Мы встретились в декабре

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Джесс

30 марта, Борнмут

Я еду на поезде на юг, к побережью. В воскресенье День матери, так что я остаюсь с мамой и провожу день с бабушкой Бет. Это всего лишь второй раз, когда я буду дома с тех пор, как переехала — последний приезд был приурочен к шахматному турниру бабули Бет. Я не учла стоимость поездок на поезде, когда сказала, что буду приезжать в гости так часто, как только смогу. Но я постоянно разговариваю с бабушкой Бет по телефону, и она все еще обменивается со мной фотографиями в «Инстаграм». У нее появилось что-то вроде подписчиков: я показала ей, как добавлять хэштеги к ее постам, и оказалось, что существует целый мир пожилых людей, которые делятся своими фотографиями. Кто бы знал? Джав продолжает шутить, что там есть целое досье на всех. Она следит за ней, и теперь ее бабушка из Мумбаи и бабушка Бет тоже подружились в «Инстаграм».

У бабушки Бет наметанный глаз — я просматриваю ее фотографии, пока мы с грохотом выезжаем с окраин Лондона, мимо потрепанных старых зданий и покрытых граффити промышленных объектов. Поезд останавливается, и я фотографирую выцветший знак-призрак и делюсь им. Бабуля Бет их обожает.

Поезд прибывает в Борнмут, и возникает ощущение, что после долгого дня на каблуках я надела пару удобных старых тапочек. Чувствую запах моря в воздухе, и небо простирается так далеко, как это бывает только на морском побережье. Мне даже не нужно думать о том, куда я направляюсь, что является таким облегчением после постоянного сверения с картой, характерного для моей лондонской жизни. Я все еще пытаюсь сориентироваться в городе. Но здесь, дома, мои ноги сами несут меня по дороге, и в конце я поворачиваю налево, перехожу улицу и иду по тротуару вдоль края небольшого каменистого утеса, который спускается к пляжной дорожке. Это занимает полчаса, но я никуда не спешу. С каждым шагом, который я делаю, с каждым глотком соленого воздуха, который я вдыхаю, я чувствую, что отпускаю волнение. Я и не осознавала, как сильно скучала по морю.

Я поворачиваю налево и иду по маленькой улочке, где сейчас живет мама. Там ряд дверных звонков, и ее имя, на выцветшей наклейке. Нажимаю на звонок, и наступает пауза, прежде чем входная дверь автоматически открывается со щелчком, впуская меня внутрь.

— Я могла бы быть серийным убийцей, — говорю я, когда она открывает дверь в свою квартиру и целует меня в щеку. Она покрасила волосы в темно-бордовый цвет и подстригла их в боб длиной до подбородка. Это подчеркивает ее высокие скулы и делает ее до смешного юной для своего возраста.

— Извини, я не могу остаться. Мне нужно спешить. У меня репетиция в двенадцать.

Вступительные слова мамы — это не обычное «Дорогая! Рада тебя видеть!», чего могла бы ожидать любая другая дочь. Хорошо, что я к ней привыкла. Но ей всегда немного, ну, не хватало традиционной материнской стороны. Она была потрясающей, если мне нужен был костюм для школьного спектакля, имейте в виду. Она торопливо проходит мимо, мимолетно целует меня в щеку и забирает цветы, которые я держу:

— Это для меня? Тебе не следовало этого делать. Спасибо, милая.

Она нюхает их, откладывает в сторону на столик у входной двери и берет ключи:

— Поставь их в воду, хорошо? Я вернусь только после выступления, потому что нам нужно многое сделать для подготовки, но с бабушкой Бет все будет в порядке, не так ли? Возможно, в холодильнике найдется что-нибудь на ужин, если заглянешь.

И она ушла.

Когда я росла, у меня сложилось четкое впечатление, что моя мама была бы счастливее, если бы ее дочерью была Джен. Я была скучной и залипала в книжки. Джен была похожа на маму — радуга драмы и очарования, которая заставляла всех смотреть на нее, когда она входила в комнату. Я ни на секунду не сомневалась, что она любит меня, но она всегда была слегка разочарована тем, что я не была такой впечатляющей, как она на то надеялась. Она хотела мини-себя, свой второй шанс на славу. Она всегда отчаянно хотела знать, как там дела у Джен.

— Знаешь, на этом месте могла бы быть я, если бы не все эти родительские обязанности, — говорила она, не задумываясь. Думаю, я научилась у нее некоторым актерским навыкам — например, умению оставаться бесстрастной в подобных ситуациях.

— Не волнуйся так, милая, — всегда говорила бабушка Бет. — Она не понимает, что говорит. Но она тебя очень любит.

