Малышка (СИ)

Глава шестнадцатая: Рэм

Что, мать его, я только что видел?

Этот вопрос гложет меня все время, пока мы идем по каким-то сырым кирпичным коридорам, освещенным светом ламп в дырявых плафонах. Приходиться уклоняться, чтобы не угодить в паутину проводов, которые — я в этом не уверен — не факт, что обесточены.

Моя Бон-Бон идет впереди и мне, странное дело, впервые не хочется опустить взгляд на ее задницу. Не потому, что меня перестал вдохновлять вид ее туго обтянутого джинсами «персика», а потому что я до сих пор под впечатлением от увиденного. От страсти, с которой Бон-Бон отдалась роли, от нежности в ее голосе, когда она шептала о любви, от того, что слезы над телом мертвого любимого были настоящими. Как бы странно это ни звучало, но я не могу отделаться от мысли, что на сцене она была настоящей, а спектакль начался после занавеса.

— Куда мы идем? — шепчет Влад, когда окунаемся в очередной коридор. На этот раз — почти черный от отсутствия нормального освещения.

— Прикопают где-нибудь? — иронизирую я. — Вдруг, шутка не удалась.

— Эту прерогативу я оставлю эксклюзивной для себя, — чуть поворачивая голову, не сбавляя шаг, бросает Бон-Бон.

Я чуть не силой удерживаю себя от колкости в ответ. Черт знает почему не хочется с ней спорить. Видимо, жаль разрушать очарование момента: того, в котором моя малышка была искренней и нежной. По меньшей мере три раза я завидовал перекачанной девахе, которая убедительно изображала женскую версию Ромео: когда Бон-Бон ее обнимала, когда держала за руки и когда не хотела отпускать перед рассветом.

Вскоре наше паломничество заканчивается в крохотной комнатушке, чей убогий вид не скрашивают даже щедро развешенные на стенах современные плакаты и постеры. На поцарапанном совдеповском столе ютится чайник, поднос с печеньем, конфетами, блюдо с фруктами, бутылка дешевого шампанского. Здесь так тесно, что мы едва вмешаемся. Бутылку вручают Владу и он мастерски, почти беззвучно ее вскрывает, разливает «шипучку» по пластиковым стаканчикам.

— За наших звезд! — тостует та, кто у них за режиссера.

Я нахожу Бон-Бон взглядом — и замираю, потому что вижу, что она тоже смотрит на меня. Глаза в глаза, словно чертов гипнотизер. Не отвлекается даже когда прикасается губами к стаканчику, поднимает его, делая жадный глоток. И я вдруг понимаю, что вторю ее действиям шаг в шаг, словно долбанная марионетка. Я фокусируюсь на ее влажных от шампанского губах, жадно ловлю движение языка, которым моя малышка слизывает влагу. И, блядь, делаю то же самое! Я, мать его, кобра, а она — мой факир.

— А ты правда автоконструктор? — спрашивает кто-то справа.

Момент рушится.

Я злой. Настолько злой, что не замечаю, как сминаю стаканчик в кулаке, и остатки шампанского растекаются по ладони. Раздраженно стряхиваю их, пытаясь вернуть ход мыслей до того, как меня так нагло из них вытряхнули. Кажется, я собирался схватить Бон-Бон за руку, затащить за угол и сделать так, чтобы у нее губы болели от моих поцелуев. И по ощущениям, это было чертовски близко к реализации. Поворачиваю голову, почти готовый поблагодарить свою спасительницу за то, что уберегла от глупости, и вижу, что это — блонди, Санчо-Панса. Ну как же без нее.

— Правда, — отвечаю сухо.

Блонди очень наиграно начинает елозить во рту дольку яблока. Выглядит это ужасно, я даже не пытаюсь скрыть брезгливость, но ее мозгов не хватает даже, чтобы понять очевидное, иначе зачем продолжает?

