— На, — сует заросший мужик в руки огненную кружку чаю.
Опасливо принюхиваюсь. Незаметно держу нос над паром больше, чем надо, будто реально смогу определить грозит ли что-то или нет. Но выхода-то нет. Я в каком-то домике, почти раздета, без обуви и вся замерзла, как бобик.
Бородач насмешливо наблюдает. Подкидывает в топку поленья и снова смотрит, как на неразумную дитятю. Страннее себя еще не ощущала. Мне не то, что страшно, просто не понимаю, как дальше быть.
Идти некуда и не в чем. За окном тьма непроглядная. Я понятия не имею, где нахожусь. И мы в лесу! Я так околела, двигаться не могу. Ноги гудят, отходя потихоньку от холода, постреливают и покалывают. Шевелю пальцами, подтягиваю стопы поближе к печке.
Кружку так и держу в руках.
— Не бойся. Ветки дикой малины там. Отравы нету.
Полено поменьше летит в разверстую печь. Бородач спокойно наблюдает, как занимается сильнее огонь. Мужчина такой большой. Как Миша почти что. Только кажется, что старше лет на десять. Такой же мощный и грозный. Великан.
При воспоминании о Мише щиплет глаза. Как же я скучаю. Если бы узнала, что ждет, волнуется, босиком бы … через весь лес … бегом! Очень надеюсь, что ищет. Так надеюсь, что сердце в груди ширится, разбухает и становится размером с надувной шар.
Опускаю голову, шепчу на нахлынувших эмоциях.
— Извините.
— Пей, — отмахивается.
И я пью.
Теплое разливается по телу. Правда малиной пахнет. Немного перестает колотить. Тепло окутывает, но не расслабляет. Мы молча сидим долгое время. Я глотаю чай, а бородач чистит двустволку. Я ничего не понимаю в оружии, она какая-то у него странная. Отвожу глаза.
На стенах развешано многое. В основном ножи, патроны, многочисленные мешочки и мотки проволоки. В углу стоит грубо сколоченная кровать, покрытая видавшим виды пледом. Топорный стол, тяжелый стул и в самом углу шкаф с посудой.
По стенке стоят то ли сундуки, то ли ящики. Из них тоже торчат металлические штуковины. Виднеется еще пара стволов. Тут арсенал какой? Настораживаюсь. Боязливо кошусь на невозмутимого бородача.
— Что вы со мной хотите сделать? — выказываю основной страх.
Вырывается неосознанно. Опасения приходят в один миг, будто по голове чем-то тяжелым ударили.
— Да на хрен ты мне нужна, — усмехается. Кидает на стол миску с парующим варевом. — Ешь давай.
— Я не то имела ввиду, — смущаюсь.
Не признаюсь же слету, что да, дядь, я частично то самое имела в виду, потому что боюсь до ужаса.
Вся красная, ползу за стол. Так неудобно, жуть. Но я обязана была спросить, ничего такого. Должен же понять, как себя в чужом жилище чувствую. Не понимаю цели спасения, если так-то. Зачем? Нет, мне отлично, я так рада, что этим уродам не удалось поймать, но угрюмому я зачем?
Рассеянно заталкиваю в рот кулеш. Пшенка с салом. Сейчас все вкусно, не помню, когда последний раз ела. Гоняю в голове каскад раздумий, уплываю.
— Для чего ты им? — гудит рядом.
Бородач садится напротив с такой же чашкой. Отламывает половину краюхи ароматного хлеба и зачерпывает добрую порцию кулеша большой деревянной ложкой.
— Ну? — подталкивает к ответу.
— Кому? — хлопаю глазами.
— Не дури, девочка.
Хмурится. А я не знаю, как быть. В лесном спасителе моя жизнь теперь. Опускаю ресницы, сглатываю. Тихо пищу.
— Простите. Но вряд ли вам что-то прояснит мой рассказ.
— А ты ж попробуй.
Про личную жизнь особо не распространяюсь.
Выделяю самое главное. В основном упор на секту делаю. Тут колюсь по полной. Скрывать-то нечего, уж как есть без прикрас сыплю. Тем более, что после очередного неудавшегося похищения хлещет из душевной раны, не остановить.
При имени Никодима у мужчины глаза сверкают нездоровым блеском.
— Значит, наложницу захотел себе?
— Типа того.
Опускает голову. Крылья носа заостряются. Плечи поднимаются выше, нервное дыхание вырывается. Пугаюсь, вдруг что не то сказала. Это длится ровно две минуты. А потом недобро сверкая глазами, выдавливает презрительно.
— Что же отец тебя не вытащит?
Не знаю, как понять. Не прочесть реакции. Ничего, кроме злости и тщательно сдерживаемой ярости нет.
— Он считает, что все правильно. Я для него очень плохая, — обреченно вздыхаю.
— М-м, — сжимает волосы, застывая взглядом. — А я бы все за жизнь дочери отдал.
Вскакивает. Делает круг по избушке. Замирает около печи, садится перед ней. Хватает сигарету и в три затяжки выкуривает. Молчу. Задело же, да? Что-то задело.
— У нас с папой другие отношения.
Кивает. Стылой фигурой замирает. А потом …
— Бежать тебе надо. Они покоя не дадут, — голос уже тихий, но еще звенит наполненный острыми чувствами.
— Да не могу я бежать. У меня тут Миша.
До слез пробивает. До колик по всему организму. Я не могу без Громобоя. Хочу к нему назад!
— А что же твой Миша спал-то, пока ты мыкалась? — цедит зло.
— Все не так, — глотаю слезы. — Вы же ничего не знаете!
Рассказываю о пожаре. Уже ничего не скрываю. Увлекаясь рассказом, называю фамилии.
— Наверное, ищут меня с Федором. Юматов такой въедливый, я ему кажется сразу не понравилась, — говорю больше о Феде, Громобоя интуитивно стараюсь меньше цеплять, мало ли что.
Бородач вздрагивает всем телом.
— Что? Как ты сказала?
Удивленно поворачивается. И впервые со времени нашего странного знакомства проявляет живой интерес.
— Миша …
— Нет. Стой. Федя Юматов ты сказала?
— Вы его знаете? — почти подскакиваю от неожиданности.
— Встречались, — усмехается и замолкает. — Ты ешь давай.
Полная смятения, не знаю куда себя деть. Успокаивает лишь одно, что он вроде как знает Федора. Но это слабый аргумент, а козырей больше нет. Такие дела.
— Вы мне поможете?
— Помогу.
— А как вас зовут?
— Никак. Тебе это надо?
— Надо же к вам как-то обращаться.
— Тогда зови просто Абрек*.
— Вы же русский!
— Какая разница. Ешь и спать ложись. Завтра подумает, что с тобой делать.
— А вы?
— Ничего не бойся. Поняла? Меня не бойся. Слышишь меня, девочка.
— Слышу …
— Ты на мою дочку чем-то похожа, — льются первые нотки боли.
У меня сердце начинает ныть и плакать. Откладываю ложку, аппетит пропадает.
— А где она?
— Нет ее больше, тебе повезло убежать, а ей нет, — глухо роняет. — Спи иди.
*Абрек — человек, ушедший в горы (в нашем случае — лес), живущий вне власти и вне закона (одно из определений).