Я осматриваю квартиру, которую мама снимает с тех пор, как я съехала. Она расположена пятью этажами выше, на боковой дороге рядом с набережной, и стены выкрашены в тусклый, не вдохновляющий серый цвет. Она заклеила их постерами из водевильных шоу, огромными красочными плакатами с танцовщицами, высоко поднимающими ноги, украшенными перьями и в сверкающих крошечных нарядах. У одной стены сложены коробки.

Смотрю на свое отражение в огромном зеркале в полный рост. На мне серый сарафан, зеленый кардиган и красные туфли. На вид мне лет пять. Я почти слышу голос Бекки в своей голове, делающий замечание о скрытом психологическом значении, стоящем за нарядом, который я ношу. В данный момент она одержима модными нарядами и эффектом одежды, и я понимаю, что одеваться как ребенок, отправляющийся домой повидаться с мамой, вероятно, весьма красноречиво.

Но я не зацикливаюсь на этом, потому что она исчезла на целый день, а я отправляюсь, чтобы повидаться с бабушкой Бет. Я провожу расческой по волосам и оставляю сумку на диване. Уже собираюсь выйти за дверь, когда думаю, что, наверное, лучше проверить, есть ли в холодильнике что-нибудь перекусить.

Засохший лимон, пустая пачка заменителя нежирного сливочного масла, потрескавшийся старый кусок чеддера и бутылка «Эвиан». Решаю, что куплю что-нибудь на обратном пути.

Я выхожу из маминой квартиры и направляюсь к набережной и жилому комплексу, где сейчас живет бабушка Бет. У меня щемит сердце, когда я прохожу мимо улицы, где стоит ее старый дом — там живет новая семья, все дедушкины розы вырваны из палисадника, а их место заасфальтировано для парковки автомобиля. Но мое сердце радуется, когда я вижу ярко раскрашенную вывеску «Боскомб-Вью». В саду пара человек радостно препираются из-за каких-то деревянных кашпо, у каждого в руках по совку. Как только мы увидели это место, нам показалось, что оно подходит бабуле. Смотрю через парковку, а она стоит у окна своей маленькой квартирки и машет мне через окно.

— Дорогая, — бабушка Бет стоит в дверях. Она манит меня внутрь. С тех пор как я была здесь в последний раз, они развесили по стенам все ее старые фотографии, и ей каким-то образом удалось сделать так, чтобы в маленькой гостиной я чувствовала себя как дома. У задней стены стоит зеленый бархатный диван, над которым в рамке висит имитация картины Констебля «Повозка с сеном». Каминная полка заставлена фотографиями меня, мамы, дедушки и самой бабушки Бет, а также различных двоюродных бабушек и троюродных братьев, которых я встречала в детстве, но толком не помню, но которые кажутся странно знакомыми даже после многих лет, проведенных в окружении их фотографий.

— Садись. Ты, должно быть, устала после такого путешествия, — говорит бабушка Бет.

Я делаю, как мне говорят, и слушаю, как она тихонько возится на маленькой кухне в конце коридора. Слышу, как закипает чайник, и звуки того, как она греет заварочный чайничек. Знакомый стук открывающейся формочки для печенья, которая всегда у нее была, и шорох алюминиевой фольги, снимаемой с тарелки с бутербродами с ветчиной, которые она приготовила заранее.

— Ну вот и все, — говорит она, возвращаясь с подносом.

Мы усаживаемся за еду и чай. Здесь так тепло и безопасно, как и всегда. Я поднимаю взгляд на фотографию дедушки в его кардигане для садоводства, с лопатой в руке.

— Он бы гордился тобой, ты же это знаешь, — бабушка следит за моим взглядом. — Знаешь, требуется много мужества, чтобы следовать за своей мечтой. Итак, как у тебя дела?

На мгновение задумываюсь. Я на этой работе уже больше двух месяцев, и мне все еще кажется, что я ищу опору под ногами.

— Хорошо. Более или менее.

— Полагаю, это отличается от работы на Нила, — говорит она со смешком. Мы познакомились на работе и вроде как сошлись там. В работе на своего партнера были определенные плюсы и минусы. Я правда не могу понять, в чем были плюсы. Минусы заключались в том, что, когда я узнала, что он спит с Клэр из бухгалтерии, было довольно трудно поддерживать нормальную рабочую обстановку. Боже, не имеет значения, насколько трудна эта новая работа или как долго я обучаюсь (хотя сейчас мне кажется, что я вообще никогда в ней не разберусь), что может быть лучше, чем работать в такой среде.

— Все так… быстро, — я пытаюсь объяснить на что это похоже, но это сложно. — А потом так медленно. Все равно что пытаться пасти кошек, читая книгу от корки до корки.

