Дойдя до дороги, я обернулась, чтобы понять, как далеко я вообще была от больницы.
Оказывается, я брела вперед уже как минимум три квартала. Я забыла надеть перчатки, и мои пальцы заледенели, а телефон звонил уже в третий раз, судя по двум неотвеченным от Макара.
Я не могла ответить ему и оставаться собой. Я была слишком взволнована. Нет… это ложь. Я находилась в состоянии ужаса. Мне было так страшно, как ни разу в своей жизни.
На глаза навернулись слезы.
Врачи сказали, что мне необходимо решить. По факту я просто должна решиться на то, чтобы убить свою малышку. Разве они имели право такое произносить вслух?
Нет, не имели. Я не верила в такой поворот событий.
Ощутив голод, я зашла в первую попавшуюся кофейню и все же сев за столик, ответила на звонок.
– Есения? – голос его был полон беспокойства, и мне стало стыдно.
– Прости, я гуляла, а телефон не убрала с беззвучного режима.
– Господи, детка, я чуть с ума не сошел, – он рвано дышал.
– Ты в порядке?
– Да, я был на грани и уже бежал по ступеням, чтобы ехать в больницу.
– Прости, пожалуйста. Не стоило так волноваться.
– Думаешь? Ты поехала к врачу и не отвечала почти час на мои звонки.
– Прости…
– Не надо, я просто переволновался. Это ты извини. Я даже не спросил ничего. Как прошло?
– Прошло… – по крайней мере, про ребенка не было сказано ничего плохого. И я не врала, говоря об этом. – Все хорошо. Она развивается в пределах нормы срока.
– Она?
– Это девочка, – ответила с улыбкой, почувствовав, как мое лицо стало горячим. – Дочка.
Говорить об этом было так приятно, что я почувствовала слезы, которые стали с привкусом боли.
– Это лучшее, что я сегодня услышал.
– Правда?
– Правда.
Он улыбался, я это знала.
Ко мне подошла официантка, и я отвлеклась.
– Ты где?
– В кафе зашла, хочу выпить чаю.
– Понял, тогда не отвлекаю. Дальше на работу?
– Да.
– Заеду после того, как тут закончу.
– Буду тебя ждать.
Мой чай стоял уже на столе, пирожное рядом, а я смотрела в экран.
«Аневризма брюшного отдела аорты» – гласил заголовок поисковой системы в моем телефоне.
По мере прочитанного я ужасалась все больше.
«Бомба с часовым механизмом» – так ее называют чаще всего.
И операция сейчас – стопроцентная гибель плода. Вот то, что хотели сказать врачи. Они хотели, чтобы я сначала согласилась убить дочь, прежде чем лягу на стол хирурга и продолжу свою жизнь.
Я не могла этого сделать.
Я не смогу жить с этим.
Из глаз снова потекли слезы.
Почему все так?
За что такие испытания? Я просто хотела стать мамой. И буду хорошей мамой своей девочке. Так почему я должна делать этот ужасный выбор?
– Почему? – шепнула, опуская голову на свои руки.
Браузер резко свернулся, и на экране высветилось имя матери Макара.
– Боже, – у меня был заложенный нос, и голос явно выдаст меня, но я полюбила эту женщину и не смогла не ответить.
– Алло, Ёсечка, здравствуй, – донесся голос женщины.
– Здравствуйте, Светлана Петровна.
– А ты мне так и не сказала точный размер Макара. Думаю, позвоню, спрошу, может, забыла.
Мне стало ужасно стыдно. Она планирует подарить сыну костюм на Новый год и боится ошибиться с размером, я вызвалась помочь и в итоге заставила ее ждать.
– Простите, пожалуйста, – вздохнула резко. – Я и правда забыла.
– Не страшно, – рассмеялась она. – Я рада с тобой поговорить.
– Вы очень добры, – мои губы задрожали.
– Есения?
– Простите, – голос стал дрожать, и слезы хлынули потоком, что я не могла их удержать.
– Господи, что случилось? Вы поссорились?
– Нет… нет, что вы. Это другое. Я не могу… это поставит вас в неудобное положение, простите.
– Какое еще положение?
Да, если я ей все расскажу, то ей придется сохранить все в тайне, а это самое мучительное, что может быть для человека. Тем более хранить тайну от сына. Это слишком.
– Не чужие люди, как говорится. Ты дома? Давай приеду и поговорим. Нельзя в таком состоянии оставаться одной и со своими мыслями, нужно поговорить.
Эти слова снова заставляют плакать. Я не плаксивая и понимаю, что сейчас сказываются гормоны, страх и это абсолютное чувство одиночества, если я решу оставить малышку и никому не говорить.
