Мадам де Помпадур [Madame de Pompadour]

Глава 7. Лестница

Он любит совсем не вас, — часто повторяла маршальша де Мирепуа, — он любит вашу лестницу». И правда, король любил эту лестницу, которая вела наверх, к восхитительному созданию, к веселой и умной собеседнице, к той, что жила мыслями о нем и о его удовольствиях. Комнаты, к которым вела эта лестница, расположены в северном крыле дворца, на втором этаже. Если, попав в Версаль и войдя в сад через обычный вход, повернуть налево и отсчитать девять верхних окон от северо-западного угла, то это и будут окна мадам де Помпадур. Мы и сейчас видим то же самое, что открывалось ее взору с маленького балкона между статуями, венчающими собой колоннаду: северный партер, фонтаны с русалками и купидонами, аллею Деревьев, подстриженных так, что образуют сплошную стену из листьев, ведущую к бассейну Нептуна, а за верхушками деревьев — лес Марли, уходящий за горизонт. Мы и сейчас слышим бой башенных часов в приходской церкви, звуки органа дворцовой часовни — всего в двух шагах, птичий щебет в парке, а из Фонтанов доносятся лягушачьи песни, похожие на Утиное кряканье. Но нам уже не услышать из леса королевской охоты, и ни лай гончих, ни охотничий рог, ни высокий хрипловатый клич короля Людовика не долетят до нас. Ее комнаты, теперь такие пустые, залитые холодным северным светом, чуть не ломились в те времена, когда в них жила маркиза — так тесно здесь было от множества людей, животных, птиц, картин, безделушек, всевозможных редкостей, мебели, тканей, бесчисленных узоров, планов, набросков, карт, книг, ее вышивок, писем, косметики. Все комнаты утопали в цветах, в них стояло благоухание, как в оранжерее — просто уму непостижимо, как все это здесь помещалось. Стены, некогда лакированные Мартэном в ее любимых светлых и нежных тонах, теперь выкрашены белой краской, но панели те же самые и планировка квартиры осталась неизменной. Маленькая комнатка, где жила ее камеристка мадам дю Оссе, цела до сих пор, как и дымоход, через который она подслушивала беседы маркизы с королем, к большому нашему счастью, так как она записывала услышанное слово в слово. И сейчас можно видеть лифтовую шахту, где находилось подъемное кресло, на котором слуги подтягивали кверху маркизу, чтобы уберечь ее от крутого долгого подъема по лестнице. Этажом ниже, окнами в темный маленький внутренний дворик, размещалась квартира врача и большого друга мадам де Помпадур, доктора Кене.

Не успела мадам де Помпадур поселиться в Версале, как сразу же взялась направлять и вдохновлять современных ей художников. Она обладала великим даром дилетанта, эрудицией, неутомимой энергией в стремлении к совершенству, интуитивным пониманием творческой натуры, что позволяло ей добиться от художника наивысших достижений и внушить ему собственные идеи, не задев его чувства. До начала Семилетней войны она располагала неограниченным кредитом, так как король, прежде довольно прижимистый, никогда, казалось, не считал ее расходов. Может быть, потому, что маркиза знала, как к нему подойти. «Ему ничего не стоит подписать чек на миллион, — говорила она камеристке, — но трудно расстаться с небольшой суммой из кошелька». Самой ей нередко не хватало денег, и она жаловалась, что в Париже ей жилось куда богаче. После ее смерти в ящике комода обнаружилось лишь несколько луидоров. Задолго до этого мадам де Помпадур продала все свои бриллианты и Коллену приходилось занимать деньги на текущие расходы. Но после нее осталось столько произведений искусства, что хватило бы на несколько музеев, а их распродажа заняла восемь месяцев — ведь она проводила дни в кипящей жизнью художественной среде, что заменяло ей пищу телесную. Она очень выгодно отличалась от своих преемниц — мадам дю Барри, Марии Антуанетты -- тем, что всегда заботилась о работавших на нее художниках и никогда не была им должна. В общей сложности она обошлась королю, как считали, в 36 миллионов ливров, что ставилось ей в большой укор (кстати, Семилетняя война стоила 1350 миллионов), но все ее дворцы возведены были на его землях и все, кроме Менара, отошли обратно к королю.

