Мы встретились в декабре

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Джесс

22 декабря, Олбани-роуд, 15, Ноттинг-Хилл

Я останавливаюсь на минуту возле дома и смотрю вверх, все еще не совсем веря, что этот особняк с террасами — мой дом. Он огромный, слегка обшарпанный, и в нем чувствуется увядшее величие. Шесть широких каменных ступеней ведут к широкой деревянной входной двери, выкрашенной в ярко-красный цвет, который местами выцвел и стал бледно-темно-розовым. Каждое окно, выходящее на дорогу, украшено витиеватой лепниной — те, что на нашем доме, немного облупились и выглядят неряшливо, но каким-то образом это только придает месту более гостеприимный вид, как будто оно полно истории.

Соседняя дверь с одной стороны недавно отделана, подоконники блестят черной краской. На каждом окне стоят ящики, битком набитые анютиными глазками и вечнозелеными растениями. Я вижу огромную рождественскую елку, со вкусом украшенную миллионами звездных огней и увенчанную огромной металлической звездой. Прямо у крыльца стоит маленький красный велосипед, прикованный цепью к перилам, и пара резиновых сапог. Должно быть, это тот самый инвестиционный банкир, о котором говорила Бекки. Особняк на другой стороне был превращен в многоквартирные дома, и рядом с синей входной дверью есть ряд дверных звонков.

Я взбегаю по ступенькам и поднимаю тяжелый медный дверной молоточек.

— Тебе не обязательно стучать, — говорит Бекки, сияя, когда открывает дверь. — Это же дом!

— Нужно, потому что ты еще не дала мне ключ, — я люблю Бекки.

— Ах, — Бекки берет мою сумку и вешает ее на огромный деревянный крючок для одежды прямо за дверью, который выглядит так, словно пробыл там целую вечность. Рядом с моей сумкой висит массивный черный зонт с резной деревянной ручкой.

— Раньше он принадлежал моему дедушке, — говорит она, рассеянно проводя по нему рукой. — Это место похоже на чертов музей.

— Не могу поверить, что он твой.

— Я тоже, — Бекки качает головой и манит меня на кухню. — А теперь подожди здесь две секунды, и я проведу тебе экскурсию.

Я стою, где меня оставили, на краю огромного пространства кухни-столовой, которая простояла здесь так долго, что снова вошла в моду. Здесь сплошная пробковая плитка, свисающие растения и огромная белая раковина, полная льда и бутылок пива.

Думаю, бабушка Бет была бы впечатлена этим. Всем этим. Я совершила огромный прыжок.

— Жизнь для того, чтобы жить, Джессика, и в этом месте все очень хорошо, но оно похоже на зал ожидания Бога, — сказала она однажды, хихикнув и кивнув головой в сторону окна, где проехала флотилия мотороллеров, на которых ехали седовласые пожилые люди, покрытые водонепроницаемыми чехлами на молнии. Приморский городок, в котором я выросла, на самом деле был не так плох, как казалось, но вот что правда: все изменилось. Дедушка скончался, и бабушка Бет продала дом и вложила свои деньги в маленькую квартирку в новом охраняемом жилом комплексе, где для меня не было места, не потому, что она меня выгоняла, а потому, что, как она сказала, проницательно глядя на меня, пришло время уходить. Я жила в каком-то застое с тех пор, как все закончилось с моим бывшим парнем Нилом.

Как ни странно, катализатором всех этих перемен стало предложение о повышении в маркетинговой компании, где я работала. Если бы я приняла предложение, это стало бы работой всей жизни. Я могла бы позволить себе купить маленький домик у моря и поменять свою машину на что-нибудь поприличнее, и я бы продолжала жить той жизнью, которой жила с тех пор, как окончила университет, и каким-то образом вернулась домой, когда все мои друзья расправили крылья и направились к ярким огням Лондона или Нью — Йорка, или… ну, Сара оказалась в Инвернессе, так что, полагаю, не все мы оказались в каком-нибудь экзотическом месте.

Но бабушка Бет пустила мои планы под откос и поставила передо мной задачу выбраться и ухватиться за жизнь обеими руками, что довольно сложно для кого-то вроде меня. Я склонна придерживаться подхода, согласно которому вы должны держать жизнь одной рукой, а другую держать свободной, на всякий случай. И все же я здесь, на час раньше (очень похоже на меня), чтобы устроить вечеринку по случаю новоселья для компании людей, которых Бекки собрала вместе, чтобы разделить этот беспорядочный, полуразрушенный старый дом в Ноттинг-Хилле, который оставили ей ее бабушка с дедушкой, когда умерли.

— Я все еще не могу поверить, что это твое место, — повторяю я, балансируя на краю бледно-розового бархатного дивана. Он спрятан под целой флотилией подушек. Подлокотник дивана тревожно скрипит, и я встаю, на всякий случай, если он вот-вот прогнется под моим весом.

Бекки качает головой:

— Ты не веришь? Тогда представь, что чувствую я.

— И твоя мама правда не возражала против того, чтобы твои бабушка с дедушкой оставили тебе свой дом в завещание?

Она качает головой и открывает две бутылки пива, которые держит в руках, протягивая мне одну:

— Она вполне счастлива там, где находится. И ты знаешь, все это ее имущество — это грех и тому подобное.

— Верно, — я делаю глоток пива и смотрю на фотографии в рамках на стене. Маленькая девочка в туфельках от Мэри-Джейн с серьезным лицом неодобрительно смотрит на нас. — Она присматривает за тобой, посмотри.

Бекки вздрагивает:

— Не надо. Она хотела, чтобы я приехала на Айлей на Рождество, посвященное медитации и пению, но мне удалось убедить ее, что мне лучше приехать, когда погода будет немного лучше.