Когда поворачиваю голову к Бон-Бон, то она уже стоит спиной и, выставив руку с растопыренными пальцами, воодушевленно, во всех подробностях пересказывает предложение руки и сердца. Судя по обрывкам фраз, это было очень предсказуемо и сопливо. Хотя, Ольге я предложение сделал после того, как неделю, словно кролик, жарил одну рыженькую цыпочку. Почему-то после такого марафона понял, что в качестве жены Ольга полностью меня устроит. Набрал ее номер и сказал, что заеду к ней в обед вместе с кольцом.

— Сначала мы сделаем карьеру, — щебечет моя малышка, пока я рукой отвожу чью-то ладонь с новой порцией шампанского. Не люблю я эти девчачьи сладости. Вот от хорошего вискаря бы не отказался, но откуда он у этих аматоров. — Потом купим дом. Трехэтажный. С зимним садом.

Пока она продолжает озвучивать свою мечту, я ловлю себя на том, что улыбаюсь. Трехэтажный дом? Розарий? Плетеная мебель на крыльце? Она мечтает о таких простых вещах, а корчит из себя непонятно что. Что-то во всем этом заставляет меня чувствовать себя неуютно. И несмотря на то, что я не хочу оставлять мою малышку, я разворачиваюсь — и валю на хер с этого праздника жизни. Хватит, иначе волна идиотских мыслей прорвет плотину моего благоразумия. Влад, конечно же, отвезет Бон-Бон домой, можно не волноваться.

Я успеваю пройти добрую часть этого вонючего лабиринта, прежде чем понимаю, что кто-то идет за мной следом. Оглядываюсь.

— Ты не сказал, как тебе постановка, — улыбается Бон-Бон, закладывая руки за спину и театрально изображая девочку-припевочку. Еще бы носком пол поковыряла.

— Понравилась, — отвечаю я, непроизвольно делая шаг по направлению к ней.

— Скупо, братик. — Она тоже делает шаг, но к стене.

— Я вообще очень неэмоциональная сволочь, — отвечаю я. И снова к ней.

— Надеюсь, ты понимаешь, что я не прощу, — говорит Бон-Бон. Шаг — и ее спина прижата к кирпичам.

— Предвкушаю месть, — вторю я, «запирая» Бон-Бон в клетке своих поставленных по обе стороны ее головы рук. — Дашь подсказку?

Она дурманит запахом сладкой груши и своими девственно чистыми от помады губами.

— Конечно, не подскажу, — шепчет моя малышка. Таким голосом, что, будь я проклят, если в эту минуту мы не думаем об одном и том же. — Поверь, на этот раз я точно постараюсь отбить у тебя охоту вмешиваться в мою личную жизнь.

— Ты же понимаешь, что даже если бы была возможность переиграть, я бы этого не сделал? — говорю я, пытаясь — из последних сил! — не смотреть на ее губы. Проблема в том, что и взгляд глаза в глаза не очень успокаивает. — Кстати, я ждал стриптиз.

— Прости, братик, но в программе он заявлен не был. Жаль, что тебе пришлось потратиться на то, что ты и так видишь каждый день.

Она щебечет, словно маленькая колибри, которую я, если бы захочу, могу легко раздавить в кулаке. Смять. Превратить в горстку разноцветных перышек и стряхнуть с ладони. Мне нужно доминировать над ней. Нужно показать, что в наших пикировках нет совершенно никакого смысла, потому что если она подчинится…

Я не успеваю закончить мысль, потому что Бон-Бон резко и проворно выскальзывает из моего плена, и уже я оказываюсь прижат к стене: жестко, словно какой-то мальчишка, которого впервые в жизни сейчас будут целовать. Даже оторопь берет, ведь к такому повороту событий я точно не был готов. Моргаю, пытаясь сфокусироваться на происходящем, но все, что вижу перед собой — лицо моей малышки. Проклятье, да она висит на мне, словно маленькая обезьянка!