И эти дома, и произведения искусства могли бы стать сокровищами Франции, если бы почти все, созданное маркизой, не было уничтожено и разворовано во время революции. Креси, Бремборион, Эрмитаж в Компьени разрушены дотла, Эрмитаж и Резервуар в Версале, Елисейский дворец, ее апартаменты в Версале, Фонтенбло, Трианоне и Компьени переделаны до неузнаваемости. Все, чем она владела, пущено по ветру, и лишь изредка увидишь что-нибудь в музее или частном собрании — маленький будуар из Брембориона, селадоновые рыбки, сафьяновый переплет с тиснеными замками и грифонами, покрытый узорами комод, камея, «а вот это — веер Помпадур». Вскоре король начал разделять ее любовь к красивым вещам, и ничто не могло быть для него благотворнее. До сих пор его частная жизнь была лишена серьезных интересов. Литература его не привлекала, не питал он и той страсти к музыке, которой отличались все его дети. Политика поглощала значительную часть королевского времени, но он никогда не говорил о ней за пределами зала заседаний совета, так как знал, что каждое его слово разойдется по всему свету, да еще и обрастет слухами. Единственным занятием, которое он действительно любил, была охота, а так как это тема совершенно безобидная, то король редко говорил о чем-нибудь другом, что явно недостаточно для умного человека. Мадам де Помпадур, следуя собственным наклонностям, нашла для него увлечение, которое он мог обсуждать с кем угодно без всяких опасений. С этих пор непрерывно строились или покупались дома, их перестраивали и отделывали, окружали прекрасными садами. Частные покои короля в больших дворцах постоянно переделывались, для них выбирали и заказывали мебель, картины, скульптуру, вазы и безделушки. Со всего света привозили редкие минералы, которые оправляли в золото, серебро, бронзу; висячие сады и вольеры наполнялись редкими растениями, птицами, животными. Король взбегал по заветной лестнице, зная, что в теплых душистых комнатах зреют новые захватывающие проекты, планы и замыслы, которые требуют его одобрения, что его ждут новые безделушки и ткани, которые он сможет купить, если они понравятся.

Потом они часами болтали, и тут мадам де Помпадур проявляла ценнейшее качество в его глазах — она умела быть остроумной. Раньше королевские любовницы шутили редко, а королева и того реже, и ему неведомы были те особенно упоительные отношения, в которых физическая близость соединялась с весельем. Весь смех в его жизни исходил от мужчин, особенно от Ришелье и Морепа. Король был большой любитель поддразнить своих подруг и, бывало, читал им шутливые проповеди о целомудрии и воздержании, но сестер де Майи 'это нисколько не забавляло. Зато с мадам де Помпадур он мог хохотать до упаду. Болтовня была главным развлечением в тот век — бойкая, пикантная, шутливая, могла продолжаться часами, а то и ночи напролет. И в этом маркиза была настоящая мастерица. Она знала сотни историй и, чтобы его повеселить, она читала донесения парижской полиции — нечто вроде нынешней желтой прессы — и рассказывала все занимательные новости, кроме того она прочитывала массу частных писем, изъятых на почте, и их содержание наверняка служило источником множества шуток (надо заметить, что существование цензуры ни для кого не было тайной). Если королю хотелось послушать музыку, то никто не играл и не пел лучше маркизы. Она всегда носила в памяти целые пьесы и могла часами декламировать монологи. Театра он никогда особенно не любил, но она заинтересовала его и театром. Мадам де Помпадур была идеальной устроительницей и участницей ужинов короля — несколько родственных по духу приятелей, никаких сюрпризов и новых лиц — и вносила лишь ей присущую легкость и веселость.

Как ни печально, единственное, что не было совершенно в их союзе — это его сексуальная сторона. Людовик XV, как всякий Бурбон, отличался пылким темпераментом, а мадам Помпадур была женщиной физически холодной. У нее не хватало сил для непрестанных любовных игр, они слишком ее утомляли. Она старалась подстегнуть себя всякими знахарскими средствами, чтобы достойно отвечать на порывы короля — так страшило ее, что рано или поздно он догадается о ее тайной слабости. Но это только расстраивало ее здоровье. Мадам дю Оссе, ее камеристка, поговорила об этом с герцогиней де Бранка — с «большой герцогиней», как ее называли, чтобы отличать от жены ее пасынка, «маленькой герцогини».