Мама Бекки была мифической фигурой для всех нас в университете. В юности она была моделью, а затем отказалась от всего материального и переехала в этичную коммуну на острове Айлей, когда Бекки было шестнадцать. Бекки осталась сдавать экзамены, живя у подруги семьи и привела в ужас свою мать, занявшись не просто юриспруденцией, но и корпоративным правом в целом. Некоторое время отношения были слегка натянутыми, но, по-видимому, она провела некоторое время в задумчивом молчании, и теперь они реально хорошо ладили — пока их разделяло несколько сотен миль.

Я смотрю на фотографию мамы Бекки — ей, должно быть, тут всего около семи. Она отвечает мне пристальным взглядом, и думаю, что если кто-то и может спасти планету, то, вполне возможно, что это она. Как бы то ни было, я поднимаю свою бутылку в знак молчаливой благодарности. Если бы она оспорила завещание, Бекки, возможно, не унаследовала бы этот дом, и она не предложила бы мне комнату за четыреста фунтов стерлингов в месяц (прим. по курсу на ноябрь 2023 — 45.000р.), за такие деньги я не нашла бы и места в кладовке для метел где-нибудь в пределах досягаемости от Кингс-Кросс, где находилась моя новая работа.

— Пойду сниму пиджак, — говорит Бекки, опуская взгляд на свою рабочую одежду, затем она на мгновение исчезает, и я остаюсь осматриваться. Дом старомодный, битком набитый мебелью середины века, которую можно было бы продать за огромные деньги на «eBay»: в гостиной есть комод «Эркол», а обеденные стулья выглядят так, словно их привезли прямо из «Хилз». Я фотографирую огромное растение в горшке, которое возвышается в углу, как триффид, а затем выхожу в холл. Он огромный и просторный, с полированными деревянными перилами, которые закручиваются и поднимаются на третий этаж, где есть мансардное окно — уже темно, потому что сейчас середина зимы, но уверена, что оно наполняет это пространство светом в середине лета. У внутренней двери есть огромная деревянная вешалка для одежды с зеркалом, а крыльцо выложено керамической плиткой, стершейся от многолетних шагов по ней. Этому месту, должно быть, по меньшей мере сто пятьдесят лет. И, я распахиваю дверь гостиной, там достаточно места, чтобы все могли по-воскресному развалиться на диванах. Картины на стенах задрапированы яркой мишурой и гирляндами, а на приставном столике стоит рождественская елка, украшенная разноцветными лампочками и увешанная разнообразными безделушками, которые выглядят…

— Отвратительные, да? — голос Бекки звучит у меня за плечом. — Не смогла устоять. Они из магазина «Фунт», так что я просто ненадолго съездила в город. Если ты не можешь быть безвкусной на Рождество, то когда же сможешь?

— Мне нравится, — говорю я, и это действительно так. Бекки исчезает обратно на кухне, и я слышу, как она фальшиво напевает Мэрайю Кэри и гремит тарелками и кастрюлями. Стою в коридоре и смотрю на удивительный дом, который я не смогла бы себе позволить и за миллион лет, и вспоминаю, как примерно два месяца назад увидела объявление о работе своей мечты в издательстве и задумалась, стоит ли мне рискнуть и подать заявку. И как сказала бабушка Бет:

— Никогда не рискуя, милая — никогда не узнаешь, что ждет за углом…

Час спустя мы уже на кухне, и все разложено так, что выглядит идеально для вечеринки по случаю новоселья.

— Стой! — я подняла руку в воздух.

Бекки замирает как вкопанная, и я прыгаю между ней и массивным старым дубовым столом на кухне. На ее лице отражается тревога, когда я лезу в задний карман своих джинсов, а затем она закатывает глаза, когда понимает, что я делаю.

Я протягиваю свободную руку, поправляю тарелку и передвигаю кусочек мишуры так, чтобы он изящно расположился рядом с яркими, как драгоценные камни, горками сальсы и гуакамоле:

— Вот.

Наклонившись, я делаю снимок сверху и отступаю назад, позволяя ей поставить поднос с текилой на стол.

— С каких это пор ты стала королевой «Инстаграм»? — Бекки заправляет за ухо выбившуюся прядь волос. Она подстригла их в гладкий градуированный боб, что делает ее похожей на настоящую взрослую, тем более что она все еще одета в свою рабочую одежду — серые облегающие брюки и светлую блузку из шелковистой ткани, на которую я бы точно пролила кофе в течение часа. Но она здесь в шесть тридцать вечера и выглядит так, словно только что вышла из душа, а не пробиралась домой сквозь лондонские пробки после долгого дня, посвященного корпоративному праву. Я сняла свое розовое пушистое пальто, потому что в нем я чувствовала себя свалившейся с елки безделушкой или помпоном по сравнению с минималистичным шиком Бекки.

— Вряд ли, — говорю я, возясь с фильтром и придавая фотографии красивый вид, прежде чем добавить к ней хэштег и нажать «поделиться». — Я просто подумала, что было бы неплохо показать всем дома, каково это — жить в Лондоне.

— И подчеркнуть, как прекрасно ты проводишь время, хотя все они думают, что ты сумасшедшая, раз отказалась от повышения в Борнмуте ради сокращения зарплаты здесь? — говорит она.

Я киваю и беру кусочек тортильи, разламывая его пополам.

— И это тоже, — признаюсь я, скорчив гримасу. — И бабушка Бет тоже в «Инсте» — она установила его на айфон. Пока я ее единственный подписчик в «Инстаграм».

— Она собирается делиться селфи со всеми горячими врачами в доме престарелых, не так ли? — Бекки фыркает от смеха.

Я поворачиваю телефон так, чтобы она могла его видеть. @nanna_beth1939 опубликовала серию фотографий своей новой квартиры на первом этаже в закрытом жилом комплексе, в который она переехала.

