Малышка (СИ)

Глава тридцать третья: Рэм

Я смахиваю со стойки вазу с фруктами: она переворачивается, падает, но пара яблок и манго раскатываются в стороны. Усаживаю Бон-Бон, развожу ее ноги так широко, как только могу и буквально вколачиваю себя в ее жар между ними. Почему-то жутко заводит видеть мою карамельную малышку между красными яблоками и сладко пахнущим манго. Не раздумывая, беру его, сдираю край шкурки зубами, откусываю кусочек сочной мякоти и губами скармливаю Бон-Бон. Наши языки яростно сплетаются, скользят друг по другу в попытке перехватить инициативу, и сладкий сок растекается по губам. Бон-Бон посмеивается и просит:

— Еще, еще…

На этот раз я даю откусить ей и облизываю губы, ожидая, когда же придет моя очередь получать сладости. Она губами проталкивает оранжевую плоть фрукта мне в рот, нежно обводит зубы кончиком языка и неуверенно покусывает за нижнюю губу. Отстраняется, смотрит на меня с немым вопросом. Что ей сказать? Что я сейчас просто выпрыгну из штанов?

— Традиционного секса, малышка, у нас с тобой сегодня не будет — даже не проси. — Больше, чем хотел бы, вожусь с пуговицами на ее джинсах, потом приподнимаю бедра и легко стаскиваю штаны вниз. Бон-Бон немножко морщиться, когда ее попка в простых хлопковых «танга» цвета ванили оказывается на прохладном мраморе. — Но неудовлетворенной ты спать точно не ляжешь.

Ее зрачки расширяются: становятся огромными черными звездами, в которых хочется раствориться до самого утра. Устроить ей такой беспощадный секс марафон, что единственное, о чем она сможет думать до дня нашей свадьбы — как бы поскорее все это снова повторить.

Я хочу быть не терпеливее, нежнее, аккуратнее, но ничего не выходит. Все мысли путаются, сбиваются в один раскаленный импульс: если я нее могу заняться с ней сексом, то хотя бы заставлю кончить. Несколько раз. Или больше. Трудно сказать, потому что сейчас я совершенно неадекватен — надо, наконец, это признать. Бон-Бон больше, чем маленькая женщина, от которой я теряю голову, больше, чем аромат океан аромата сладкой груши, в котором я добровольно тону. Она — мое безумие, эйфория, агония. То, от чего я всю жизнь бегал, а теперь, пожалуйста — стою перед ним на коленях. И кайфую.

Я целую губы моей малышки, опускаюсь на подбородок, шею, артерию, которая так сильно трепещет под моим языком. Пальцами одной руки поглаживаю ее между ног, прямо по влажным трусикам и слышу, как Бон-Бон громко дышит, дрожит и пытается свести ноги.

— Не надо, — приказываю я, и Бон-Бон медленно раскрывается, словно ночной цветок. Не уверен, что она послушалась бы, скажи я это мягче.

Второй рукой заставляю малышку отвести ладони за спину, подталкиваю, чтобы она откинулась назад. Хочется сделать паузу, отстраниться и посмотреть, но я слишком взвинчен. Понимаю, что ее нужно раздеть, но реально боюсь, что для моего больного сознания это станет точкой невозврата. Поэтому просто жестко и быстро задираю ее свитер до шеи, и мысленно матерюсь, когда взгляд натыкается на маленькую грудь под полупрозрачным кружевным лифчиком. Хочу затрахать ртом эти тугие вишневые соски, сделать так, чтобы она кончала снова и снова просто от того, что я провожу по ним языком.

— Бля… — единственное членораздельное слово, на которое я сейчас способен.

— Очень… романтично, — пытается шутить Бон-Боню

— Да это, малышка, самые романтичные слова на свете, которые я когда-либо произносил в такой ситуации, — отзываюсь я, большим пальцем отодвигая ее трусики в сторону.

Она идеально гладка: ни волоска, ни даже крохотных намеков на то, что у нее здесь вообще есть поросль. Кожа такая гладкая, что я не могу удержаться и поглаживаю лобок всей ладонью, слегка задевая пальцами влажную щелочку между складками. И когда Бон-Бон непроизвольно толкается бедрами мне навстречу, я проникаю между ними пальцем, скольжу по скользкой мягкой плоти и надавливаю на спрятанное меду ними чувствительное место. Малышка мгновенно вздрагивает, выгибается так сильно, что теперь ее грудь прямо передо мной и я жадно прикусываю сосок через ткань. Пальцы малышки уже у меня в волосах: она то ли пытается заставить меня отстраниться, то ли наоборот — прижимает к себе. И все это в лихорадочных толчках, которые бьют ее снизу-вверх в совершенной гармонии с моими поглаживаниями.

Все, не могу больше.

Наверное, я слишком резко отстраняюсь, потому что Бон-Бон издает разочарованный стон, когда понимает, что больше нет ни моего рта, ни пальцев у нее между ног. И я готов орать от полного охренительного счастья, в которое трансформируется ее отзывчивость: спасибо, господи, что она так на меня реагирует!

Я все-таки слишком спешу, но быть аккуратным сейчас — все равно, что пытаться выиграть Формулу-1 на ручном тормозе. В любом случае, я не сделаю ей больно, а остальное моя сильная девочка примет сполна.