— Это никуда не годится, она питается одной ванилью, сельдереем и трюфелями.

— Я заметила, — сказала герцогиня, — и сейчас ей задам, вот увидите!

Они вошли к мадам де Помпадур и принялись ее отчитывать. Та разрыдалась. Камеристка заперла дверь, it маркиза созналась мадам де Бранка:

— Дело в том, моя дорогая, что я ужасно боюсь разонравиться королю и потерять его. Вы знаете, мужчины придают такую важность некоторым вещам, а я, к своему несчастью, очень холодна от природы. Я подумала, что смогу стать более страстной, если буду придерживаться диеты, способной горячить кровь, так что пью вот этот эликсир, и он, кажется, действительно, немного помогает.

Мадам де Бранка посмотрела на зелье и выплеснула его прямо в огонь, воскликнув: «Фи!» Мадам де Помпадур обиженно проговорила, что не позволит обходиться с собою, как с младенцем, а потом снова расплакалась:

— Вы не знаете, что случилось на прошлой неделе. Король сказал, что в комнате слишком жарко, и под этим предлогом ушел от меня на диван и там проспал полночи! Я надоем ему, и он найдет кого- нибудь еще.

— Но вашей диетой его не остановить, — сказала герцогиня, — а вас она убьет. Нет, вы должны стать для короля незаменимой благодаря неизменно ласковому обхождению. Конечно, не отталкивайте его от себя в эти самые минуты, и пусть время работает

на вас, в конце концов он привяжется к вам навеки, просто в силу привычки.

Женщины поцеловались, мадам де Помпадур взяла с герцогини слово хранить тайну, и диета была * заброшена навсегда. Скоро она сказала мадам дю Оссе, что дела пошли на поправку.

— Я посоветовалась с доктором Кене, правда, всего ему не рассказала. Он велел следить за здоровьем в целом, побольше двигаться, и я думаю, что он совершенно прав. Я уже чувствую себя другим человеком. Я без ума от этого мужчины [короля] и мечтаю угождать ему, но я знаю, он считает меня ужасно холодной. Я бы жизнь отдала, лишь бы он любил меня.

Однако в те дни, когда никто не слыхивал о Фрейде, к любовном акту еще не относились с мистическим благоговением, ему придавалось довольно скромное значение. Он составлял часть мужской жизни наравне с едой, питьем, дракой, охотой, молитвой, а вовсе не был самым главным. Если мадам де Помпадур не испытывала физической страсти к королю, по природе неспособная к этому, то не будет преувеличением сказать, что она его боготворила. У нее были иные интересы и пристрастия, но все они обращались вокруг короля. Редко бывает, чтобы красивая женщина любила так преданно. Разумеется, враги ее утверждали, что она любит не короля, а власть и жизнь при дворе, но на самом деле придворная жизнь ей как раз не нравилась, и маркиза не питала иллюзий относительно многих обитателей Версаля. Она часто заявляла — а ей, как человеку прямодушному, можно верить, — что если бы не король, с которым она вкушает счастье, искупающее все остальное, то она никогда бы не вынесла «злобы, пошлости, всех низостей человеческой натуры», которые ее окружали. Рожденная и воспитанная парижанкой, она не могла взирать на человека с благоговейным трепетом

только потому, что он герцог и пэр Франции, и часто с тоской обращала взор к Парижу, где остались все эти пиршества ума, от которых она была отрезана.

