Наследник раджи

XXXII. План Баль-Нарина

Тикорам умер, показав пример той преданности, на которую оказались способны многие индусы в отношении тех, кто обращался с ними хорошо. В то время как его единоверцы покрывали ему лицо и наскоро устраивали из хвороста костер, чтобы сжечь тело, Том, отойдя в сторону, с сильно бьющимся сердцем развернул бумажку. С первого взгляда он узнал почерк Грэс, но записка была написана так бледно, что ее с трудом можно было прочесть.

«Пишу для Тома. Он, я знаю, ищет меня. При первом случае я брошу эту бумажку, на которой написано его имя и его индусский титул. Быть может, кто-нибудь в надежде награды доставит ее ему… Я не могу писать, так как за мной следят день и ночь. Чем все это кончится? Но я не должна умереть, пока Кит жив… Я боюсь этого человека, этого субадхара: у него такое злое лицо. Мне кажется, он ненавидит меня. Но что я ему сделала? Сегодня он грозил отнять у меня Кита. Если это случится, я знаю, что сделаю. Не бойтесь за меня, мои дорогие: у меня всегда при себе средство избавления. Я сумею им воспользоваться, когда придет время».

Последующие строки, казалось, были написаны гораздо позднее. Можно было подумать, что в этот промежуток сильное потрясение повлияло на рассудок бедной девушки.

«Я забыла свой план… Впрочем, был ли у меня какой-нибудь план? Я не могу собраться с мыслями, все в голове у меня перепуталось. Мне кажется, я умерла и теперь воскресла. Но Кит действительно со мной, он спокойно спит возле меня в хижине, где мы нашли убежище на целый день. Кто же умер? Не знаю… Кто-то сжалился над нами: дал нам индусское платье и вымазал в черный цвет лица; кто-то дал нам повозку и буйвола, и мы продолжаем свой путь. Кит говорит, что мы едем в Непал, где жители любят англичан. Он говорит, что мы англичане. Я уж не знаю… может быть, в другой жизни я и была англичанкой… теперь я уже не знаю, кто я такая».

Том разбирал горящими и сухими глазами эти строки, надрывавшие его душу, рыдая без слез. Последние слова были написаны яснее и с большей последовательностью. Луч надежды снова блеснул в его душе.

«Я спала. Мне лучше, и я теперь все вспомнила. Здесь нашелся добрый старик, отшельник, угадавший, кто мы, и сжалившийся над нами. Он слышал, что по соседним селениям разыскивали беглецов. Но войско гурка идет к югу, и население очень взволновано. Он советовал нам спешить. Добрый старик обещал доставить эту записку тем, кто, быть может, ищет меня. Завтра мы вступаем в джунгли, отшельник будет нашим проводником. Мы доберемся до гор и надеемся перейти через них. Если этот листок достигнет своего назначения, пусть нас ищут в джунглях или в холмах. Быть может, еще спасут Кита, этого мужественного и благородного мальчика».

Так заканчивалась записка. Предчувствие, руководившее сначала Тикорамом, а затем раджой, оправдывалось. Но дальнейших указаний не было. То могли быть последние строки храброй девушки, написанные ей перед смертью.

Том поцеловал дорогую записку. Грэс надеялась, рассчитывала на него! Все, что он перенес ради нее, изгладилось из памяти. Он найдет ее, окружит такой нежной заботливостью, что она забудет все свои несчастья, все выстраданное! Вдруг он вспомнил, что самая трудная часть задачи еще не выполнена и ему надо собрать все свои силы, чтобы довести предприятие до конца.

Привал был сделан в узкой долине. Дым погребального костра поднимался в тихом воздухе, и хищные птицы, реявшие над трупом, разлетелись с испуганными криками.

Люди обоих конвоев занялись приготовлением ужина. Со всех сторон их охватывали джунгли, и с наступлением темноты из непроходимых зарослей стали доноситься крики и рычание.

Том пригласил на совет начальника своего маленького отряда, а Хусани привел с собой двух или трех человек из спутников Тикорама. Все единогласно утверждали, что девушки и мальчика уже нет в живых. Если им и удалось пробраться через Тераи, они наверное погибли в горах. Гурка советовали отказаться от тщетных поисков. Хусани молчал, взглядывая на своего господина.

Том холодно спросил, можно ли опасаться встречи с какой-нибудь шайкой бунтовщиков. Они отвечали отрицательно, но заметили, что лихорадка джунглей ужаснее всякого врага. Раджа предложил им вернуться в свои полки. Если двое или трое из самых сильных хотят остаться с ним, то он примет их услуги, а также удержит кули, чтобы вести повозки. Наконец он просил их взять с собой его друга Хусани и поручить преданного слугу до его возвращения доброму вниманию Гамбие-Синга.

