Наследник раджи

XII. Лукно

Первые лучи восходящего солнца уже позолотили холмы, и неприступные вершины Гималаев сверкали снегами, между тем как долины с их полями и селами еще лежали, погруженные в глубокую тень.

На скате холма возвышалась одинокая палатка. Слуги уже спешили отвязать канаты, придерживающие ее, четыре лошадки с ржанием вдыхали утренний воздух. Рев верблюдов, становящихся на колени для принятия вьюков, и гортанные крики их вожаков нарушали тишину утра.

Двое молодых людей в индусских костюмах, присматривая за навьючиванием, отошли на несколько шагов. Молча они всматриваются в далекие горы. Наконец тот, что выше ростом, протягивает руку другому, который ее крепко пожимает.

— Я за многое должен поблагодарить вас, Гамбие-Синг. Вы были мне братом. Когда мы увидимся?

— Скоро, — ответил молодой Военный, сверкнув глазами. — Мой государь думает, что наша помощь потребуется там, внизу, и тогда я получу назначение. Мы одолеем гордых браминов, презирающих нас. Брат сумеет найти меня, и мы вернемся к мечтам, которые лелеяли там, в своей долине.

— Быть может, не всегда они останутся мечтами. Уверены ли вы, что моего переодевания достаточно?

— Это вовсе не переодевание, вы только входите в свою истинную роль. Однако уже солнце взошло. Закусим вместе, прежде чем расстаться.

— Вы хотите есть со мной?

— Я не брамин. Кроме того, я уже сказал, что вы из наших.

Пока верблюды и весь караван поднимались с места, молодые люди сели за завтрак, приготовленный Хусани.

— Мне хотелось бы ехать с вами, — сказал Гамбие-Синг, — но я знаю, что это невозможно. Прежде чем мы расстанемся, скажите мне, что вы намереваетесь делать?

— Я думал сегодня всю ночь и только утром принял решение: хотел все лето путешествовать, чтобы изучить Индию, прежде чем явиться в Гумилькунд наследником Пирта Рая. Потом мне пришло в голову вернуться в Меерут и сообщить друзьям то, что я слышал от Джунг-Багадура. Но они не поверят мне. Английский гарнизон в Мееруте достаточно силен, чтобы защищаться в случае восстания. Если кризис, которого вы боитесь, разразится, то мне лучше всего быть в Гумилькунде и заранее познакомиться с подданными. Вот почему я решил отправиться туда, собирая по дороге все сведения, какие удастся. Хусани будет моим проводником. Население, надеюсь, примет меня в память того, кого уже нет, и оттуда я буду следить за событиями.

— Как вы поступите, если наши опасения сбудутся?

— Не могу сказать. Стану действовать по обстоятельствам.

— Обещайте мне не подвергать себя опасности без крайней нужды.

— Без нужды — обещаю.

— Но…

— К этому я ничего не могу прибавить, мой друг, — заключил наследник раджи со своей подкупающей улыбкой. — Будущее скрыто от нас, так угодно Богу. Прощайте, надо ехать. Рано или поздно — увидимся.

— Да допустят это боги! — воскликнул Гамбие-Синг.

Он со слезами на глазах обнял молодого раджу, затем сел на лошадь и стал спускаться с холма, между тем как Том удалялся в противоположном направлении.

Погода изменилась. При спуске на равнину путники страдали от невыносимой жары, но убийственные болота Тераи были менее смертоносны, чем два месяца назад, во время дождей, и караван преодолел их без прежних мучений.

Главной целью Тома было познакомиться ближе со страной, и поэтому, доехав до границ королевства Ауда, он решил свернуть с прямой дороги и заехать в Лукно, главный город этой провинции. Там царило необычайное возбуждение. Новоназначенный генеральный комиссар энергично взялся за дело примирения и реорганизации. Это был единственный человек, способный справиться с кризисом. Но он прибыл слишком поздно. Фанатики, действуя на свободе, возбудили туземное население. Недоразумения, которые легко было бы рассеять, и незначительные упущения придавали вес их словам и питали искру восстания, тлевшую под пеплом. Несмотря на свою редкую проницательность и дальновидность, сэр Генри Лауренс не видел всей глубины и распространенности зла.