Мадам де Помападур была очень счастлива с королем. Нередко ее озадачивал его причудливый нрав, которого она так и не могла до конца понять, и даже на смертном одре сказала герцогу Шуазелю, что король непроницаем, но была зачарована им и счастлива. Достаточно лишь почитать дневники их современников, чтобы, как наяву, увидеть, как они с королем ходят и разговаривают, и безошибочно распознать истинную любовь. Слова «не верьте принцам» никогда не были дальше от истины, чем в случае маркизы де Помпадур — она поверила своему королю, и он оказался достоин доверия. Эта любовь прошла свой путь, и через несколько лет физической страсти, которую он испытывал, их чувство постепенно превратилось в ту идеальную дружбу, какая возможна между мужчиной и женщиной, если их связывают долгие годы физической близости. А любовь сопутствовала им неизменно. Как и во всяком удачном союзе, главным был мужчина. Сама мадам де Помпадур имела слишком сильный характер, была слишком умна и прямодушна, чтобы быть счастливой с человеком, которого она не могла бы уважать. Она точно знала, что ей нравится в короле; в какой-то степени он баловал и портил ее, но всегда внушал ей благоговение. Маркиза ужасно боялась потерять его. Она напрягала все свои силы, лишь бы не отставать от короля во всех его занятиях, но он был так силен, а она так хрупка, что в конце концов это ее убило. В первые годы у нее было несколько выкидышей, изнурявших ее и приносивших разочарование, ибо она, конечно, мечтала иметь ребенка от короля. И разумеется, мадам де Помпадур никогда не могла себе позволить как следует оправиться после них — только пару дней полежать в постели, и быть, как всегда, очаровательной и благоуханной, ведь король, один или с кем-то из приятелей, ужинал в этих случаях в ее комнате. А потом снова начиналась ее изнурительная жизнь. Она редко ложилась в постель раньше трех ночи, а утром, в восемь часов, полагалось быть на ногах, разряженной, как на бал, и отправляться слушать мессу в нетопленую часовню. И весь день ни одной свободной минутки. Надо посетить королеву, дофину, принцесс, принять вереницу визитеров, написать письма — в иной день целых шестьдесят, подготовить вечерний прием, быть хозяйкой за ужином. По крайней мере раз в неделю выпадало куда-то ехать на одну-две ночи с кучей гостей, часто в дом, где вовсю шли переделки — ремонт, садовые работы и так далее, и надо было за ними присмотреть. Маркизе это было не по силам.

«Она милее всех его прежних фавориток, и король любит ее больше их всех», — это слова принца де Круа, серьезного, благочестивого молодого вдовца, который много виделся с королем и маркизой в дни зарождения их любви. Поначалу его коробил их адюльтер, что не мешало ему довольно цинично искать расположения мадам де Помпадур, чтобы добиться успеха в свете. Аппетиты у него были солидные, и, как можно понять, читая между строк его бесценных для нас мемуаров, это был главный придворный надоедала. Он не мог находиться в одной комнате с мало-мальски влиятельным человеком без того, чтобы не пристать к нему с намерением обделать какое-нибудь свое дельце. Речь могла идти о получении титула испанского гранда, или ордена Святого Духа (или Голубого шнурка, именовавшегося так из-за голубой ленты; этот орден равноценен британскому ордену Подвязки), или о какой-то льготе, в которой принц де Бово получил преимущество, и бедняга де Круа буквально заболел от злости и унижения; или о праве входа в частные апартаменты короля, или о приглянувшихся ему различных посольских должностях, о военных чинах и губернаторских местах, или о выгодных партиях для детей. Наконец, но далеко не в последнюю очередь он мечтал сделаться французским герцогом. По мемуарам можно отлично понять, насколько он был невыносим, годами домогаясь своих требований, ведь ему удалось добиться почти всего — всех взял измором. Мадам де Помпадур нередко бывала очень холодна с ним, а король, встретившись с де Круа на охоте, галопом несся прочь. Маркиз де Шуазель, державший в Версале открытый стол в качестве государственного министра, всякий раз при появлении де Круа спешил сесть между своей женой и сестрой, и они погружались в жаркую оживленную беседу, чтобы принц не мог вставить ни словечка. Де Круа перечисляет все эти обиды с искренним недоумением. Он обожал писать памятные записки и докучал министрам трактатами по всем текущим вопросам. Он даже не мог поболтать с Ричардом, трианонским садовником-ирландцем, чтобы потом не послать ему меморандума о выращивании вечнозеленых растений.