Руки инстинктивно тянутся, чтобы подхватить ее под бедра, но Бон-Бон тычет пальцем мне в нос и предупреждающе шипит. Ее лицо снова так близко, что я готов продать дьяволу душу за возможность просто лизнуть уголок ее рта, попробовать, такая ли она обезбашенная на вкус, как мне кажется. Но, хоть теперь мы ближе, чем мгновение назад, и ее ноги плотно обнимают мою талию, я чувствую, что момент интимной тишины полностью уничтожен. Кто бы ни была эта девица на мне, она скорее выцарапает мне глаза, чем даст притронуться к себе хоть пальцем. И меня не тянет рисковать проверять эту догадку. Поэтому я просто стою, навалившись спиной на стену и пытаясь держать руки вытянутыми вдоль тела, чтобы окончательно не слететь с катушек. Вот только члену в штанах от этого не легче.

— Вот что, дорогой братик, — говорит она с наигранной веселостью, — давай-ка сразу проясним кое-что. Ты можешь мнить себя кем угодно: хоть богом секса с роскошным телом, хоть уником с кучей денег. Мне — плевать. Потому что ты, — она принимается загибать пальцы, — на десять лет старше меня, мой сводный брат, не соответствуешь моим личным вкусам и вообще не тот мужчина, с которым я бы стала связывать свою жизнь, даже если бы все остальные особи мужского пола вымерли. Я обручилась и, в отличие от тебя, всерьез отношусь к институту брака и семейной жизни. И знаю, что такое верность.

— Прекрасно, блядь, — огрызаюсь я, взбешенный ее бравадой. Хочется стряхнуть с себя эту лиану, освободиться. Да что там — тупо избавиться от ее запаха, ее губ, ее голоса и ее охренительных ног, которые держат так крепко, будто вопреки всем своим словам Бон-Бон собирается трахнуть меня прямо здесь и сейчас. — Буду знать к кому обращаться за уроками верности.

— Боюсь, тебя это уже все равно не спасет, — ерничает она. — Такие как ты, Рэм, никогда не меняются. Ты будешь всю жизнь думать о том, что нет ни единой причины, чтобы не поиметь вот ту блондинку или эту рыжую, а еще лучше их обеих сразу. Ты и Ольгу взял только потому, что она удобная. Вся такая молчаливо-покорная, так до истерики боящаяся тебя потерять, что готова закрывать глаза на твои похождения.

— Собираешься оспорить мою жизненную позицию? — Я снова подавляю желание стряхнуть Бон-Бон. Мне категорически неприятен этот сраный разговор. От желания взять ее не остается и следа. Все, чего мне хочется в данный момент: сделать так, чтобы наши жизненные пути больше не пересекались. — Учить меня жизни?

— Я сделала кое-что получше, — довольно усмехается она. — Дала пару советов твоей невесте. Как я понимаю, она ими активно пользуется, раз ты до сих пор не разорвал помолвку.

Ах вот оно что…

С меня хватит этого дерьма.

Я так зол, что наверняка причиняю Бон-Бон боль, когда хватаю ее за талию и почти отдираю от себя, ставя на ноги так жестко, будто она — гвоздь. Малышка секунду щурится, а потом пожимает плечами. Ни сожаления, ни раскаяние, ни хотя бы намека на попытку загладить свою вину.

— Кто дал тебе, сопливой малолетке, право совать нос в мою личную жизнь? — зверею я. Хватаю ее за плечи и встряхиваю. Плевать, что она морщится — заслужила. — Ты — просто сопливая девчонка, возомнившая о себе невесть что. Твоя голова, будь она хоть трижды просветленная интеллектом, ни черта не смыслит в моей жизни. И не тебе, манипуляторше, меня осуждать. Или, думаешь, все вокруг идиоты и не понимают твои далеко идущие планы? Состряпала себя мальчика-одуванчика, послушного и бесконечно благодарного за то, ты превратила его из ботана в ботана-качка с модной прической — и рада. Думаешь, это гарантирует его собачью верность? Ни хрена подобного.

Я разжимаю руки, выпускаю мою карамельку на свободу. Мои удары достигли целы: пусть немного, но раскололи ее панцирь и оттуда снова показалась она-настоящая: злая, как фурия, готовая, если нужно, оборонять свою правду хоть кулаками, хоть зубами.

— Не все мужчины думают членом, — бросает она в меня брезгливый взгляд.