Я закидываю ее ногу себе на плечо, заставляю опереться об него ступней и чуть толкаю колено в сторону, чтоб видеть ее припухшие от желания складки. Раздвигаю их пальцами и дую на клитор, почти взрываясь от протяжного стона в ответ. Мне нравится, что сейчас она одета и обнажена одновременно. Нравится, как она фонтанирует эмоциями, как ее пальцы скребут мой затылок и толкают голову вперед. Поддаюсь, так отчаянно и жадно вторгаясь языком ей между ног. Лижу ее, словно мороженное: всей поверхностью языка, иногда проскальзывая внутрь. Она кричит, извивается и умоляет:

— Сделай это уже!

Она буквально насаживается на мой язык, зажимает голову бедрами и теперь уже не я веду, а меня трахают. Полный, мать его, улет!

Осторожно, так, что сводит челюсти, прикусываю ее клитор, и тут же скольжу по нему кончиком языка, задевая, кружа, выписывая восьмерки. Бон-Бон дергается, словно пойманная в электрические провода бабочка. Ее живот пульсирует, грудь стоит торчком. Я готов сожрать ее, как самый божественный десерт. Хватаю малышку за бедра так сильно, что наверняка на утро там останутся синяки — и трахаю ее языком. Сладкая, безупречная карамельная Бон-Бон. Моя Бон-Бон!

Ени кончает так громко, что на миг у меня даже закладывает уши, а изо рта вырывается злое шипение, потому что в порыве удовольствия она слишком сильно потянула меня за волосы. Но это все херня по сравнению с тем, что за неуправляемый восторг растекается у меня в груди.

— Рэм… Ох, боже… — бормочет она.

— Можно просто «мой господин», малышка, — ухмыляюсь я, целиком и полностью довольный собой.

Она сидит на стойке полностью расслабленная, растрепанная, похожая на фею, которая вывалилась из сказки в реальный мир. Даю себе пару минут, чтобы полюбоваться ею вот такой.

— Рэм… — Ени смотрит на меня такими глазами, словно вдруг прозрела, обрела способность видеть улучшенный спектр. Ну или у меня на голове полный бардак после ее страстного проявления любви. — Это было против уговора.

— А вот и нет, малышка. До первой брачной ночи ты дойдешь совершенно нетронутой.

— Мне нужно в ванну, — вдруг смущается она.

Чудеса: моя совершенно оторванная Бон-Бон и вдруг вся покрыта румянцем, как пончик — розовой глазурью. И мне нравится видеть ее такой. Настолько сильно, что я делаю что-то, совершенно мне не свойственное: предупреждаю ее попытку одеться, хватаю джынси и прячу их за спину. Бон-Бон заводит растеплённые волосы за спину, вяло пытается отнять у меня одежду, но мы оба понимаем, что это бестолку.

— Хочешь, чтобы я ходила вот так? — Ени не очень уверенно переступает с ноги на ногу.

— Именно, — щелкаю пальцами я. А потом наклоняюсь к ее уху и, как змей-искуситель, шепчу: — Скажи спасибо, Бон-Бон, что смилостивился и разрешил остаться в трусиках.

Она немного одергивает свитер, но это бесполезно, потому что он едва достает до середины бедра. Выразительно смотрю на ее обнаженные ножки, пальцем предлагаю повертеться и жадно лапаю взглядом стройное совершенство моей балерины. Интересно, если я попрошу ее как-нибудь заняться со мной сексом в пуантах, это будет полная клиника?

— О чем ты думаешь, извращенец? — ловит Бон-Бон мой взгляд, топая в ванну. Ее немного штормит, но я не собираюсь помогать.

— Если я скажу, малышка, до утра ты точно перестанешь быть невинной.

Она возвращается спустя пару минут, уже причесанная и умытая, но все еще розовая, как чертов персик. Деловито выставляет руку вперед, удерживая меня на расстояния, хоть я правда всего-то собирался чмокнуть ее в лоб. Ну, почти.

Вода в кастрюле давно остыла, поэтому, пока она снова закипает, Бон-Бон предлагает открыть блокнот в том месте, откуда торчит розовый стикер. Ого, да тут целый список на несколько страниц. Вопросительно жду указаний, что делать дальше и Ени выразительно кривит губы, мол, как я сам не понимаю?

— Орхидеи, — читаю я пункт под номером один. — Белые или розовые. Ты серьезно хочешь, чтобы я помог тебе выбрать цвет орхидей?

— Конечно, они ведь будут на всех наших свадебных фото. Не хочу потом всю жизнь слышать, что ты на само деле хотел гладиолусы.

Я понимаю, что это важно для нее, и только поэтому уступаю, позволяя втянуть себя в игру. Пока Бон-Бон готовит ужин, мы медленно продвигаемся по списку, который, в свойственном ей стиле, продуман просто идеально, даже есть снятые на полароид примеры пригласительных. Кстати, у нас не так много времени, чтобы их отпечатать.

Поверить не могу, что в следующую пятницу она станет моей. И еще больше не верю, что вот этот довольный придурок в зеркальном отражении тарелки, который предлагает музыку для первого свадебного танца — редкостный циник Я.