Хусани упал, рыдая, к ногам Тома.

— Разве я чем-нибудь не угодил господину? Пусть он прибьет, накажет меня, только позволит остаться при себе.

— Но ведь ты болен, мой дорогой Хусани, этого нельзя отрицать.

— Если нет другой причины, — отвечал Хусани, вставая, — то я позволю себе ослушаться господина. Если будет надо, я умру, но не оставлю его.

— Хорошо, но я снимаю с себя всякую ответственность, — серьезно сказал Том.

Гурка оживленно разговаривали между собой. Один из них выступил вперед.

— Раджа хорошо говорит, — сказал он. — Из людей обоих конвоев следует выбрать нескольких самых здоровых и отпустить остальных.

Когда солдаты ушли, Том еще раз посоветовался с Хусани и самым умным из проводников-гурка.

Этот человек испытал то странное магнетическое влияние, которое Том оказывал на всех индусов, и был предан радже так же, как его собственные слуги.

По счастливой случайности, никто лучше его не знал плоской равнины, расстилавшейся у подножия холмов и отделявшей долину Непала от Северо-Восточной Индии. Он никогда не болел лихорадкой; кроме того, дикие племена, известные под общим именем асвалиев, населяющие Тераи, знали и уважали его. С другими шикари, или охотниками-горцами, он несколько раз охотился за тиграми, опустошавшими их селения. Даже огромные пресмыкающиеся, скользившие в высокой траве джунглей, не были страшны Баль-Нарину. У него всегда была с собой мазь, исцелявшая их укусы. Баль-Нарин разделял со своими соотечественниками-гурка их восхищение всеми европейцами; несколько раз служил проводником и назывался у них Билли. Со свойственной ему проницательностью он догадался, что раджа более англичанин, чем индус, но это открытие только увеличило уважение к молодому человеку.

По словам Баль-Нарина, до холмов оставались лишь сутки пути, который вел по легкой и безопасной дороге. Трудности начнутся только при подъеме, так как склоны Сисигари круты, поросли лесом, населенным хищными зверями. Баль-Нарин не допускал для девушки и ребенка возможности перебраться через эту местность, по трудности и опасности пути не уступающую Тераи. Вследствие этого он скорее склонялся на сторону предположения, что если они еще живы, то бродят по джунглям. Хусани, знавший героизм и энергию Грэс, утверждал, что она непременно достигла среднего пояса гор — местности с южноевропейским климатом, где рядом с дубом и каштаном, лавром и магнолией растут бананы и акации. Население там кроткое и признает покровительство гурка. Беглецы могли найти пристанище в одном из тамошних селений.

Выслушав своих собеседников, Том сказал наконец:

— Хусани, сделаешь ли ты то, чего я желаю? Это будет тяжелым испытанием твоей преданности. Разделимся: ты отправишься в одну сторону, я — в другую. Погоди, не возражай. Мне хотелось бы перебраться через Сисигари, чтобы отыскать Грэс, хотелось бы вдоль и поперек изъездить джунгли. Ты — второй я — должен принять на себя половину этой задачи.

— В таком случае я останусь здесь, а господин пусть идет в горы.

— Нет, у меня есть причины принять противоположное решение. Возьми трех гурка, чтобы в случае надобности прислать мне известие. Я возьму остальных и удержу при себе Билли, знающего местность.

На следующий день, ранним утром, караван разделился на три группы, и Том с Баль-Нарином, съехав с большой дороги, отправились по проселку, хорошо известному проводнику и служившему беглецам всякого рода, виновным и невиновным, но неизвестному путешественникам. Шикари не спал всю ночь, рисуя карту Тераи, чтобы иметь впоследствии уверенность, что они действительно побывали во всех уголках ее. Он предполагал даже проникнуть к полудиким асвалиям, с которыми состоял в дружбе и на языке которых говорил. Если несчастные, которых они искали, проникли в эти глухие места, то слух о них непременно распространится. Утром он сообщил свой план Тому, и тот вверил себя его руководству.

