громили безнравственность, в Париже кающиеся обходили шестьдесят церквей и в каждой слушали мессу, им полагалось также участвовать по крайней мере в пяти процессиях; дофин с сестрами, обуянные набожностью, денно и нощно молились о душе отца. Королева, разумеется, тоже молилась, но ее молитвы, возможно, были отмечены некоторым духом реализма. «Вчера у мадам де Помпадур была лихорадка и ей пустили кровь, — писала она в это время к мадам де Люинь, — я страшно перепугалась, и не только, должна признаться, из одного милосердия».

Многие рассуждали о том, станет ли король получать отпущение грехов, будет ли он причащаться на Пасху, и все священники при дворе не жалели сил, чтобы его к этому побудить. Он их обнадежил, объявив, что весь великий пост вообще не намерен покидать Версаль и даже перенес охоту на другие дни, чтобы послушать службу. Он особенно ценил проповеди отца Гриффе, хорошо написанные и длившиеся не более чем три четверти часа.

В конце великого поста, когда моральное давление на короля достигло высшей точки, умерла мадам де Майи. После того как сестра прогнала ее от двора, она жила лишь для Бога и благотворительности, носила власяницу и всячески умерщвляла плоть. Она была в точности ровесницей короля — ей исполнился сорок один год. Услышав о ее смерти, король призадумался и пожелал узнать все подробности ее святой жизни в последние годы. Все эти события пришлись как раз на тот момент, когда мадам де Помпадур сама признала, что утратила для него физическую привлекательность, и казалось, грозили ей большой опасностью, так что 'при дворе затаив дыхание ждали, что будет дальше. Но ровно ничего не случилось. Королева ходила к исповеди и причастию в один из дней на Пасху, дофин с дофиной — в другой день, за ними принцессы, а король так и не пошел.

Как только кончился великий пост, начались обычные маленькие путешествия — король с маркизой собирали яйца, навещали козлят, играли в карты, он охотился, вместе они придумывали украшения для ее новых комнат. Для частного театра в Бельвю этот сезон оказался довольно неудачен. Герцог де Лавальер нетвердо знал тексты, но зато господин де Ласалль пел превосходно и был награжден постом губернатора провинции — эта новость сильно огорчила иных маршалов Франции, которые и сами не прочь были получить это место.

Делом посерьезнее был замысел Эколь Милитер — военного училища. Эта идея полностью принадлежала маркизе и должна была показать армии, что король проявляет к солдатам и к их благополучию истинное участие. Старики и калеки уже получили от Людовика XIV госпитальный комплекс инвалидов, а теперь его потомок создаст совсем рядом учреждение для их потомков — колыбель для героев бок о бок с их усыпальницей. Предполагалось набрать в училище пятьсот восьмилетних мальчиков из офицерских семей, которые имели право на дворянство, и дать им общее образование, включающее латынь и иностранные языки. В восемнадцать лет выпускники выходили в армию с офицерским чином. Финансовую сторону предприятия мадам де Помпадур согласовала с Пари-Дюверне, который выделил на него деньги; возместить их ему должен был доход с лотереи и налог на игру в карты. Король одобрил план, и теперь оставалось сделать свое дело господину Габриэлю. Он получил студию над Резервуаром в Версале и здесь построил громадный макет Эколь Милитер, которую задумали возвести на равнине Гренель, чтобы территория училища выходила на реку. Скоро в Сену поплыли по Уазе баржи с камнем, а по Марне — с лесом, который разгружали и складывали на будущем Марсовом поле. Строительство пошло полным ходом, и уже через пять лет в Эколь Милитер была принята первая группа мальчиков. Все было окончательно готово в 1770 году, а в 1784 году в списках появилось имя Буонапарте, Наполеоне, пятнадцати лет, явившегося для прохождения первого своего семестра. Из-за денежных затруднений Эколь Милитер получилась на треть меньше, чем было задумано, но все равно с тех пор никто уже не мог сказать, что Людовик XV не оставил долговечного памятника для потомков.