Малышка (СИ)

Глава тридцать пятая: Ени

Я прихожу в себя с обжигающей болью в самом центре грудной клетки. Пытаюсь дышать — и не могу, не получается даже сделать скупых полглотка. Кричу, задыхаясь, царапаю горло. Паника колотит по всем нервам, словно отбойный молоток.

Рядом раздаются крики, визг, чьи-то руки хватают меня за плечи.

— Больно… — стону я, запоздало соображая, что белесое бесформенное пятно передо мной — не потерянное зрение, а всего лишь спущенная подушка безопасности. Та, что спасла моб голову от удара.

— Потерпи, милая, сейчас, — говорит совершенно незнакомый женский голос.

Я даже голову повернуть не могу, так это больно.

— Второй? Глянь с той стороны? — доносится короткая фраза на этот раз уже мужского голоса.

— Там всмятку, не жилец.

Что?

Я забываю о том, что у меня, кажется, все тело превратилось в один большой синяк, и что наверняка сломана пара ребер, и каждое движение разрывает изнутри, как будто там работает адский механизм, чья цель — проверить на прочность мои мышцы и кожу.

— Рэм… Рэм…

Его голова откинута набок, и смотрит прямо на меня. Висок залит кровью, глаза, закрыты и алые капельки лениво стекают с ресниц на белоснежную рубашку. Он выглядит почти умиротворенным, как будто просто уснул, а мальчишка-мойщик плеснул в открытое окно томатным соком. Я хочу верить, что так и было, что вот сейчас мой муж откроет глаза, выругается и скажет, что придется срочно ловить такси, если мы не хотим опоздать на наш медовый месяц.

Но Рэм не открывает глаза, как бы громко я ни звала.

И множество осколков стекла торчат из его тела, словно смертельное украшение.

Я кричу — и снова проваливаюсь в пустоту.

Реальность медленно, почти болезненно медленно вторгается в мою черную пустоту. Там холодно и липко, но там нет реальности, там время остановилось за минуту до удара, там Рэм сидит на соседнем сиденье, рассматривает только что снятый с шеи галстук и начинает вслух размышлять о том, что эту удавку лучше использовать, например, для связывания рук его молодой жене. Улыбка на губах моего Цербера такая удивительная, что я протягиваю руку, пытаясь провести кончиками пальцев по его губам, но образ тут же пенится — и превращается в облачко тумана.

И так раз за разом, снова и снова. Пытка, но это было все равно лучше, чем действительность, в которой последним, что я видела, было окровавленное лицо моего мужа. Лучше здесь, а темноте и тишине гоняться за призраком, чем возвращаться туда, где Рэма уже могло не быть.

— Ени… Солнышко, пожалуйста, я знаю, что ты меня слышишь.

Голос мамочки такой тихий и блеклый, что я не могу сдержать слезы. Просто моргаю, чувствуя, как влага стекает по вискам и мочит волосы.

— Солнышко, как ты?

Кровать под ней прогибается, руки тянутся ко мне, но я отшатываюсь. Так резко и быстро, что затылок пронзает яркая вспышка боли. Голова кружится, во рту терпко от тошноты. Я залепляю рот ладонями, морщусь, когда катетер выскальзывает из вены.

— Мне нужно…

Я залепляю рот ладонями, спускаю босые ноги на пол и, шатаясь, бреду к двери. Мамочка догоняет меня у порога, пытается обнять, но я снова шарахаюсь в сторону. Не хочу, не могу даже думать о том, чтобы кто-то меня касался. Кажется, достаточно одного тычка пальцем, чтобы я лопнула и разлетелась на ошметки, как воздушный шарик.

— Я проведу, — плохо скрывая слезы, бормочет мамочка.

В частной клинике даже туалеты похожи на оду богатству: тут тебе и белый кафель, и зеркала в дорогих рамах, и удобства, как в пятизвездочном люксе, и отдельные кабинки, в одной из которых я заперлась.

Даже не знаю, сколько времени меня рвало. Бесконечность, минимум.