И все же нельзя не ценить его за точные подробные сведения, которые он нам оставил, и за его любящую натуру — ибо он был истинно предан королю. Этот молодой педант скоро попал под обаяние короля и маркизы, да они и в самом деле были неотразимой парой. Он писал, что нельзя быть милее, красивее и интереснее маркизы, а король в непринужденном дружеском кружке был прекрасным собеседником, веселым, остроумным, всегда готовым смеяться. Но иногда короля одолевала робость, например, если кто-то из приятелей уезжал хотя бы на несколько недель, то при встрече он еле мог выдавить из себя пару слов, и приходилось начинать знакомство по сути дела с самого начала: «Сколько вам лет? А вашему сыну?» — и так далее. Тогда в разговор вступала мадам де Помпадур и ухитрялась сгладить неловкость и помочь королю выйти из положения. Они все время поддразнивали друг друга, так что ни минуты нельзя было сомневаться по поводу их отношений. Но она постоянно сохраняла глубоко уважительный тон и не произносила ни одного неуместного слова.

Король приглашал на ужин тех, кто в этот день с ним охотился, и любой участник охоты мог ходатайствовать о приглашении. Королю вручали список желающих, и он выбирал тех, кого хотел видеть. Затем будущие гости являлись к дверям королевских апартаментов, и служитель объявлял имена приглашенных. Те, кто не был удостоен этой чести, оказывались в довольно унизительном положении. Де Круа регулярно записывался в список, но приглашали его далеко не всегда. Он пишет, что однажды, когда его не позвали, он особенно огорчился, так как рядом стояли и глазели двое его соседей по имению, а как было бы приятно войти к королю у них на глазах! Но зато всякий раз, как его туда пускали, он подробно описывал вечер и перечислял всех других гостей. Их обычно бывало от восьми до двадцати человек, при этом мужчин гораздо больше, чем женщин.

Вот запись от 30 января 1747 года:

«Нас втиснулось за стол восемнадцать человек, начиная вправо от меня — г-н де Ливри, госпожа маркиза де Помпадур, король, графиня д’Эстрад, герцог д’Айен, «большая» герцогиня де Бранка, граф де Ноайль (комендант Версаля. — Авт.), господин де Ла Сюз, граф де Куаньи, графиня д’Эгмон (дочь герцога Ришелье. — Авт.), господин де Круа, маркиз де Ренель, герцог Фитц-Джеймс, герцог де Брольи, принц Тюренн, господин де Крийон, господин де Буайе д’Аржансон. Здесь был и маршал Сакс, но он никогда не ужинает, а потому расхаживал вокруг стола и все пробовал по кусочку, так как очень жаден. Король, который по-прежнему зовет его графом де Сакс, очень к нему расположен, так что тот держится как дома. Мадам де Помпадур тоже привязана к нему.

Мы просидели за ужином два часа весело и непринужденно, но не выходя за рамки благопристойности. Затем король перешел к себе в маленький салон, сварил кофе и налил его в чашки; слуг не было, так что мы сами за собой ухаживали. Он уселся играть в комету с мадам Помпадур, Куаньи, мадам де Бранка и графом де Ноайль. Король вообще-то любит подобные игры, но мадам Помпадур, похоже, терпеть не может карты и старается его от них отвадить. Прочая компания тоже играла еще за двумя столами. Король всем велел сесть, даже если они не играют, потому что я стоял, прислонившись к ширме и наблюдал за игрой. Мадам де Помпадур была совсем сонная и все просила его прекратить игру. Наконец в два часа ночи он встал и сказал ей вполголоса, как мне послышалось, и очень игриво: «Ну хорошо, пойдем в постель». Дамы сделали реверанс и вышли, король поклонился и ушел в свои комнаты. Мы, остальные, спустились по лестнице мадам де Помпадур и через парадные залы отправились, чтобы присутствовать на церемонии отхода короля ко сну, которая состоялась незамедлительно». Де Круа добавляет, что у него возникла почти уверенность, что позади частных королевских покоев, где царила эта полуинтимная обстановка, находились еще другие комнаты, поменьше, и уж там-то бывали только самые задушевные королевские друзья.