— О, боже, — говорит Бекки, забирая у меня телефон, чтобы рассмотреть поближе. — Смотри, у нее на каминной полке стоит та деревянная резьба, которую ты купила ей на Кипре.

Я заглядываю ей через плечо:

— Ах, это мило, — на меня накатывает волна вины из-за того, что я здесь, а она осталась там. Я провела последний год, живя в ее доме, с тех пор как умер дедушка, и будет странно, если она не будет рядом каждый вечер, когда я вернусь домой с работы.

— С ней все будет в порядке, — говорит Бекки, словно читая мои мысли. Она блокирует телефон и кладет его на стол. — И ты ведь не за много миль оттуда. Это всего лишь поездка на поезде, вот и все.

— Знаю. Просто как-то странно оставлять ее на милость мамы.

Бекки корчит гримасу:

— Да, ну, она не совсем… Ну, ее не было в начале очереди, когда они раздавали квоту на материнский инстинкт, нет ведь?

Я фыркаю. У моей матери много качеств, но материнская забота — не одно из них. Я имею в виду, что она по-своему прекрасна. Но не уверена, что она не забудет заглядывать каждые пару дней и проверять, все ли в порядке у бабушки Бет на новом месте. Неважно. Я расправляю плечи и думаю о том, что сказала мне бабушка Бет, когда вчера утром сунула мне в руку пачку двадцатифунтовых банкнот. Мне пришло время выйти в большой мир и позволить ей заниматься своими делами. Немного странная смена ролей, я знаю, но наша семья всегда была немного необычной.

На кухне Бекки все еще фальшиво напевает и зажигает крошечные чайные свечи, расставленные вокруг. Даже когда мы жили в университетских общежитиях, ей удавалось привести свою комнату в порядок.

Раздается грохот, когда кто-то открывает дверь, и порыв воздуха сдувает пару рождественских открыток с дверцы холодильника. Я наклоняюсь и поднимаю их, улавливая односторонний разговор, который происходит в холле.

— Ты сказал, что сможешь вырваться, — должно быть, это Эмма, девушка, которую Бекки нашла, чтобы занять еще одну комнату.

Повисает долгая пауза, и я замираю у кухонной двери, раздумывая, стоит ли мне высунуть голову и поздороваться. Бекки перемешивает курицу со специями и перцем, наполняя комнату запахом, от которого у меня урчит в животе. Я ничего не ела с самого завтрака.

— А как же я? — спрашивает Эмма. Мои глаза расширяются. Мне не следовало подслушивать, но я обожаю драму. Я вожусь со своим телефоном, стараясь выглядеть так, будто занята, а не просто подслушиваю. Голос Эммы находится где-то посередине, где-то между злостью и расстроенностью.

— Мне все равно, что она делает, — говорит она, и на этот раз она не понижает голос. — Я не собираюсь ждать вечно.

Бекки оборачивается со сковородкой в руке. Она поднимает брови и смотрит в сторону двери:

— О-о-о, судя по звукам, неприятности в раю.

Я киваю и понижаю голос:

— Что за история?

Бекки прикладывает палец к губам:

— Расскажу позже. Но это очень типично для Эммы. Все закончится, и ты не успеешь оглянуться, как у них вновь будет любовь-морковь.

Мгновение спустя в комнате появляется Эмма, ее глаза сверкают тем подозрительно ярким светом, который бывает у меня, когда я плачу и пытаюсь сделать вид, что все в порядке.

— Привет, привет, — говорит она, наклоняется и целует меня в щеку. — Извините, просто пришлось срочно позвонить по работе. Вы же знаете, каково это. Они нам ничего не платят и ожидают, что мы будем на связи двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю.

Я улыбаюсь так, что, надеюсь, это говорит о том, что я ничего не слышала.

— Эмма, это Джесс, подруга по университету, о которой я тебе рассказывала. Она снимает комнату на втором этаже.

— Рада с тобой познакомиться, Джесс. Боже, мне нужно выпить, — говорит Эмма, беря одну из маленьких рюмочек с текилой. Я собираюсь передать ей ломтик лимона, но она слишком проворна для меня. Все исчезает за секунду, и она морщится от отвращения. — Тьфу. Отвратительно. Ненавижу текилу, — она берет еще одну и тоже выпивает. — За ваше здоровье.

Я все еще держу ломтик лимона в воздухе, когда кухонная дверь снова открывается.

— Извините за опоздание, — произносит низкий голос. Я поднимаю глаза и чуть не роняю телефон от шока.

В дверном проеме, занимая довольно большую его часть, стоит мужчина. Тот тип мужчин, который заставляет тебя чувствовать себя так, словно твой желудок только что провалился сквозь пол. Я имею в виду то, что говорю, но Эмма листает свой телефон, а Бекки заливает кастрюлю с фахитос горячей водой, так что, возможно, у них иммунитет или что-то в этом роде, но — вау.

Я сжимаю губы, главным образом для того, чтобы убедиться, что моя челюсть не отвисает. Хотя подозреваю, что у меня мультяшные круги под глазами, и я не могу их закрыть, чтобы не выглядеть немного странно, поэтому я просто стою, проводя своего рода мысленную инвентаризацию.

Короткая щетина — есть. Широкие мускулистые плечи — есть. Блестящие глаза — есть. Бутылка текилы в руке. На нем серая рубашка и джинсы, на шее у него шарф, и…

— Привет. Ты, должно быть, Джесс, — говорит он, подходя ко мне. Он протягивает руку, чтобы пожать мою, а затем наклоняется вперед, чтобы поцеловать меня в щеку в знак приветствия. — Я Алекс.