Проезжая по Гумти и любуясь этим прекрасным городом с роскошными дворцами и мечетями, озаренными лучами заходящего солнца, Том отказывался верить, что миру здесь грозит такая опасность. Сидя в своем богатом восточном наряде на одном из слонов, недавно купленных Хусани, он въехал в город и спешно миновал английский квартал, опасаясь, что невольно выдаст себя при встрече с соотечественниками. Ему до сумасшествия хотелось сбросить свой костюм и превратиться снова в английского джентльмена.

К великому изумлению молодого человека, в туземной части города его встретили с величайшим почтением. Перед слоном, на котором ехал наследник раджи по тесным улицам города, двигались два скорохода в ярких одеждах. Толпа преклонялась перед молодым раджой. Странные слухи переходили из уст в уста. Агитаторы обещали вождя-освободителя. Быть может, это и есть он самый! Прежде чем юноша доехал до центра города, толпа любопытных взволнованных туземцев преградила ему дорогу. Никогда Том не видал ничего подобного этим волнам, которые, чувствовалось, готовы поглотить его. Боясь, как бы слон не задавил кого-нибудь, наследник велел корнаку остановиться, а скороходам расчистить дорогу. Видя над собой повелителя, толпа закричала, и этот крик слился в один громовой гул.

— Говори!

Тысячи голосов повторяли этот страстный призыв, в котором слышалась мольба беспомощных существ, ищущих себе руководителя.

Один голос, почти угрожающий, возвысился над другими:

— Что же? Повелитель отказывается говорить с нами?

А толпа рычала, как стая зверей, боящаяся, что добыча ускользнет от нее:

— Говори! Говори!

Том не знал, что делать: заговорить — значит, выдать себя и дать повод к вспышке, чего он боялся больше всего. Опасность между тем увеличивалась.

Тогда Хусани бросился вперед:

— Какой позор! Как вы смеете приказывать повелителю! Неужели вы думаете, что он нарушит данный обет, чтобы открыть свои намерения таким людям? Расступитесь — и увидите!

Произошла пауза. С азиатской толпой легко справиться, но не все могли слышать княжеского служителя, и шум поднялся снова. Том в отчаянии смотрел на Хусани, испуганное лицо которого не предвещало ничего хорошего. Вдруг толпа расступилась, по ней словно пробежал электрический ток: появился пророк. Заключенный в тюрьму за проповедь восстания, он бежал и, переодетый, достиг места собрания своих приверженцев — одного из подземных храмов Индостана. Но, расходясь, многие еще бросали взгляд на молодого раджу, который грустно глядел в спины людей из толпы.

— Ваше сиятельство приобрели их расположение, — сказал Хусани час спустя, вернувшись в лагерь. — Они охотно признали бы вас своим вождем.

— Зачем умер дядя? — с горечью воскликнул Том. — Зачем меня воспитывали в неведении этого народа, в среду которого меня забросила судьба? Если бы я лучше знал этих людей, я был бы более уверен в себе и решился говорить с ними; они послушали бы меня, и можно было бы отвратить несчастья, угрожающие моим соотечественникам!

— Потерпите, ваше сиятельство. Вы с каждым днем совершенствуетесь, — заметил Хусани спокойно.

Вечером Том писал матери:

«Умоляю Вас, не ради себя, но ради других: приподнимите, если в Вашей власти, завесу прошлого. Я уверен, что принадлежу к этому народу, мне кажется — он мне родной по крови, и я страстно желаю знать, как на самом деле связан с ним. Простите меня, мама. Я знаю, как эти вопросы волнуют Вас, и я не коснулся бы их без крайней необходимости. Скажите мне раз навсегда, что между нами и индусами нет никакого родства. Я тогда буду приписывать свое чувство странной духовной симпатии. Если же, напротив, узы родства существуют — с вашей ли стороны или со стороны отца, — мне пора узнать это».

Написав это письмо, Том вздумал еще раз ночью пройтись по городу. Закутанный в длинный белый бурнус, в сопровождении одного только Хусани, молодой человек шел сначала по широкой дороге мимо великолепных дворцов, садов и бунгало. Он увидал раскрытые двери роскошного здания, из окон которого лились потоки яркого света. Хусани справился: здесь была томата, или прием. Слуга хотел увести молодого господина, опасаясь, что его узнают, но Том сопротивлялся и встал в первый ряд толпившихся зрителей. Подъезжали экипажи, и большая часть гостей выходила у решетки. Юноша прислушивался к тому, что говорили. Кругом шли толки о бале, о концерте, о любительском спектакле.