Трудности переходов были ужасны. Приходилось топорами прорубать в джунглях дорогу для лошадей и верблюдов, избегая местностей, на вид более удобных, но в сущности представлявших собой трясины, которые поглотили бы и людей и лошадей. Еще труднее стало подвигаться вперед, когда достигли полосы, где растительность была еще роскошнее, где гигантские лианы обвивали все своими цепкими стеблями с колючими листьями, раздирали голые руки и ноги носильщиков и царапали бока бесившихся лошадей. Тяжесть воздуха, запах сырых растений и гнили становились почти невыносимыми. Приходилось опасаться и обитателей джунглей: один тигр-людоед быстро справился бы с этой горсткой изнуренных людей. При наступлении ночи разводили большие костры, чтобы отпугивать хищников, свирепый рев которых доносился из их логовищ в джунглях.

В эту ночь все спали, как могли, потому что Баль-Нарин наотрез отказался идти дальше. На рассвете Том, не будучи в силах сдерживать нетерпение, разбудил людей. Солдаты-гурка совершенно упали духом. Но Баль-Нарин сообщил радже, что он нашел зарубки, сделанные им на некоторых деревьях во время охоты, и, стало быть, они держатся верного пути. Отряд снова пустился в путь, но подвигался медленно — так по крайней мере казалось нетерпеливому радже, которому постоянно слышались какие-нибудь таинственные звуки. Проводник уверял его, что нельзя надеяться найти тех, кого они ищут, в этой местности джунглей, где не могли жить даже асвалии. Том старался подавить беспокойство. А если он пройдет мимо, не заметив ее? Если, услышав из своего убежища лошадиный топот и приняв приближающихся за врагов, она бросится в самую чащу джунглей?

По временам Том говорил себе, что это бред возбужденного воображения и что его спутники правы. Никогда более не увидать ему Грэс живой или мертвой! Баль-Нарин слышал, как он постоянно повторял эти роковые слова. Ничто не служило ему преградой. Он в продолжение долгих часов шел за Баль-Нарином ровным и твердым шагом. Вечером второго дня они вышли из джунглей и вступили на совершенно открытую поляну. На берегу мутного ручья место вырубленных кустов и выкошенной травы заняли тощие поля. Деревня из бедных берестяных лачуг занимала середину просеки. Ее-то именно и искал Баль-Нарин. Он приказал остановиться и пошел вперед — предупредить асвалиев, ревниво преграждающих путешественникам доступ в свои владения. Он долго пропадал, но вернулся сияющий.

— Они в деревне? — встретил его Том.

— Нет, но проходили через нее.

— Куда? Билли, наш добрый гений, постараемся нагнать их поскорее!

— Потерпите минуту, господин, — сказал Билли с достоинством, — и решите потом. Два дня тому назад в деревню пришла женщина с девочкой, которые назвали себя служанками у англичан. С ними был святой человек из Дуаба. Он сказал, что встретил женщину в то время, как она спасалась от своих преследователей, и дал обет довести ее и ребенка до гор. Он не решился идти большой дорогой, а искал ту, которую называют «разбойничьей тропой». Старшина селения — человек спокойный и добрый, когда не видит случая к грабежу. У путешественников не было ничего, что могло бы прельстить его, и, кроме того, он, вероятно, боялся посягнуть на «святого человека»; как бы то ни было, он, взамен серебряных браслетов, бывших на женщине и девочке, дал им приют и припасов, а затем указал дорогу в следующую деревню. Они ехали в повозке, запряженной буйволом.

— Но почему же, ты думаешь?..

— Терпение, саиб! У девочки под покрывалом была надета хорошенькая шапочка, вышитая красным. Одна из женщин, подойдя сзади, сняла шапочку, и все оцепенели от изумления. Девочка вскрикнула. Длинные белокурые кудри рассыпались по плечам!

— Это Кит! Ради Бога, продолжайте! Что с ними сделали?

— Их не тронули. Это обстоятельство, кажется, еще больше расположило в их пользу жителей, так как явилась надежда на награду. Старшина хотел задержать их до окончания войны, но женщина не соглашалась остаться, говоря, что ради ребенка ей хотелось бы достигнуть гор. Они не могут скоро идти, и я знаю дорогу, по которой они отправились.

— Ты считаешь чудом, что они еще живы?

— Саиб, я не видал ничего необычайнее. Но боги покровительствуют тем, кого любят.

— Прошло уже два дня! Что могло случиться в это время?.. Поскорее отправимся.

Целых два дня они шли не останавливаясь. В этой части Тераи жило несметное количество тигров.

Когда зажигали огни, рев хищников доносился с берега ручьев, перерезающих джунгли. Попадались и громадные змеи. Том убил одну из них ружейным прикладом. Но самым ужасным были гигантские хищные птицы, спускавшиеся с заоблачной высоты, отыскивая добычу в джунглях. Они отличались неслыханной смелостью и подлетали так близко, что их можно было ударить палкой; они как будто ожидали минуты смерти путников, чтобы наброситься на их трупы.