— Все, малышка, и твой Тапок реально либо импотент, если до сих пор не делает никаких попыток тебя трахнуть, либо уже давно и успешно трахает кого-то на стороне. Я бы не задумываясь поставил на второй вариант, и на твоем месте, прежде чем склонять его к сексу, я бы задумался о том, чтобы затребовать с него медицинскую справку. Знаешь, что бывает, когда недолюбленный ботан вдруг превращается в мачо? Он срывается с цепи и имеет все, что шевелится и имеет соответствующую дырку. А это, умница моя, как правило шалавы без комплексов, которые не всегда заботятся о том, чтобы использовать резинку.

С каждым моим словом Бон-Бон все больше заводится. Буквально вижу, как медленно закручивается ее внутренняя пружина, как она кусает губы после каждой реплики откровения. Мне ее не жаль, ни капельки. Пусть снимает, наконец, свои розовые очки. Пусть почувствует то, что всю свою сраную жизнь чувствую я: долбаную злость за то, что по мне судят поверхностно, опираясь на какие-то свои умозаключения, не имеющие ко мне ровным счетом никакого отношения.

— Ты все равно не сделаешь мне больно, — говорит Бон-Бон, но мы оба понимаем, что на этот раз ее ложь совсем неубедительна. — Ты просто злишься, потому что я не свалилась к твоим ногам, не подставила задницу, как это делают остальные.

— Твоя задница, малышка, меня не интересует. Больше — нет.

— Убеждай себя в этом каждый раз, когда будешь на нее пялиться, — не хочет сдаваться она.

И я срываюсь с цепи. Резким выпадом хватаю ее за шею, подтягиваю к себе, словно тряпичную куклу, сжимая ровно настолько, чтобы не причинить боли, но отбить желание дергаться. Бон-Бон сглатывает, когда моя вторая ладонь оказывается у нее на животе. Я чувствую, как она пытается втянуть его, чтобы убежать от моих пальцев, но это бестолку- мы оба знаем. Пальцами забираю ткань, выше и выше, обнажая кожу. Мои пальцы уже там — мягко скользят вокруг пупка, задевая камешек пирсинга. Я чувствую мурашки на коже Бон-Бон, и мой внутренний демон триумфально скалится. Моя малышка может сколько угодно корчить недотрогу, обзывать меня последними словами, но она совершенно беспомощна против своего тела, которое — и теперь это очевидно — очень остро реагирует даже на почти невинные касания.

Опускаю ладонь ниже, до самой кромки пояса ее джинсов, щелкаю по металлической кнопке. Хочу оторвать ее на фиг, вырвать «с мясом» молнию и просунуть пальцы под трусики. Но останавливаюсь на том, что просто опускаю ладонь еще ниже, обхватываю ее между ног, словно яблоко. Бон-Бон всхлипывает, дергается, словно оседлала электрический разряд.

— Уверен, что в моей постели, малышка, ты бы была целиком и полностью удовлетворена, — говорю я, наслаждаясь тем, как вена на ее шее вколачивает в мою ладонь все до капли возбуждение. — Ты уже созрела для того, чтобы тебя хорошенько поимели. Поправочка. — Я сжимаю ее между ног, и эта прищученная бестия мычит закрытым ртом, ведь все еще пытается делать вид, что ей от происходящего ни жарко, ни холодно. — Ты созрела быть оттраханой мной. И твоя задница, моя хорошая, интересует меня лишь в коленно-локтевой позе, в каких-то чумовых стрингах, которые будут настолько крошечными, что нам даже не придется их снимать.

— Озабоченный придурок, — выдыхает она.

— Голодная сучка, — отвечаю я, и нехотя убираю обе руки. Ее жар между ног до сих пор жжет мне ладонь. — Больше не лезь в мою жизнь, поняла? Ведь теперь ты знаешь, каким образом я буду выколачивать из тебя дурь.

Я не жду реакции: поворачивают — и просто ухожу.

И уже на улице понимаю, что ладонь, которой я гладил ее между ног, зажата в кулак. Угадайте, что я хочу сделать с этим кулаком? И ведь сделаю, хоть дрочить в моем возрасте — это вообще отстой.