От него пахнет свежестью, его щека, прижатая к моей, холодна от зимнего воздуха. Я улавливаю слабый запах кедрового дерева и замечаю, когда он отступает назад, что его рукава закатаны, демонстрируя предплечья, которые выглядят так, как будто он колет дрова или зарабатывает на жизнь чем-то на природе, только мы находимся в центре Ноттинг-Хилла, и это маловероятно.

В какой-то момент мне кажется, что я забыла, как говорить, что немного неловко, поскольку я, по сути, стою, как человеческое воплощение эмодзи «глаза с сердечками», подавляя желание приложить одну руку к своей щеке (потому что: вааааау), а другую — к его, чтобы проверить, что он реален (потому что: ну, то же самое). И тут я вспоминаю, что я разумная, уравновешенная Джесс, и это мой новый дом, и моя новая жизнь, и правило номер один, о котором Бекки рассказала нам всем в приветственном письме — НИКАКИХ ПАР. И это абсолютно нормально, потому что я здесь для того, чтобы работать и уж точно абсолютно не для того, чтобы влюбляться с первого взгляда в великолепных мужчин с милыми бородками, держащих в руках бутылки текилы.

— Привет, — я засовываю телефон обратно в карман джинс и пытаюсь заставить себя заняться чем-нибудь практичным, поэтому по-деловому складываю руки и говорю искусственно бодрым голосом: — Это все, да?

Я поворачиваюсь к Бекки, которая уже наполовину съела то, что, как она позже объяснит, было пробным фахитос, со сметаной на подбородке. Она вытирает его и пытается говорить с набитым ртом, поэтому получается немного невнятно:

— Все, кроме Роба.

Я наблюдаю за Эммой, которая делает себе еще один напиток, но на этот раз она добавила другие ингредиенты и действительно пьет его, а не выпивает залпом. Она сидит на краю стола, ее длинные ноги вытянуты и скрещены в лодыжках.

— Ах, да. Таинственный Роб, — говорит она, выгибая бровь и улыбаясь. Она протягивает руку и берет горсть чипсов тортилья. — Ты встречалась с ним, Джесс? Я начинаю думать, что, возможно, он плод воображения Бекки.

— Да, Бекки, — говорит Алекс. Он ставит бутылку на шаткую деревянную полку над кухонной раковиной и берет тарелку, поворачиваясь, чтобы шутливо посмотреть на нее. — Что там с Робом?

— Он настоящий, я вам обещаю, — Бекки качает головой, смеясь.

— Конечно. Человек нескольких слов и многих ножей, — Эмма указывает на кухонную стойку. — Где они, Бекки? Они были там на днях, когда я завтракала, а потом исчезли.

Но Бекки засунула голову в морозилку, пытаясь найти пакет со льдом, и не отвечает.

Я бросаю взгляд на Эмму, пока она занимается сборкой фахитос. Она по-настоящему красива. У нее очень привлекательное угловатое лицо с орлиным носом и огромными глазами лани. Она выглядит так, словно создана для того, чтобы разгуливать по Ноттинг-Хиллу, тусоваться в дорогих ресторанах, угощаться дорогими обедами. Я придвигаю стул к большому столу и на мгновение чувствую себя неряшливой, веснушчатой и очень провинциальной. Почти как у человека, который жил со своими бабушкой и дедушкой и работал в офисе в приморском городке за миллион миль от Лондона, что неудивительно.

— Итак, что мы знаем, так это то, что Роб — шеф-повар, а это значит, что он очень много работает, и мы никогда его не видим, потому что он дома, когда мы все на работе, а потом уходит, когда мы возвращаемся, — начинает Эмма. — Он появился на днях, вывалил все эти дорогие на вид кухонные прибабахи на стол, потом посмотрел на часы и сказал, что ему нужно бежать.

— А потом я убрала его вещи в большой буфет, — продолжает Бекки, постукивая пакетом со льдом по краю стола, пока кубики не отделились друг от друга. — Потому что три набора устрашающих кухонных ножей, разложенных на рабочей поверхности, вызывали у меня кошмары, и у меня были видения о том, как появляется серийный убийца и убивает нас всех в наших постелях.

— Думаю, у серийного убийцы, вероятно, был бы свой собственный набор, не так ли? — говорит Алекс с задумчивым видом.

Они втроем смотрят друг на друга и смеются, и я тоже, но на долю секунды отстаю. Это странно — как будто возвращаешься в школу или когда устраиваешься на новую работу, и у тебя возникает чувство новенькой, когда ты немного за бортом. Я наблюдаю, как Алекс, Эмма и Бекки готовят себе фахитос из еды, разложенной на столе.

— Налегай, Джесс, — говорит Бекки, двигая ко мне миску с гуакамоле.

Я все еще немного не в себе от неожиданной красоты Алекса и стараюсь не смотреть на него. За исключением того, что я не могу удержаться от того, чтобы украдкой не взглянуть, когда думаю, что он этого не заметит, и он бросает взгляд в мою сторону, наши глаза встречаются, и думаю, что есть очень большая вероятность, что я могу нечаянно крикнуть «ВАААААУ» по ошибке, потому что на самом деле он действительно очень красив, а двое других, кажется, будто абсолютно этого не замечают.

Бекки рассказывает историю о чем-то, что произошло на работе, а они вдвоем слушают и смеются. Бекки всегда была самой общительной из моих университетских подруг. Мы познакомились на неделе первокурсников и дружим с тех пор. Я изучала английскую литературу, она — юриспруденцию, но в то время как я уехала и вернулась в Борнмут, работая в совершенно милой, безопасной маленькой маркетинговой компании, и завязала отношения с Нилом, Бекс отправилась в Лондон, где устроилась на работу в юридическую фирму и начала продвигаться по служебной лестнице. А потом у меня дома все пошло наперекосяк, и оказалось, что это (в основном) к лучшему, и сейчас я все еще не могу поверить — я смотрю в окно на дождливую улицу, машины с плеском проезжают мимо, а уличные фонари освещают все оранжевым светом — это моя новая жизнь.