Рэм…

Я плохо помнила, как меня под руки вытащили из машины, уложили на покрывало. Как потом приехала полиция, «неотложка», как распиливали дверь и каркас машины со стороны моего мужа, потому что иначе его было просто не вытащить. Помнила, как его вытащили на носилки, и как я, перевернувшись на колени, поползла к нему. Помню, как седая женщина-реаниматолог громко кричала: «Остановка сердца!» Помню, как кричала: «Возьмите мое! Возьмите моей сердце, без него оно мне не нужно…»

— Ени, не молчи, пожалуйста, — плачет с той стороны двери кабинки мамочка. — Я волнуюсь.

Она что, правда думает, что я решу покончить с собой, утопившись в унитазе?

— Это из-за меня, — говорю одними губами, чувствуя всю горечь этих слов. — У меня… — Сглатываю, но во рту сухо, и по горлу словно скребут стальной щеткой. — У меня закружилась голова, мамочка. Я потеряла управление, наверное, машину вынесло…

— Ени, на встречную вылетел грузовик, ты не причем!

— Я убила его, мамочка.

— Ени, Рэм пока не пришел в себя, но он жив. Пожалуйста, умоляю, не делай глупостей!

Он жив?

Я поднимаюсь с колен, но меня так сильно штормит, что я снова падаю. Голова опускается на ободок унитаза и в глазах темнеет.

В реальность я выныриваю уже когда за окнами темно. Лежу в кровати с капельницей, теперь уже в другой руке, рядом сидит мамочка и держит мою ладонь в руках, и что-то шепчет, уткнувшись губами в костяшки пальцев.

— Он правда жив? — не верю я. Если она сказала это только, чтобы уберечь меня от необдуманных поступков, я просто умру, истеку кровью, как и моя заново обретенная надежда.

— Ени! — Мамочка смотрит на меня огромными, красными от слез глазами.

— Мой муж, мама… — Я снова плачу. Нет, я кричу: — Мама, мой муж жив?!

— Да-да, час назад очнулся. Все хорошо!

— Я хочу к нему.

— Тебе нужно лежать, у тебя…

— С тобой или без тебя, хоть ползком, но я хочу его увидеть.

Она помогает мне встать и, подставив плечо, ведет по коридору. Кажется, никогда и никуда в жизни я не ходила так медленно. Хочется попросить у боженьки крылья, чтобы долететь до своего мужа, обнять его и, наконец, разрешить себе поверить, что все это правда, а не созданная моим мозгом параллельная реальность.

Рэм лежит в огромной палате, обставленный какими-то приборами, и трубка торчит из его рта. Но он правда там, а ведь мертвых людей не кладут под аппараты искусственного дыхания?

Я снова плачу, чуть не падаю и последние метры мамочка буквально тянет меня на себе. Теперь уже ревем мы обе.

— Мамочка, я так сильно люблю его. Мамочка, так сильно… Пожалуйста, прости меня, но я так сильно…

— Я знаю, знаю, солнышко мое.

— Так сильно люблю, мамочка. Мне никто не нужен — только он один. Прости, прости, мамочка…

Какая-то девушка в форменном халате выходит мне на встречу, но я замечаю рядом Влада: он что-то говорит так тихо, что я лишь по движению губ понимаю, что слова вообще были. Но девушка отходит в сторону, и мамочка оставляет меня за порогом палаты.

Дверь тихо закрывается.

Я считаю каждый шаг: один, два, три… Еще и еще, пока не оказываюсь перед койкой. Так сильно хочу его поцеловать. Беру Рэма за руку, сильно, как только могу, растираю его пальцы в своих ладонях. Наши обручальные кольца встречаются с тихим стуком.

— Плакса… Бон-Бон… — хрипло шелестит его голос.

— Привет, Цербер.

Я забираюсь к нему, сворачиваюсь рядом клубком.

— Я люблю тебя, муж. И я хочу от тебя детей. Целую футбольную команду.

Теперь я знаю, что все будет хорошо. И что счастье не в итальянских кружевах и не в необитаемом острове.