Надежда для Бирюка (СИ)

Глава 5

Утром дверь открыл сам Митрофан Яковлевич, молчаливо отодвинулся, пропуская меня. Смотрел не исподлобья, а примерно как на пустое место.

Это злило, как и всё произошедшее, но я упрямо держала лицо. У меня, между прочим, участок на две с половиной тысячи душ, не насмотришься на настроение каждого.

Прошла в уже знакомую комнату, всё такую же пустынную, следом зашёл хозяин дома с Вовой. Я разложила необходимые инструменты, малыш в это время с интересом рассматривал происходящее, совершенно без страха, видимо, опыта подобного не было.

У меня, честно сказать, тряслись поджилки. Брать кровь, ставить капельницы, проводить другие манипуляции должен фельдшер или процедурная сестра. У них, как правило, набита рука, особенно, если речь шла о маленьких пациентах.

Но таковых у нас не наблюдалось, штатные единицы были, работать желающих не находилось.

Приходилось мне. Опыта же у меня… несколько практик в меде, и те не в педиатрии. Не на пустом месте на педиатра нужно учиться отдельно. Сложная специализация, отдельная планета.

Это в идеальном мире, а в реальном училась всему сама, иногда превозмогая собственный страх. Глаза боялись, руки делали.

Вова спокойно позволил взять у него кровь, лишь в самом конце заканючил, закатился в отчаянном плаче. Хорошо, что папа удержал, когда начал выгибаться.

Сразу же появилась Василиса, протянула бутылочку с молоком. Я заставила себя воздержаться от замечания о том, что в таком возрасте соска может сказаться на прикусе.

Спросят — отвечу. Нет — ваш ребёнок, ваши проблемы.

Вова моментально успокоился, устроился рядом с папой, начал с аппетитом уплетать молоко. Рядом топталась Василиса, со страхом поглядывая на меня.

— Это специальная иголочка, совсем тонкая. Больно не будет, — пообещала я, чтобы приободрить малышку.

Та в ответ покачала головой, начала пятится к двери с намерением убежать. Митрофан Яковлевич встал, перехватил одной рукой дочку, сразу поднял на вторую, погладил ободряюще по спине, что-то шепча на ухо.

В первый момент я бросилась было на защиту ребёнка — неосознанный жест, помимо воли. Не представляю, что было бы, схвати он Василису грубо. Неужели полезла бы в драку?

Полезла — пришлось признаться себе.

Митрофан Яковлевич уселся на диван. Посадил Василису себе на колени, та в отчаянии спрятала лицо у него в шее, протянула мне руку, жалобно всхлипывая.

Я видела, как крепко, в то же время ласково он придерживал дочку, как она сама льнула к нему за защитой, естественно как-то.

— Всё, — сказал Митрофан Яковлевич полушёпотом на ухо Василисе, та вздрогнула, повернулась, открыла в страхе глаза, кажется, ожидая потёки крови и рваную рану на половину руки.

Рассмотрела небольшой яркий бинт, которым я перетянула руку — специально купила из личных средств самофиксирующийся, с весёлыми картинками. Знала по Ладе, такая малость может скрасить любую обиду.

Василиса выбралась из папиных объятий с важным, независимым видом. Взяла за руку Вову, отправилась из комнаты, предварительно вежливо поблагодарив:

— Спаси Хрис… Спасибо большое, Надежда Андреевна.

— На здоровье, — ответила я, не скрыв улыбку.

Начала собираться, нагнулась над столом, в это время мой живот заурчал, разнося по комнате утробный звук, предательски рассказывая, что я сегодня осталась без завтрака.

Боролась сначала с печкой, потом со снегом, потом с дочкой, которая не хотела идти с утра в ФАП, посидеть до садика с Марией Александровной.

Поджала губы, делая вид, что совершенно не причём. На подоконнике герань стоит, покормите бедолагу.

— Кофе хотите? — услышала за своей спиной, когда вышла из комнаты.

Хозяин дома стоял в проёме двери, ведущей на кухню.

— Пирог есть сладкий и с капустой и грибами.

— Спасибо, не нужно. Я спешу, — буркнула я, вспоминая вчерашнее представление в магазине.

Снова накатила обида.

— Медпункт в восемь открывается, вряд ли успеете позавтракать, — он отодвинулся в сторону, приглашая рукой на кухню.