— Все еще наслаждаешься ей? Держу пари, у тебя там все под контролем, — говорит она, и я думаю о Джав, которую оставила в пятницу вечером работать над окончательными корректурами книги, которая задерживается уже на месяц. Ее нужно было закончить быстро, потому что она была номинирована на премию «Роман года» в одном из глянцевых журналов, и редактор отдела книг звонил по телефону и с надеждой спрашивал, есть ли в наличии готовые экземпляры. Джав удалось попридержать ее, и она написала мне в полночь, чтобы сказать, что наконец-то со всем разобралась. Издательская деятельность во многом похожа на то, чтобы быть лебедем. Снаружи ты выглядишь очень холеным и шикарным, но внутри происходит ужасно много яростной гребли. И много другой грязи.

— Я привыкаю, — говорю я после паузы. Она приподнимает бровь и смотрит на меня поверх своей чашки.

— Рим не один день строился. Ты нашла новый дом и начинаешь новую жизнь. Есть еще какие-нибудь интересные новости, которыми хотела бы поделиться?

— Бекки получила повышение. А Джен претендует на роль в новом шоу Кэмерона Макинтоша в «Аполло». Если она ее получит, то действительно многого добьется.

— Джен многого добьется, несмотря ни на что, — бабушка нежно улыбается. Она всегда питала слабость к Джен. Думаю, она видит в ней маму.

— Что там у мамы? — спрашиваю я. — Ты же знаешь, что она безнадежна в поддержании общения, — единственное, что я недавно услышала от нее, так это то, что она не получила работу на круизном лайнере, на которую надеялась.

— Ну, она познакомилась с каким-то парнем из театра, который занимается чем-то вроде пирамиды продаж, и она убеждена, что разбогатеет.

— Опять? — спрашиваю я, понимая, что, должно быть, именно поэтому гостиная в маминой квартире была заставлена картонными коробками.

— Опять, — говорит она, и наши глаза встречаются. — Ты же знаешь свою маму — она падка на схемы обогащения и еще больше на мужчин с хорошей речью.

Я киваю. Бабушка откидывается на спинку своего нового кресла — это вертикальное кресло с выдвижной подставкой для ног и прочными подлокотниками. Она кладет подушку себе на колени и поглаживает ее. Мгновение спустя, словно по зову, появляется Фиби, ее кошка. Она с мявканьем запрыгивает бабуле на колени.

Бабушка включает телевизор:

— Ты не возражаешь, если я включу новости? Хочу посмотреть, что происходит в мире.

Они с дедушкой говорили это после каждого обеда. Бутерброды и суп в половине первого, посиделки, новости, и то один, то другой из них задремывал на четверть часа, а потом делал удивленный вид, как будто это не происходит каждый день как по правилу. Приятно, что даже спустя год после смерти дедушки она все еще занимается теми же маленькими делами. Каким-то образом это заставляет меня чувствовать себя защищенной. Я съедаю еще один сэндвич — они нарезаны маленькими треугольничками, напоминание о тех временах, когда я была маленькой и обычно просила приготовить их таким образом для своего ланча. Бабушка внимательно смотрит новости. Она всегда была очарована политикой и бормочет что-то себе под нос, когда на экране появляется запись вопросов премьер-министра. Я сдерживаю улыбку и пью чай.

Конечно же, десять минут спустя она задремала. Я несу тарелки и чашки на крошечную кухню и мою их в раковине. Она уже помыла алюминиевую фольгу и оставила ее сушиться на сушильной доске — она из поколения тех, кто использует все минимум по два раза. Я возвращаюсь в гостиную, а она тихонько похрапывает. Только тогда я понимаю, что она внезапно выглядит намного старше. Но это не могло произойти так просто. Полагаю, что отъезд и мое возвращение принесли ей облегчение. Узел тревоги скручивается у меня в животе при мысли о том, что я могу потерять и ее, я хватаюсь за спинку дивана, вцепляясь в его край пальцами так, что костяшки пальцев белеют.

— Боже мой, — говорит она, вздрогнув и просыпаясь. — Я, должно быть, задремала.

Я смеюсь, и момент испорчен.

— Давай пойдем в общественный центр, — говорит она, — и я познакомлю тебя с Сирилом, моим новым другом. Он ведет кружок осознанности — раньше был чем-то вроде старого хиппи, если хочешь знать мое мнение. Он очень милый.

Я искоса смотрю на нее:

— Ох, да?

— Тише ты. Он просто друг. Я слишком стара для таких вещей, — она поднимается с кресла.

Мы идем к общественному центру, который я узнаю по фотографиям бабушки в «Инстаграм». Забавно собирать все фото воедино — это заставляет меня понять, как сильно ей, должно быть, нравится смотреть фотографии моей жизни в Лондоне. Я решаю что буду делать их еще больше. Немного я расслабилась, потому что жизнь, кажется, состояла не из чего иного, как из поездок на работу, изнурительного труда за горящим столом весь день, снова из поездок домой, изнеможения перед «Нетфликс», а затем сна.