Раздался пронзительный женский голос:

— Вооружить столицу! Это нелепость! Сэр Генри не мог сказать это серьезно!

На это мужской голос отвечал:

— Я передаю только то, что слышал. Это действительно нелепость. Лучшее средство вызвать восстание — показать, что не доверяют населению.

Мимо прошла пара — офицер и изящная дама. Толпа заволновалась. Послышались восторженные крики, но слышались и угрозы. Головы почтительно наклонились. К дому в коляске, запряженной красивыми маленькими лошадками и окруженной туземными телохранителями, медленно подъезжал генеральный комиссар. Фонари на высоких палках и зажженные факелы в руках пеших слуг ярко освещали кортеж, худощавую солдатскую фигуру старого генерала, его энергичное, но замечательно нежное лицо с грустной улыбкой и глубокими глазами под густыми бровями. На лице комиссара ясно читалось опасение за этот народ, порученный, по твердому убеждению генерала, самим Богом его попечению. Том инстинктивно вместе с другими наклонил голову, чувствуя, что перед ним герой.

В первую минуту молодой человек видел только комиссара, но когда коляска въезжала на двор, он разглядел в ней Грэс Эльтон. Сердце юноши забилось под нарядом, снять который значило поступить неблагоразумно. Грэс сидела на передней скамейке и не отрывала глаз от сэра Генри. Губы ее были полуоткрыты, будто она только что говорила. Тому показалось, что на дорогом ему лице лежала тень заботы.

Видение скрылось. Смущенный Хусани шепнул молодому человеку, что за ними наблюдают, и именем всего, что было ему свято, умолял уйти.

— Есть у нас с собой европейское платье для меня? — спросил Том.

— Нет! Ваше сиятельство, помните, что наш багаж остался позади.

— Следовало захватить. Я отдал бы все, что имею, лишь бы побывать сегодня в бальной зале.

Хусани колебался.

— Господин может быть там, если только даст слово не выдать себя…

— Разве это возможно?

— Весьма легко. На бал приглашено несколько знатных индусов. Если вашему сиятельству угодно будет назвать себя раджой Гумилькунда и щедро одарить прислугу, вас пропустят.

Хусани был прав. Часть спустя великолепный паланкин доставил Тома к дверям дворца. Его богато вышитое платье, чудный тюрбан и щедрость обеспечили почтительный прием. В первую минуту, когда юношу повели к эстраде, где, среди английских офицеров и туземной знати, восседал сэр Генри Лауренс, он несколько смутился, но, быстро оправившись, безукоризненно сыграл роль. Сэр Генри счел его одним из приглашенных, принял любезно и обменялся несколькими словами. Исполнив долг вежливости, Том удалился и стал переходить от группы к группе, сохраняя самый спокойный вид: он успел уже приобрести настоящую восточную невозмутимость. Молодой человек искал Грэс и увидел, что она шла под руку с каким-то пожилым сановником. Почтительно поклонившись, Том остановился насколько мог близко, но отвернулся, чтобы не встретить взгляд девушки.

Она говорила вполголоса:

— Вы не знаете, кто этот индус?

— Не могу сказать вам, хотя это очень странно, так как я знаю всю здешнюю аристократию. На последнем дурбаре (собрание) его не было. Надо спросить сэра Генри.

— Мне хотелось бы узнать его имя. У него красивое лицо.

— Да. И мне кажется, как будто я уже видел его где-то.

Охваченный угрызениями совести за подслушивание, Том отошел. Когда он снова увидел Грэс, она танцевала кадриль с красивым кавалерийским офицером. На этот раз ощущения были менее приятные, но юноша сдержался. Между фигурами танцующие обменялись несколькими словами.

— Серьезно, почему вы уезжаете? — говорил молодой человек. — Вы думаете, что в Мееруте безопаснее?

— Я не поеду в Меерут. Я обещала побывать в Ноугонге.

— В таком захолустье? Благоразумно ли это?

— Не знаю, но так надо. Вы помните мою кузину, которая вышла замуж за капитана Ричардсона?

— За дурака Ричардсона? Простите, мисс Эльтон. Ваша кузина прелестная женщина. Надеюсь, с ней ничего не случилось?

— Кажется, все благополучно, но она ужасно скучает. Ее отец собирается навестить их, и я обещала приехать с ним погостить недели две.

Раджа слышал довольно. Он вышел из бальной залы.