Я демонстративно грохнула укладкой, поставила тяжёлый чемодан на пол, прошла куда показывали.

Давай, хозяин, корми своими пирогами.

Кухня оказалась просторной, современной. Я растерялась от разнообразия бытовой техники.

Одёрнула себя, не могла же я всерьёз думать, что человек, у которого снегоход во дворе, пользуется ступой для приправ, пьёт из ендовы, готовит в чугунке.

Хотя, чугунки тоже были, стояли в отделённом закутке, рядом с настоящей русской печью, которая одновременно контрастировала с интерьером и вписывалось в него.

— Капучино, американо? — спросил Митрофан Яковлевич, показывая жестом, чтобы я, наконец, села. Не стояла, как на выставке, таращась по сторонам.

— Американо и, если есть, сливки, — глянула на отличную кофе-машину.

— Не капучино? — уточнил хозяин дома.

— Американо, — кивнула в подтверждение своих слов.

Вскоре на столе появилось два пирога. От сладкого отрезан кусочек, с грибами, видно, только испечён.

— Угощайтесь, — проговорил Митрофан Яковлевич. — У меня не так вкусно, как у Василисы, получается, но вроде есть можно…

— Спасибо, — кивнула я.

Действительно вкусно. Мужчина-старовер, который сам печёт пироги, не вписывался в моё представление о староверах, если бы у меня были хоть какие-то представления об этих людях.

До этой недели я вообще не знала об их существовании, однако образ Домостроя упорно не уходил из головы.

Молчала, не знала что произнести, хозяин дома тоже молчал.

Говорить нам было не о чем, тишина стояла какая-то неуютная. Наверное, нужно извиниться за свои слова в первый визит, но почему бы Гучкову не извиниться за вчерашнюю выходку?

Нет? Ну, вот и я… нет.

Из-под ресниц, украдкой, я рассматривала Митрофана Яковлевича, про себя удивляясь имени. Первый раз встречаю живого Митрофана…

Он сидел напротив, светлые волосы расчёсаны, стрижка аккуратная, борода ухоженная. Я не слишком любила бороды, считала эту моду глупостью. Часто мужчины выглядели неухоженными из-за растительности на лице, но конкретному Митрофану шло.

Тёмно-серая футболка обтягивала объёмные мышцы рук, широкие плечи. Массивная грудная клетка, такая же шея…

Он не казался огромным, перекачанным, нет, но от всего облика, начиная от телосложения, заканчивая взглядом, хмурым выражением лица, исходила настолько обезоруживающая мужская энергия, что становилось не по себе… как женщине, у которой давно не было мужчины.

Примерно всю её жизнь.

— Спасибо, — я не допила кофе, с трудом проглотила пирог, хоть он и был по-настоящему вкусный, нетерпеливо встала.

Не могла находиться под давящим взглядом.

Действительно — бирюк.

Ничего плохого не сказал, не сделал, напротив, накормил, кофе вкусный приготовил, и всё равно не по себе рядом с ним. Словно я сама себе мала, не по размеру.

— Всего хорошего, — попрощалась я. — Ответы можно посмотреть на портале здравоохранения в личном кабинете, через госуслуги или в ФАПе.

— Хорошо. До свидания, — всё, что ответил Митрофан Яковлевич.

Меня колотило после утреннего визита целый день, несмотря на шквал пациентов и инфаркт у молодого парня. Пришлось экстренно стабилизировать своими силами, вызывать скорую, благо бригада примчалась быстро. Родительское собрание в садике по поводу предстоящего праздника, и вообще — масса дел.

К вечеру зашла в магазин, пришлось проигнорировать любопытно-насмешливый взгляд Настасьи, и неизвестно откуда взявшуюся ревность к Митрофану Яковлевичу — что их связывает с Настей этой?

Отправилась домой, слушая, как скрипит под ногами снег. Если абстрагироваться ото всех и вся, то звук поистине божественный.

Я из Калининграда, у нас настоящая зима — редкость.

Вот такая, с белыми-белыми сугробами, охапками искрящегося снега, с белоснежными, идеалистическими пейзажами — тем более.

Красноярск — город большой, снежный, но из-за бесконечного потока машин не встретишь такой красоты, не налюбуешься, а здесь… и запах удивительный. Никогда такого не чувствовала.