— Это Сирил, — говорит бабушка Бет, которая сразу же подвела меня к мужчине, как только мы прибыли в центр.

Я вижу, что в свое время он, вероятно, был довольно красив. У него доброе лицо, и одет он в мягкую клетчатую рубашку в клетку «хаундстут» и элегантный темно-синий свитер.

— Ах, Джесс, я уже все о тебе слышал. Я немного твой фанат.

— Правда? — удивленно говорю я.

— Правда. На мой взгляд, любой, кто вызывает улыбку на лице Бет так, как это делаешь ты, должен быть довольно хорошим человеком.

Я искоса смотрю на бабушку Бет и с удивлением замечаю, что она слегка порозовела. Она наклоняет голову, смеясь, и говорит:

— Ох, Сирил, ты очарователен.

Сирил хихикает, похоже, довольный собой, но не слишком. Ей приятно, что в ее жизни есть что-то хорошее после стольких лет ухода за дедушкой с его слабоумием.

— Я собираюсь прогуляться с Джесс по аллее и купить мороженое. Ведь ты никогда не станешь слишком взрослым, чтобы есть мороженое со своей бабушкой, не так ли? — говорит она, сжимая мою руку. Я качаю головой. — Не хочешь присоединиться к нам?

— Мороженое в марте? — Сирил качает головой и притворно поеживается. На улице солнечно, но в воздухе все еще чувствуется явный холодок. Но мороженое на прогулке — это наше любимое блюдо, и мы всегда его ели, независимо от погоды. — Ни в коем случае. Уверен, что вам, двум девочкам, есть о чем поговорить, да и мне здесь есть чем заняться.

Клянусь, если бы в его глазах были мультяшные искорки, они бы появились. Бабушка буквально выскакивает из центра, опираясь на мою руку. Не могу не задаваться вопросом, буду ли я такой же бодрой, как она, в семьдесят девять.

Пока мы бродим по аллеям с рожками мороженого в руках, любуясь массовыми посадками нарциссов в огромных горшках у навесов, мне приходит в голову, что у бабушки более интересная личная жизнь, чем у меня. Кое-что из сказанного Софи на днях вспоминается мне — на днях в баре она указала, что мне нужно снова сесть в седло. Я сказала, что подумаю об этом. И пока я стою в очереди за мороженым, я так и делаю. Может быть, мне стоит сделать решительный шаг и попробовать снова начать отношения. Это не принесет никакого вреда, не так ли? Мы там наполовину заполнили профиль в «Тиндер». Может быть — агрх. Я морщусь. Я не могу смотреть на фотографии членов и бесконечный поток странных сообщений. Слышала так много страшных историй.

— На примете нет симпатичных молодых людей? — спрашивает бабуля, глядя на меня поверх очков. Как будто она может читать мои мысли.

Я качаю головой:

— Не-а.

— Твоя беда, милая, в том, что в тебе есть что-то от твоей матери.

Я отступаю назад, ошеломленная. Мама и я не могли бы быть более разными:

— Я? И мама?

— Вы обе старые романтики. Она всегда мечтала, что кто-нибудь придет и собьет ее с ног, заберет подальше от всего. Вот почему она пристрастилась к драматизму пребывания на сцене. И ты по-своему такая же — подсела на эти свои романтические фильмы.

Я смотрю на нее, чувствуя, как мои брови хмурятся в замешательстве.

— Не думаю, что я хоть чуть-чуть похожа на маму, — говорю я, затем откусываю еще немного мороженого и думаю о том, что она сказала. Мне больше нравится, когда мы с бабушкой говорим о повседневных вещах, когда она не заставляет меня сталкиваться с неприятной реальностью. Сегодня с нее как будто кто-то снял фильтр. Возможно, это дело возраста.

— Я определенно не хочу, чтобы кто-то сбивал меня с ног, — твердо говорю я. — Я на это более чем достаточно насмотрелись с мамой. Ее сбило с ног столько изворотливых мошенников, что я удивлена, что она вообще знает, в правильном ли направление идет или нет.

— Нет, но ты бы хотела жить долго и счастливо, не так ли?

На этом я немного ослабила бдительность.

— Немного, — соглашаюсь я.

— А как же тогда этот милый мальчик Алекс? Не могу не заметить, что ты проводишь с ним много времени.

— Как друзья, бабуль. Вот и все.

Она бросает на меня проницательный взгляд:

— Просто друзья?

— Определенно. Приятно, что кто-то показывает мне Лондон — вот и все.

— Хммм, — говорит она, а затем меняет тему таким образом, что становится ясно, что она мне ни на секунду не поверила.