Есения резко выпрямляется. И если до этого она мило потягивалась, демонстрируя свое поистине прекрасное тело, сейчас она натягивает одеяло на грудь и смотрит на меня блестящими в свете фонарей глазами.
Потянувшись, я нажимаю на выключатель светильника, который мы с ней купили вместе и оставляем его включенным на ночь, чтобы не спотыкаться об углы мебели.
Желтое сияние заполняет темноту, и теперь нет возможности скрыться от прямых взглядов.
Я рассматриваю ее, и перед глазами встают картинки наших прогулок, свиданий. А потом, будто красная полоса, правда, услышанная из уст постороннего человека.
«Кто же я тогда для тебя, если никогда не узнаю о самом важном от тебя?» – проносится вопрос в голове, оседая болью в сердце.
– Как ты узнал? – доносится ее с трудом различимый шепот.
– Не должен был узнать, да? – на губах злая и впервые такая холодная улыбка, обращенная к ней.
Конечно, я злюсь… Черт возьми, словно меня окунули в кислоту и оставили лежать на холодном бетоне. А может это даже преуменьшение. И сквозь эту боль сочится страх… за нее. За тот выбор, который она сделала без меня.
Только сейчас осознание медленно дает понять всю глубину… я не знаю, как сказать. Проблемы? Это проблема или что это? Неправильный выбор? Ситуация? Я не имею понятия. Я уже ничего не понимаю, смотря на нее.
– Я хотела сказать… – пытается она оправдаться, или просто успокоить зачем-то.
– Надо же. Жаль, что у тебя не было момента, и даже времени сказать об этом раньше. Сколько времени прошло, как ты узнала, Ёсь?
Она молчит. Молчит и дает понять, что это произошло не на прошлой неделе, черт подери.
– Ну же. Сколько? Хотя бы сейчас, сидя передо мной, ты можешь быть откровенной? Или этого для меня слишком много?
– Шесть недель, – тут же отвечает.
Усмехаюсь, опустив голову. Прижимаю подбородок к груди и дышу. Проклятая гимнастика гнева не срабатывает.
Шесть недель.
Она молча смотрела на меня, варилась в адском пекле, потому что одному богу известно, как она напугана. Но я… я был рядом. И она молчала изо дня в день. Одна боялась, одна решала, одна, находясь в моих объятиях… Как такое возможно?
В мыслях всплывают ее недавно сказанные слова.
О любви.
– У тебя некрасивая любовь.
– Макар…
– Нет, это так. И тот факт, что она у тебя такая впервые, как ты сама призналась, я теперь сомневаюсь, что благодарен тебе за нее.
В груди больно бьется сердце. Я плакал, когда уезжал из дома. Плакал, когда мама обнимала на прощание. Но больше ни разу. Даже когда прощался с бывшей девушкой, не чувствовал и самой малости того, что ощущаю сейчас. Впервые мои глаза щиплет, словно вот-вот из них покатятся слезы. Она проникла в мою душу. Забрала мое чертово сердце так быстро. Лелеяла его, а потом сжала его, раздавив в своих красивых руках, этими тонкими пальцами, на одном из которых должно было скоро появиться мое помолвочное кольцо.
Поэтому я встаю и начинаю бродить по комнате. Мечусь словно загнанный в клетку зверь. Есения тоже поднимается на ноги и, найдя халат, надевает его.
– Макар, пожалуйста… выслушай, – она останавливается в сторонке и не подходит ближе.
Возможно, боится, смотря на то, как я дышу с трудом.
– Я хочу выслушать, но я так зол, что… – смотрю на нее и резко разворачиваюсь, снова переставляя яростно ноги. – Я так на тебя злюсь, Есения.
Я выхожу из квартиры и брожу по этажу. С одной стороны в другую, минуя двери других квартир. Словно какой-то неуравновешенный человек. Но это в итоге помогает. Я успокаиваюсь, как могу и возвращаюсь. Я застаю Есению у окна, а сам сажусь на стул.
Бог мой, даже сейчас видя ее такую хрупкую и нежную, потерянную в пространстве огромного мира, я люблю ее и так же сильно злюсь.
Потому что никак не могу понять, почему я недостоин правды. Почему недостоин ее откровенного сердца, в то время как сам преклонил свои колени.
– Почему? – задаю вопрос и жду, что она скажет.
– Почему что? – ее голос тише, чем когда-либо.
– Промолчала почему.
– Потому что не видела иного решения. И если бы рассказала правду, то… ты бы не понял.
Снова эти ее мысли о том, что она знает все обо всех. Все обо мне и моих поступках заранее. Ну конечно, юнец, возомнивший себя взрослым.
– Ты решила, что знаешь мой ответ? Задавала мне те вопросы, но у меня не было и в голове, что мы говорим о нас…
– А что бы это изменило в твоем мнении на этот счет? Что, Макар? Ты бы вдруг решил, что риск – это правильный выбор?
– Я бы решил, что…
– Что, Макар? – разворачивается ко мне резко. – Ты бы сказал: «Эй, давай рискнем, но я хочу, чтобы ты заранее знала, мне жаль, если ты в итоге умрешь».
– Не говори так, – кричу в ответ, потому что одно это слово разрывает мою дурацкую душу.
– Ты даже думать о таком решении не можешь. А я смогла.
Почти бьет себя в грудь.
– Чего ты хочешь от меня? Чтобы я сказал спасибо? Чтобы я сейчас был благодарен за все? За ложь, решение, принятое без меня? Чего?
– Я от тебя ничего не хочу. Ни-че-го.
– А как ты хотела это провернуть? Умереть и что дальше? Что бы я сказал нашей дочери спустя годы, черт подери, на ее вопрос: «Почему умерла моя мама, папа?». Я отвечу тебе. Потому что знаю наверняка: «Не знаю, София. Она скрывала от меня опасность и умерла, не сказав ни слова. Она со мной даже не попрощалась. Такой была ее любовь к нам обоим».
– Замолчи, – перебивает резко. – Ты не имеешь ни малейшего понятия о моей любви к ней… к тебе, маме…
– А может быть, ты сама не знаешь, что значит любить кого-то? Может быть, тебе самой стоит научиться этому.
– Это моя жизнь, – кричит она так сильно, что, наверное, нас слышит вся многоэтажка. – Это мой ребенок. А ты всего лишь мальчишка, который не понимает в этой жизни ничего.
– Ты тоже моя жизнь. И это НАШ ребенок, – отвечаю тихо, хотя горло распирает от обиды и грудь словно вдавилась до самых позвонков под напором. Я игнорирую остальные ее слова.
– Нет, Макар. Твои рассуждения дают понять, что этот ребенок мой. Я рискую ради нее, потому что люблю и не хочу подвести, а ты винишь меня в этом. Ты бы предпочел иной выбор.
– Да, я был прав. У тебя некрасивая любовь.
На этом я отступаю к двери, потому что не знаю, что еще ей сказать. Сейчас это самый правильный выбор. Уйти.