Я позволяю вечеру на какое-то время захлестнуть себя, и поскольку они все такие болтливые, никто и не замечает, что я почти ничего не говорю. Эмма протягивает мне напиток. Она все еще в рабочей одежде — очень опрятная, в дорогих на вид ботинках и платье-рубашке с принтом в виде крошечных лисичек.

— Итак. Когда ты переедешь к нам? — спрашивает она.

Думаю, она очень официальна, наблюдая за ней, пока я делаю глоток. Алекс и Бекки взбили какой-то гранатовый коктейль со льдом и текилой, которую он принес. На вкус похоже на то, что вы бы пили сидя у бассейна, а не дождливым декабрьским вечером в Лондоне.

— Только после Нового года. Я забронировала отпуск с друзьями — мы собираемся покататься на лыжах.

— Ох, чудесно. Рождественские лыжи, — она выглядит впечатленной.

— Все не так роскошно, как кажется. Моя подруга Джен приобрела путевку в последнюю минуту через своего знакомого, так что мы едем в Валь-д'Изер (прим. горнолыжный курорт во Франции) на автобусе.

Друг Джен — актер, как и она сама, работал в колл-центре туристической компании, когда путевка была приобретена. Мы много лет давали друг другу обещания, что снова поедем кататься на лыжах, после школьной поездки в Андорру миллион лет назад, и когда это случилось, мне показалось, что сейчас самое подходящее время. Как только я сказала «да», перспектива проживать каждое мгновение двадцатичетырехчасовой поездки в автобусе начала слегка мучать меня, но это была второстепенная деталь.

— Ой, — Эмма выглядела сочувствующей. — Это же целый день на автобусе. Тем не менее, это того стоит ради всех apres-ski (прим. с французского языка — весь комплекс горнолыжных развлечений, кроме, собственно, катания). Вдруг ты встретишь там миллионера.

Я украдкой бросаю быстрый взгляд в сторону Алекса, думая, что на самом деле я была бы вполне счастлива с кем-то вроде него, большое вам спасибо, но улыбаюсь Эмме в знак согласия:

— Никогда не знаешь наверняка.

Бекки возится со своим телефоном, меняя музыку. Она обмотала голову серебристой рождественской мишурой, словно нимбом, и начинает подпевать, когда Майкл Бубле начинает напевать из динамика на полке над раковиной.

— О боже, Бекс, — стону я. — Нам обязательно слушать Бубле снова?

— Сегодня Рождество, — говорит она, обнимая меня за талию и выводя в вальсе из кухни в холл. Она прикладывает палец к губам, заставляя меня замолчать, прежде чем я успеваю запротестовать. Холл выкрашен в странный оттенок, что-то среднее между фиолетовым и серым, и увешан коллекцией картин с цветами, которые, должно быть, принадлежали бабушке и дедушке Бекки. В углу у лестницы над нами возвышается огромное растение с колючими листьями. Я уклоняюсь в сторону, прежде чем Бекки, вальсируя, вталкивает меня прямо в нее.

— Ну что думаешь? — ее голос — настойчивый шепот.

— Они кажутся милыми, — я стараюсь говорить уклончиво, хотя на самом деле хочу знать, с какой стати она забыла упомянуть, что один из наших соседей по квартире до смешного великолепен. — Напомни, как ты познакомилась с Эммой? — спрашиваю я.

— О, она из тех людей, друг друга твоего друга. Знаешь, ходите в одни и те же пабы, смутно знаете друг друга через группу в «ВатсАпп», что-то в этом роде. Вообще не могу вспомнить, как мы познакомились. Но она искала жилье, потому что девушка, с которой она снимала квартиру, переезжала к своему парню, а у меня оставалась одна комната. Я уже все решила с тобой и Алексом, — мой желудок совершает непослушные движения, — и мне показалось, что она стала бы приятным дополнением. Все довольно расслабленные, так что это должен быть вполне приятный непринужденный дом.

— Она кажется милой, — неуверенно говорю я.

— Божечки, мне нужно пописать, — говорит Бекки и оставляет меня стоять в коридоре.

Я не заметила, но ковер выглядит так, будто кого-то вырвало на жирафа — он желто-коричневый с зеленоватыми завитками и так плохо сочетается с сиреневыми стенами, что, должно быть, в какой-то момент тысяча девятьсот семидесятых годов был на пике моды. Никто же не мог выбрать эту цветовую гамму просто так, наугад, верно?

Я возвращаюсь на кухню, понимая, что чувствую себя немного не в своей тарелке. Эмма уже скинула сапоги и сидит за столом, оживленно болтая с Алексом, который сидит напротив. Он выдвигает обеденный стул рядом с собой, подзывая меня присоединиться к ним:

— Иди и возьми что-нибудь еще поесть.

Он передает мне тарелку, доверху нагруженную тортильями. Думаю, возможно, в них впитается немного алкоголя.

— Итак, откуда ты знаешь Бекки? — он тянется через стол за сыром, кладя его между мной и Эммой.

Я беру тортилью и намазываю ее сметаной:

— Чувствую, что должна выдумать что-нибудь такое, чтобы мои слова не звучали так трагично, как это будет.

Алекс приподнимает бровь. У него действительно очень приятное лицо. Эмма встает, идет и бросает кучу льда и всякой всячины в блендер, крича:

— Извините, — когда включает его, заглушая мои слова, когда я собираюсь начать говорить.

Эмма наливает розовую кашицу в наши бокалы, и Алекс пробует ее, скривившись:

— Черт возьми, это как ракетное топливо. Следующий приготовлю я, или мы все сляжем с алкогольным отравлением.