Никто не скажет: «Эй, рискни. Будет жаль, если ты умрешь, но что, если все обернется к лучшему». Никто не посоветует оставить тринадцати недельного ребенка, который едва зародился внутри женщины, и обречь себя на почти стопроцентную смерть.
Она приехала через полчаса, как только я сказала ей адрес кафе. Я сидела у окна в кафе и видела, как подъехало такси. Хотела даже помочь маме Макара, потому что видела, как она чуть ли не бегом вышла из машины и торопливо шла к дверям.
Я успела только встать из-за столика и поприветствовать ее.
Светлана Петровна подошла ко мне и крепко прижала к себе, позволяя снова расплакаться.
– Ох, дитя, что же с тобой случилось, – это, скорее всего, не было вопросом, а просто разговор вслух с само́й собой.
Она села рядом, а не напротив и взяла в руки мои ладони.
– Что бы это ни было, расскажи. Тебя всю трясет.
Нам уже поставили вторую чашку чая и десерт, но ни я, ни она не притронулись к еде.
На самом деле, даже давая адрес этого кафе, я не была уверена в том, что я смогу ей все рассказать. Но пытаясь представить, как я буду бороться за это право непростого выбора в одиночку, и мне становится страшно.
– Макар не говорил вам, что я беременна, не так ли?
Она уставилась на меня, широко раскрыв глаза.
– Беременна? Господи, – улыбка на ее лице говорила о том, что она слышит об этом впервые.
Но как только я произнесу следующие слова, она перестанет улыбаться. Я в этом уверена.
– Я беременна не от вашего сына.
– А… то есть как?
– Мы встретились с Макаром в тот день, когда он похоронил отца, а я рассталась с парнем. Я не знала о своем положении. Это стало неожиданностью, но я сразу решила оставить ребенка.
– Вот как, – кивнула она и мягко улыбнулась. – Ребенок – это всегда чудо, девочка моя. И раз мой сын держит тебя за руку, то его не смущает наличие другой ДНК.
Она была права. Его не смущало. Пусть он не клал руку на мой живот и не называл ребенка своим, но он был со мной, и он был согласен.
– Так дело в этом? Ты сомневаешься?
– Нет, – покачала головой. – Нет, вовсе нет. Сегодня я была на УЗИ, Макар не смог, так как у его компании мероприятие.
– Так, – кивнула она с пониманием, чтобы я продолжала.
– Мне сказали… они сказали, что у меня аневризма и я должна решить…
– Аневризма?
– Да.
– А что решить-то?
– Убить ее и сделать операцию.
– Что? – она, казалось, перестала дышать после моих слов. – Но как же так?
Я лишь пожала плечами.
– А что думают Макар и твоя мама?
На этом я отвела свои глаза и опустила голову.
– Ах вот в чем дело, – догадалась женщина и крепче сжала мои руки. – Я не скажу. Пока ты сама не решишься, я не скажу, но позволь мне все же высказаться. Ты будущая мама, и ты живой человек. Это выбор, который на самом деле выбора не оставляет. И ты должна понимать, милая, что если ты оставишь малыша, то в случае ужасной трагедии, смотря прямо в глаза безвыходной боли, вы погибните оба.
Моих слез стало больше.
– Но как я буду жить потом, зная, что моя жизнь – это смерть моей дочери? Как я буду жить после того, как закончится операция?
– Так порой происходит, Есения, и это ужасная несправедливость, слышишь? И все же, ты должна решить сама. Никто не заставит тебя сделать выбор, который ты не желаешь.
– Я просто хочу, чтобы моя дочь жила и хочу быть с ней рядом.
– Значит, нужно подумать и поговорить с врачами еще раз.
– Знаю.
– Не отчаивайся. И не нервничай. Я слышала об этой заразе не так много, но это действительно опасно. А теперь давай выпьем чай и купим моему сыну подарок на Новый год.
– Хорошо, – шмыгнула я носом и улыбнулась. – Спасибо вам большое.
– Тебе спасибо.
Мы в итоге так и сделали. Как только съели свой десерт, отправились в торговый центр и купили для Макара отличный теплый костюм. Попросили упаковать, в магазине подарков и не забыли положить внутрь открытку от Светланы Петровны.
Затем какое-то время гуляли, любуясь украшениями. Мне всегда нравился креатив в торговых центрах подобно этому. То, как они это делали, было прекрасно.
Я смотрела на маленьких детей, бегающих держась за руки мам или пап, весело рассматривая все вокруг. Я легко могла представить себя одной из этих женщин, и мое нутро сжималось от этих мыслей. Я никогда не любила покоряться неизбежному и сдаваться. Этот раз не станет исключением. Тем более в этот раз.