Мадам де Помпадур [Madame de Pompadour]

Глава 6. Траур

Вскоре после того как мадам де Помпадур поселилась в Версале, ее постигло одно из двух великих несчастий в ее жизни. Накануне Рождества 1745 года, когда она находилась в дворцовой капелле, пришли сказать, что ее мать умирает. Она бросилась прочь из церкви и поспешила в Париж. Говорили, будто мадам Пуассон, которая всегда была чертовски умна, посвятила свои последние часы напутствиям дочери — как ей вести себя в новом, блистательном, но, конечно, трудном положении. Вообще-то положение маркизы должно было стать куда легче с уходом этой деспотичной красавицы, которой едва перевалило за сорок, но мадам де Помпадур так не казалось. Она была буквально сражена горем, как и оба вдовца — Пуассон и де Турнем. Они рыдали в объятиях друг друга и не разлучались до конца своих дней. Король, который всегда бежал прочь от чужого горя, терзаемый неловкостью, на этот раз проявил великую доброту к маркизе. Он ежевечерне ужинал наедине с ней и с «братишкой», а потом увез ее в Шуази, куда позвал нескольких друзей в надежде ее немного подбодрить. Он даже подумал, что намеченная поездка в Марли окажется бедняжке не по силам, и предложил отменить ее, но маркиза мудро не допустила этого, сказав, что дамы уже накупили нарядов. А королева тем временем была так счастлива! Впервые за много лет король сделал ей новогодний подарок: красивую золотую табакерку с часиками на крышке, усыпанную драгоценными камнями. При дворе все отлично знали, что табакерку заказывали для мадам Пуассон.

Весной 1746 года Людовик XV опять уехал к армии, но лишь на несколько недель. Дофина должна была родить, и он намеревался вернуться к этому великому событию. Дофин же оставался рядом с женой, которую любил еще больше, чем раньше. Пока король отсутствовал, мадам де Помпадур жила в Шуази. Она была то ли беременна, то ли просто переутомлена, словом, неважно себя чувствовала, поэтому ей предстояло некоторое время отдохнуть и пожить на покое, наведываясь в Версаль дважды в неделю, чтобы навестить королеву. В это время она как раз занималась отделкой первого из многих своих домов, замка Креси близ Дре. При содействии братьев Пари дело представили так, будто она сама его купила, хотя это был подарок короля. Существовавшее здание перестроил и значительно расширил архитектор Лассюранс, а Фалысоне, Кусту и Пигаль трудились над отделкой. Д’Иль разбивал парк под присмотром самой маркизы. Помогали ей с домом и господин де Турнем с Мариньи.

Состояние дофины было прекрасно, и в июле она благополучно родила. Фрейлина, которая вынесла дитя, чтобы запеленать его, сделала гримаску, которая дала понять собравшимся в приемной, что родилась всего лишь девочка. Никого это особенно не огорчило, наверняка через год можно было ожидать появления маленького герцога Бургундского. Но через четыре дня дофина внезапно скончалась к невыразимому отчаянию своего мужа. Королю пришлось силой оттащить его от ее смертного ложа. Версаль погрузился в церемониальный мрак, которым сопровождалась в те дни кончина царственной особы: повсюду во дворце и даже во дворе висели черные драпировки, всю мебель закутали в черное. Явились профессиональные плакальщицы, пели монахи и монахини, состоялось вскрытие тела умершей (обязательная процедура при кончике члена королевской семьи. Врачи сказали, что мозг несчастной был переполнен молоком), ее сердце было вынуто и передано фрейлине на серебряном подносе, затем тело выставили для прощания. Вокруг теснилась придворная толпа, было много обмороков. Прошла церемония торжественного посещения новорожденной, которая получила традиционный титул «Мадам», бесконечное ночное шествие за гробом при факелах в Сен-Дени, усыпальницу французских королей. Отвратительнее всего были, как говорят французы, figures de circonstance — приличные случаю и совершенно фальшивые горестные мины всех присутствующих. По-настоящему горевал один дофин. Покойница, юная девочка, до того стеснительная, что некоторым казалась слабоумной, совсем не нравилась окружающим, и наверное от этого горе бедняги дофина было еще тяжелее — ему было не с кем о ней поговорить. Его собеседники под видом соболезнований норовили указать на недостатки умершей, как физические, так и умственные, и тут же принимались говорить о новом браке. Ее еще не успели похоронить, как уже были назначены комнаты для «мадам будущей дофины». Молодой вдовец прекрасно понимал, что отцовские друзья ждут не дождутся, когда кончится траур, чтобы опять взяться за развлечения.

По обычаю королевская семья приготовилась покинуть Версаль, пока дофина еще лежала там для прощания. Но куда же они могли выехать так скоропалительно? В Шуази кипели работы, в Медоне не было мебели, большие дворцы, Фонтенбло и Компьень, невозможно подготовить так поспешно, а Трианон расположен слишком близко. О Марли и речи быть не могло, ведь именно туда двор удалился после смерти матери короля, и там же через неделю умерли его отец и старший брат. Так что делать нечего, приходилось ехать в Шуази. Это было страшно неудобно, маркизе де Помпадур пришлось даже уступить свою комнату одной из фрейлин королевы.