— Мы познакомились в универе, — говорю я, начиная с самого сначала. — Я рыдала в туалете, потому что только что бросила парня ради другого, который тут же изменил мне неделю спустя.

Эмма смеется, но беззлобно:

— О Боже, все мы переживали подобное, — она ковыряет несколько ломтиков красного перца, пока я складываю тортилью с курицей и сыром и добавляю еще сметаны, просто для пущей убедительности. Я сворачиваю ее и понимаю, что нет такого способа съесть его, при котором половина не упала бы мне на майку, а другая половина не растеклась бы по подбородку, так что в итоге я как бы подвешиваю его в воздухе.

— Так что, я пригласила ее куда-нибудь, купила ей три порции водки с лаймом и сказала, что секрет в том, чтобы пойти и похоронить его призрак, — вмешивается Бекки. Я даже не заметила, как она вернулась.

— Лучший способ забыть кого-то — это оказаться под кем-то другим? — говорит Эмма, делая глоток. Она одна из тех людей, которым удается постоянно излучать хладнокровие. Если бы я сказала это, то сильно покраснела бы и, вероятно, вдобавок перепутала бы слова.

— Думаю, да, — говорю я. — Хотела бы я запоминать такие фразочки. Я никогда не придумываю, что бы такое ответить, пока несколько часов спустя, лежа в постели, не переживаю весь разговор заново.

— Боже, я тоже, — Алекс смотрит на меня и изображает что-то вроде перевернутой улыбки, и в уголках его глаз появляются небольшие морщинки, когда он смотрит прямо на меня. На секунду я чувствую, что мы в одной команде. Это приятно. Он поднимает бутылку текилы и машет ею в направлении Эммы. — Ох, давай, — говорит он. — Отбросим осторожность. Не хочешь приготовить еще что-то, что ты только что делала?

Я чувствую, что мир начинает мягко раскачиваться или, может быть, так оно и есть. Но я как раз в том состоянии счастливого опьянение, когда чувствую, что границы немного размыты, и не чувствую себя такой застенчивой, как обычно.

Еще полбутылки текилы спустя, и нам удалось уговорить Бекки включить что-то помимо рождественской музыки. Мы все сидим за столом, уставленным пустыми тарелками. Окно даже не открыто, но мы слышим, как мимо проходит компания подростков, распевающих рождественские гимны и громко смеющихся. Я встаю и смотрю на улицу, поражаясь мысли о том, что снаружи живут восемь миллионов человек, и все они живут лондонской жизнью, и всего через пару недель я стану одной из них. Это всего лишь обычная улица, но мне кажется, что она полна волшебства и обещаний.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на своих новых соседей по дому. Эмма снова разговаривает по телефону, рассеянно накручивая прядь волос на палец. Замечаю, что у нее длинные красные ногти с маникюром.

Алекс смотрит на меня и улыбается:

— Как думаешь, сможешь долго прожить с нами? — он начинает складывать тарелки.

— Нет, — твердо говорит Бекки, хлопая его по руке. — Я сделаю это утром. Это вечер для того, чтобы получше узнать друг друга. Когда мы все соберемся и устроимся, мы сможем разобраться с распорядком дня на кухне и со всеми этими скучными вещами, но сегодня у нас «Маргарита». Ночь только начинается. Давайте поиграем в игру с именами.

— О боже мой, — я закатываю глаза, глядя на нее. В каждом вечере есть момент, когда она настаивает, чтобы мы это сделали. Прежде чем кто-либо еще осознает, что происходит, она достает пачку стикеров и раздает их. — Каждый должен написать имя кого-нибудь известного и наклеить его на лоб человека слева от себя.

— И подумать только, что Роб пропускает, — говорит Алекс, прижимая записку к моему лбу. — Хочешь еще выпить?

У меня уже отчетливо кружится голова, но я киваю. Это моя новая лондонская жизнь. Я могу пить текилу и есть авокадо на тосте и быть спокойной. Что ж, круто. Круче, чем я жила дома. Не то чтобы дома было что-то плохое, конечно. Я проглатываю небольшой комок грусти, который подкрадывается ко мне из ниоткуда — просто при мысли о том, что бабушка Бет осталась там, а я проделала весь этот путь сюда. Она уже потеряла дедушку, а теперь я тоже ухожу.

— Божечки мои, — восклицает Бекки, увидев имя, написанное у меня на лбу. Она фыркает от смеха.

— Я женщина? — спрашиваю я, когда подходит моя очередь.

— Думаю, ты бы сказала, что феноменальная, — отвечает Алекс, улыбаясь мне.

Эмма угадывает свою почти сразу (думаю, она рада, что ей досталась роль Меган Маркл), и в мгновение ока остаемся только мы с Алексом, отчаянно пытающиеся понять, кто мы такие.

— У меня уникальная белокурая прическа?

Мы прыскаем от смеха.

— У меня мания величия? Правда ли я лучший президент за всю историю президентов? Является ли это самым важным стикером, важнее и лучше, чем любые другие стикеры, которые когда-либо были раньше?

Алекс уже догадался, но он так сильно смешит нас своими ужасными впечатлениями о Дональде Трампе, что мы все сгибаемся пополам, а мой стикер падает у меня со лба на пол, и я не могу удержаться, чтобы не взглянуть украдкой.

— Я … Ким Кардашьян? — я торжествующе сажусь, размахивая в воздухе стикером.

— Ага, — Бекки забирает его у меня. — Ты, конечно, жульничаешь, но ты определенно Ким Кардашьян.

— А я определенно иду спать, — Эмма отодвигает свой стул от стола и встает, глядя на кухонные часы. — Уже почти одиннадцать, а у меня завтра убийственный день. Постоянные совещания.