Подходя к дому тёти Зои, издали увидела знакомый силуэт в аляске и брендовых ботинках. Митрофан Яковлевич стоял рядом со снегоходом. Вокруг кружила ребятня с улицы, внуки тёти Зои и Лада, которая не отводила взгляда от чуда техники.

Похоже, у Беларуса появился серьёзный конкурент.

— Добрый вечер, — поздоровалась я сразу с тётей Зоей и тем, кого не ожидала здесь увидеть.

— Добрый, добрый, — ответила соседка, Митрофан Яковлевич лишь хмуро кивнул.

Нельзя же быть таким… будто, за лишнее сказанное слово соболиными хвостами придётся расплачиваться, за улыбку — здоровьем.

— Мама, смотри, какой снегоход! — крикнула Лада, подлетая ко мне. — Это как мотоцикл, только снегоцикл! Краси-и-и-и-вый! — протянула, приложив ладошки в варежках к груди.

К похвале присоединился внук тёти Зои, восьмилетний Антошка — источник моих волнений. Именно с ним Лада убегала то на реку смотреть, то на другой конец села. Для местных нормально, мне, ходившей в школу с мамой аж до девятого класса — бесконечная нервотрёпка.

Я прослушала небольшую лекцию про кубические сантиметры двигателя, лошадиные силы и что-то про инжектор.

— Дядь Митрофан, прокати Ладу! — выдал Антошка. — Она городская, отродясь на снегоходе не каталась! — произнесено было таким тоном, будто Лада всерьёз обделена.

— Можно? — подпрыгнула Лада, заглядывая мне в глаза. — Можно, можно, можно?

Мнение дяди Митрофана, похоже, никого интересовало.

— И правда, прокати, — улыбнулась тётя Зоя. — Всё девчонке развлечение. Не бойся, Надежда, Митрофан осторожно, — посмотрела на меня.

— Давай, прокачу, если не боишься, — посмотрел Митрофан Яковлевич на Ладу, та бойко отрапортовала, что ничего не боится. Ни пауков, ни индейцев, ни Титанов.

Хозяин чудо техники подхватил Ладу привычным движением — угадывалось, что он часто имел дело с детьми. Усадил впереди себя, осторожно тронулся, медленно поехал вдоль улицы.

— Да нормально всё будет, не переживай ты так. Не обидит Митрофан, — всколыхнулась тётя Зоя, глядя на меня.

— Вы откуда знаете?.. — пробормотала я.

Отпустить дочку одну с незнакомым мужиком… господи, я совсем с ума сошла?..

— Так Митрофан с Серёжей моим, — назвала имя сына, — с детства дружат. В школу вместе ходили, свадьбы рядышком играли, Антошка ровесник его старшенькой. Мы всё шутили, что так и породнимся.

— Может, породнитесь, — дежурно ответила я, не отводя взгляда от снегохода в конце улицы.

— Вряд ли, — засмеялась соседка. — Это ж мы, простодырые, кого дети привели, тех и приняли. Неважно, какая семья, какая национальность, веры какой… а они со своими договариваются, промеж себя браки устраивают.

— Они? — не поняла я.

— Старовер Митрофан… — сказала слово, которое не разобрала с первого раза. — Так их согласие называется. Вроде конфессии их. Только из своего согласия берут жён и мужей. Гулять гуляют, всё как у людей, а по закону — только со своими. Дочка моя вот с такими вот… — кивнула в сторону снегохода, который почти превратился в точку, — три года встречалась, а потом он фьють — и женился на единоверке. Говорили ей, убеждали, уговаривали, одно твердила: любовь, любовь. А что любовь? Любовь любовью, а своя рубашка к телу ближе.

— Мне жаль, — сказала я.

Правда, было жалко Марину — так звали дочку соседки. Я ведь тоже оказалась рубашкой, далёкой от тела.

Неугодной. Неподходящей. Лишней.

Сейчас не вспоминала, не жалела, на удивление быстро отлегло. Сказались резкие перемены в жизни, другие заботы, но острое чувство предательства, ненужности забыть невозможно.

Митрофан подъехал через несколько минут, снял довольно верещащую Ладу, я взяла дочку, поспешила домой.

У меня ещё снег и печка…

Печка и снег…

И ужин.