Скуку, одолевавшую весь двор во время пребывания в Шуази, еще долго на могли забыть. Охотиться нельзя, играть нельзя, а король, как всегда бывало с ним в скверном настроении, пожелтел (мадам де Помпадур сетовала: «Эта желтизна так ему вредит»), что говорило о разлитии желчи от уныния. Все хоть как-то держались только благодаря скандалу из-за святой воды. Княжеские роды Роган и Ла Тур д’Овернь, которым Людовик XIV не позволял даже заикаться об их «химерических притязаниях», поспорили с герцогами из-за права первыми окропить святой водой тело покойной. А так как король уехал, не оставив точных распоряжений на этот счет, в Версале вспыхнула отчаянная перепалка. В Шаузи и обратно полетели курьеры, король пытался уладить дело как можно тактичнее, постановив, что кропить тело водой будут только одни женщины. Но он забыл о том, что множество герцогинь имели привилегию находиться у гроба принцесс крови. Над мертвым телом дофины едва не разыгралась кошмарная сцена между этими дамами и принцессой де Тюренн (то есть, Ла Тур д’Овернь), которой удалось избежать только благодаря вежливости мадам де Бриссак и мадам де Бовилье, которые добровольно поступились своими правами. Король их потом благодарил. Общество в Шуази разбилось на сторонников обеих партий, и их горячие споры скрасили немало праздных часов. Решено было, что Роганы и Тюренны на этот раз победили, захватив всех врасплох, но что впредь допускать этого не следует.

Король день ото дня желтел все сильнее и начал заговаривать о новом отъезде к армии. Но мадам де Помпадур, предвидя это и боясь опять потерять его так скоро, связалась с маршалом Саксом. Мориц Саксонский, старый приятель братьев Пари, был давним знакомцем маркизы, а впоследствии стал и одним из ближайших ее друзей. Как нетрудно догадаться, присутствие короля при армии, само по себе невероятно лестное, служило источником постоянного беспокойства и забот для маршала, так что он был только рад союзу с маркизой ради того, чтобы удержать короля дома. Он написал, что вряд ли до конца лета можно ожидать сколько-нибудь важных сражений, а потому королю едва ли стоит тратить время на поездку.

Тогда король напросился в Креси. Именно на это и рассчитывала маркиза. Она была счастлива в первый раз принимать его у себя и отправилась вперед в сопровождении дам, гостивших в Шуази — принцессы де Конти, мадам дю Рур, графини д’Эстрад, — чтобы подготовиться к приезду короля. На следующий день король явился в сопровождении двух громадных дорожных карет, полных герцогами; там были д’Омон, д’Айен, Лавальер, Виллеруа и, разумеется, Ришелье. Двое принцев крови, Конти и Шартр, прибыли в своих экипажах. Лассюранс и Мариньи уже были на месте и надзирали за ходом работ. Король, всегда живо интересовавшийся любого рода строительством и проектами, скоро начал понемногу розоветь. К дому пристроили два новых крыла, не говоря уже о горе, поднимавшейся в парке (впрочем, ее сочли слишком лысой и переделали в травянистый амфитеатр), о мельнице, о молочной ферме и о просторных ландшафтах, завершавшихся водопадами. Задумывали также построить конюшню на две сотни лошадей, деревенскую больницу в ближнем селении, снести несколько сельских домов, портивших вид, и перестроить приходскую церковь. Король сел и разработал зелено-золотую униформу для Креси — каждая королевская резиденция имела свою униформу и ее полагалось носить всем гостям-муж- чинам. Повар Бенуа отличался за каждой трапезой, и король сказал, что никогда не видел дома, который бы лучше вели; короче говоря, визит в Креси обернулся блистательной удачей и сулил прекрасное будущее. Мадам де Помпадур поняла, каким способом надежнее всего привязать к себе царственного возлюбленного, и решила приобретать новые дома, поближе к Версалю.

Единственную ложку дегтя в бочке меда являл собой, как всегда, Ришелье. Под маской солидной учтивости Его превосходительство продолжал партизанские вылазки против маркизы. Каждая женщина знает, как опасен может быть закадычный друг возлюбленного, и если она умна, то не жалеет уловок кокетства, чтобы сделать его своим сторонником. Мадам де Помпадур старалась изо всех сил, всегда была с ним ласкова, даже поддерживала его устремления — впрочем, это обернулось для нее полной неудачей. Но все напрасно. Она для него служила воплощением омерзительной буржуазности, всей этой дурно воспитанной публики с удручающими манерами, которая тем не менее постепенно прибирала к рукам деньги и власть, отнятые у достойных людей.

До тех пор, пока не прославился кардинал Ришелье, семья дю Плесси, хоть и знатная, была совсем захудалой. Герцогу было невыносимо сознавать, что своим положением он больше обязан заслугам двоюродного деда-кардинала, чем собственному высокому происхождению. Это терзало его всю жизнь. На деле он не был вполне уверен в себе, и если д’Айен и де Гонто, в спокойном сознании своего безупречного аристократизма, могли дружить с кем душа пожелает, то Его превосходительство не мог. К тому же он ревновал короля к маркизе. До сих пор он состоял главным увеселителем при короле и в качестве обер-камергера двора ведал всеми дворцовыми развлечениями. Теперь же он почуял соперницу и принялся немилосердно ее вышучивать и задирать. Можно не сомневаться, что стоило ей отвернуться, как он принимался предательски зубоскалить на ее счет для королевских ушей. Но наконец, к огромному облегчению маркизы, он отправился на завоевание Пармы для мадам инфанты, так как любимая старшая дочь короля Людовика XV мечтала обзавестись собственным владением, чтобы вырваться из Мадрида. Некоторое время можно было отдохнуть от вида Его превосходительства, поднимающегося по лестнице в покои маркизы чванной поступью и с мрачной физиономией.