— Но как ты можешь оставить нас, когда мы только начали? — Алекс сейчас стоит у раковины, размахивая бутылкой просекко и каким-то розовым ликером. — Я собирался приготовить один из моих фирменных коктейлей, — он роется в холодильнике. Не могу не обратить внимания на его красивые руки снова — мне всегда нравились красивые руки, такие, которые выглядят так, будто они обнимут тебя и заставят чувствовать себя в безопасности. О, и то, как, когда он тянется за апельсиновым соком с верхней полки, его футболка задирается, обнажая полоску слегка загорелой кожи.

Но я абсолютно не смотрю ни на что из этого, потому что я здесь ради работы, а он мой новый сосед по дому, и здесь ничего не будет. Я виню текилу за то, что она разыграла мое воображение.

Но если бы я смотрела…

— Всем спокойной ночи, — Эмма берет свой телефон и уходит. — Отличных каникул, Джесс. Увидимся в Новом году.

— У тебя есть еще лед, Бекки? — спрашивает Алекс, заглядывая в морозилку.

— Не-а.

Знаю, она велела нам не убирать со стола, но я рассеянно складываю тарелки и выливаю остатки сальсы в мусорное ведро. Это отвлекающий маневр. Альтернатива — сидеть, подперев подбородок руками, и с нескрываемым восхищением смотреть на Алекса, а это было бы некрасиво.

— Боже, умираю как хочу шоколадку. Вот что я вам скажу, я пойду возьму немного льда из «Теско Экспресс», пока буду брать шоколад.

— Мы приберемся, — Алекс вылезает из морозилки и оборачивается. — А потом я приготовлю коктейли. Как думаешь, Роб не будет возражать, что мы позаимствовали его блендер для измельчения льда?

Я корчу гримасу:

— Не знаю. Думаю, шеф-поварам нравятся ножи. В любом случае, эта штука — монстр. Если мы ее помоем, уверена, он не будет возражать.

Алекс для пробы тычет пальцем в огромного бегемота-блендера, стоящего на рабочей поверхности. На секунду прибор оживает, и он отступает назад.

— Охринеть! Эта штука может оторвать тебе руку.

— Вернусь через секунду, — говорит Бекки, заматывая лицо шарфом и натягивая шапочку с помпоном.

— Не замерзни, — говорю я, выглядывая в окно. — О, смотри, дождь превратился в снег.

— Правда? — Алекс и Бекки присоединяются ко мне, выглядывая наружу. Снег падает хлопьями, кружась в свете уличного фонаря перед фасадом нашего нового дома. Он исчезает, как только попадает на мокрый тротуар, но, тем не менее, выглядит великолепно по-рождественски и романтично. Какое-то мгновение мы все стоим в тишине, наблюдая за ним, погруженные в свои собственные мысли.

Майкл Блуминг Бубле снова играет на заднем плане.

Нам с Алексом требуется всего мгновение, чтобы убрать со стола, разложить мусор и вторсырье по корзинам и загрузить древнюю посудомоечную машину.

— В моем последнем месте такого не было, — говорит Алекс, разворачивая таблетку для мытья посуды и засовывая ее внутрь. — Может, эта штука и доисторическая, но это все же роскошь. Больше не нужно просыпаться утром и смотреть на вчерашнюю посуду.

— Ты и раньше жил в доме с соседями? — спрашиваю я.

Он замолкает на секунду:

— Ммм, вроде того.

У меня такое чувство, что за этим кроется нечто большее, чем он говорит, но не хочу настаивать.

— И ты раньше работал с Бекки?

Я стою у раковины, ополаскиваю руки, зная, что он стоит рядом со мной и ставит стаканы обратно на полку. Я чувствую жар его тела, и от этого крошечные волоски у меня на руках встают дыбом. Думаю, это все из-за текилы. Текилы, и того факта, что я уже год одинока, и единственная причина, по которой он мне нравится, заключается в том, что мне сказали, что в этом доме отношения запрещены, так что мой мозг поступает вопреки. Это Алекс, друг моей подруги Бекки и мой новый сосед по дому. И он на сто процентов под запретом. Я делаю шаг в сторону, вытираю руки о кухонное полотенце и трачу слишком много времени на то, чтобы аккуратно повесить его обратно.

— Да, раньше я работал с Бекки, — говорит Алекс после долгой паузы.

Я оборачиваюсь.

— Оказывается, тридцать — идеальное время для первого… «О Боже, что я делаю со своей жизнью» кризиса?

Я ловлю себя на том, что улыбаюсь:

— У меня тоже.

— Итак, она нашла себе дом, полный бездомных животных. Очень похоже на Бекки, да? Ей нравится думать, что она разбирается в корпоративном праве и тверда, как гвоздь, но я думаю, что она такая же старая хиппи, как и ее мама. Так что же привело тебя сюда? — спрашивает он.

— Ох, Боже. Это долгая история.

Алекс достает из холодильника четыре лайма, затем передает мне два и кухонный нож:

— Тогда порежь их и расскажи. Мне становится легче от осознания того, что я не единственный, кто совершает то, что все считают самой большой ошибкой в моей жизни.

Он взял терку и создал горку ярко-зеленых завитков из цедры лайма и складывает их вместе в небольшую травянистую кучку. Понимаю, что перестала резать и смотрю на его руки, как какая-то ненормальная:

— Ну, в универе я изучала английскую литературу. Всегда любила книги, и раньше мечтала жить в Лондоне и работать в издательстве, но мне казалось, что нужно знать кого-то в этом бизнесе или иметь достаточно денег, чтобы пройти стажировку и работать бесплатно, а мне нужно было выплачивать студенческие ссуды и счета, по которым нужно было платить, и… — я делаю паузу, думая об ответственности за то, чтобы с бабушкой Бет и дедушкой все было в порядке, потому что моей мамы никогда не было рядом. Делаю глубокий вдох. — В любом случае, я почти отказалась от этой идеи — я правда искала, но оплата была ужасной, и я никак не могла позволить себе жить где-нибудь в Лондоне, кроме чулана для метел.

Он смеется:

— На самом деле я знаю кое-кого, кто жил в чулане. Его кровать буквально раскладывалась ночью, потом он складывал ее, закрывал дверь и уходил на работу.

— Точно, — наши глаза на секунду встречаются, и мы смеемся над этой мыслью. Лондон странный.

— А потом появилась Бекки?

— Не совсем. В общем, я помогала ухаживать за своим дедушкой, а потом он умер.

— Ох, — он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, его карие глаза полны нежности. — Мне жаль.

Я качаю головой и сжимаю пальцы в ладони, потому что я все еще нахожусь на той стадии, когда слезы подкрадываются неожиданно, и алкоголь не помогает с ними справиться.

— Все в порядке. Как бы то ни было, моя бабушка, бабушка Бет, решила, что хочет переехать в защищенное жилье, а я жила в их освободившейся комнате, — я улыбаюсь, как всегда, думая о ней. У каждого должна быть такая бабушка, как у меня. — А потом, когда я временно переехала обратно к матери, позвонила Бекки и спросила, не хочу ли я присоединиться к ней в доме. Моя бабушка Бет продолжала говорить мне, что я должна следовать своим мечтам и делать то, чего я действительно хочу, потому что у нас только одна жизнь, и я пыталась убедить себя, что на самом деле я была совершенно счастлива. Потом я увидела работу в «Букинисте» — потому что не могла не искать вакансии, хотя и знала, что этого никогда не случится, и я решила подать заявление, хотя у меня не было ни единого шанса, и я до сих пор не могу поверить, что мне ее дали. И… — я останавливаюсь и перевожу дыхание. Все это вылилось в огромное искаженное предложение, точно так же, как все это произошло. — В одну минуту я думала и задавалась вопросом, как я собираюсь найти место, где буду жить, и иметь дело со своей матерью, а потом…

— И вот мы здесь. Похоже это судьба, — говорит Алекс, заканчивая мои произнесенные и невысказанные предложения.

— Немного похоже, — говорю я, пытаясь обратить это в шутку. — А что насчет тебя?

— О, у меня было все. Карьера юриста на подъеме, милая, крошечная квартирка, парковочное место. Но я знал, что чего-то не хватает.

Я нарезаю лаймы на кусочки, ожидая, пока он продолжит.

— Как бы то ни было, я продолжал какое-то время, но это не давало мне покоя. Я пошел в юриспруденцию, чтобы что-то изменить, но понял, что большую часть своей жизни проведу за письменным столом, перекладывая бумаги, и это мне до смерти наскучило. И… кое-что случилось, — он замолкает на секунду, а затем говорит: — И вот я здесь.

— Значит, ты сейчас не занимаешься юриспруденцией?

Он качает головой:

— Не-а. Вот так я познакомился с Бекки — мы работали вместе. Но, в отличие от большинства других людей, она была великодушна, когда сказал ей, что ухожу. Всем нужен такой друг на своей стороне.

— Согласна, — говорю я, думая о ее настойчивости, чтобы я приехала и осталась здесь, и о смехотворно низкой арендной плате, которую она предложила. Я посмотрела на «РайтМув», чтобы узнать, сколько будет стоить аренда такого места, и чуть не упала в обморок. По сути, месячная арендная плата за дом такого размера составляла мою годовую издательскую зарплату. Когда я упомянула об этом, Бекки только фыркнула и сказала что-то о восстановлении баланса, что прозвучало подозрительно похоже на то, что сказала бы ее мать, так что, возможно, хипповские штучки все-таки немного передались ей.

— Итак, — говорю я, слегка морщась, когда немного сока лайма брызжет мне в лицо. — Чем ты сейчас занимаешься?

— Учусь на медбрата, — говорит Алекс.

— Да ладно, — я кладу нож и смотрю на него. — Это же потрясающе.

— Ага, — Алекс одаривает меня все той же кривой улыбкой и, похоже, испытывает облегчение. — Это не совсем та реакция, которую я получал, когда рассказывал об этом людям. Больше было похоже на: «О Боже, почему ты бросаешь работу, за которую платят мегабаксы, чтобы с тобой обращались как с дерьмом, работая в разваливающейся Национальной службе здравоохранения?».

Он не только великолепен, но и благороден и этичен. Он как единорог или что-то в этом роде.

— Что ж, я думаю, то, что ты делаешь — блестяще.

Алекс высыпает лаймы в шейкер для коктейлей и смотрит на меня с серьезным выражением лица:

— Спасибо, Джесс.

Я чувствую себя немного неуверенно. Как будто мы прошли здесь какой-то важный момент вместе. Как будто мы сблизились.

Я передаю ему бокал, и мы пьем наши коктейли и смотрим в окно на Ноттинг-Хилл-стрит. Он на мгновение смотрит на меня, как раз в тот момент, когда я смотрю на него.

На секунду наши глаза снова встречаются, и что-то внутри меня вызывает то шипящее ощущение, о котором я читала в книгах (о, в стольких многих книгах) и ни разу не испытывала в реальной жизни, даже за те четыре года, что я была с Нилом, а мы с ним говорили о том, чтобы пожениться.

Мне почти тридцать, и я в значительной степени смирилась с тем, что моя тайная любовь к ужасным, блестящим романтическим фильмам, во время которых можно свернуться калачиком на диване, каким-то образом прокляла меня. И все же я здесь, смотрю прямо в шоколадные глаза мужчины, который выглядит так, словно я заказала его онлайн в магазине романтических фильмов.