В душе Тома надежда сменялась отчаянием. Каждый истекавший час увеличивал его нетерпение и неуверенность. К счастью, Баль-Нарин ободрял его. Сведения, добытые в деревне асвалиев, обнадежили его: он начинал верить в успех, и Том чувствовал, как оживился его проводник. На вторые сутки пути опытный глаз шикари указал ему признаки, не позволявшие более сомневаться в том, что они действительно напали на след беглецов.

Караван шел по дороге, прозванной «разбойничьей тропой», представлявшей собой довольно тяжелый путь, так как она вся заросла густой растительностью. Высокая трава куча стояла по сторонам высокой, непроницаемой стеной. Порядок следования каравана был обычный: кули расчищали дорогу, все они были верхами и зорко всматривались в чащу джунглей; сзади ехали солдаты верхами на верблюдах, а Баль-Нарин пешком замыкал шествие, внимательно всматриваясь в почву. Вдруг он увидал, что в траве что-то блеснуло, нагнулся и поднял один из тех серебряных шариков, которые туземные женщины носят на браслетах. Он чуть не вскрикнул от радости. Но на «разбойничьей тропе» подобная вещица могла выпасть из какого-нибудь мешка с накраденными вещами.

Баль-Нарин продолжал осматривать траву и скоро сделал еще открытие. У самой земли, на колючем листе ползучего растения, висела белая нитка. Он схватил ее. Ясно, что за колючее растение зацепилось кисейное покрывало, какие в употреблении у туземных женщин, и, вероятно, та же женщина уронила шарик со своего браслета. Нагнувшись и задыхаясь, он продолжал свои поиски. Сделав сто шагов дальше, Баль-Нарин поднял еще серебряный шарик и по его нахождению на конце нежного листка заключил, что он здесь недавно.

Внимательный осмотр несколько задержал движение вперед, и свисток, которым раджа сзывал свой маленький отряд, раздавался издали. Баль-Нарин отвечал особенным криком. Скоро он услыхал конский топот.

— Раджа-саиб! — крикнул он. — Терпите: скоро я вам скажу кое-что.

— Что такое? Ты бредишь, Билли! Что ты мог узнать в этой пустыне?

— Это мое дело, ваша светлость! Оставьте меня, умоляю вас. Пусть люди и лошади вздохнут и поедят. Я скоро вернусь.

Раджа печально повернул коня. Приходилось подчиняться капризам Баль-Нарина, так как без него нельзя было обойтись. Наступал вечер, и люди были не прочь остановиться. Медленно, охваченные апатией под влиянием ядовитого воздуха, солдаты развели огонь и расположились около него, между тем как один из них принялся за приготовление ужина. Том ходил взад и вперед, охваченный неизъяснимым волнением. Среди этой пустыни, населенной огромными хищниками, его надежда замирала: он чувствовал свое ничтожество. Удались он от конвоя, неминуемо бы погиб. Без Баль-Нарина он не мог сделать ничего.

Прошел час. Нездоровый туман окутал равнину. Пришли отставшие повозки с вожаками. Раджа спросил последних, не видали ли они шикари. Кули отрицательно качали головой: они не встречали ни души. Том беспокоился, гурка успокаивали его. Если Баль-Нарин не появится вечером, он, наверное, вернется на заре. Тому пришлось удовлетвориться этой надеждой. Люди не сделали бы шагу без проводника, и продолжать путь без него было бы опасно и бесполезно. Молодому радже приготовили обычный ужин из риса и овощей, но он не притронулся к еде. Сев на лошадь, юноша медленно поехал к тому месту, где расстался с шикари. Здесь он стал свистать, звать. Пытался пробиться через траву, но, встреченный поднявшимся из нее роем ядовитых насекомых, вынужден был отступить, убедившись в тщетности усилий, и вернулся в лагерь совершенно обескураженный…

Горящие головни, воткнутые на высокие шесты, освещали стоянку, вырисовываясь багровыми пятнами на темном небе. Том лег на походную постель и закрыл лицо газовой сеткой от москитов. У него была драгоценная способность засыпать по желанию. Сон, хотя короткий и неглубокий, подкрепил силы молодого человека. Через два часа он проснулся. Все было тихо на привале, костры гасли, но головни горели. Два солдата-гурка на часах; прочие солдаты, кули, погонщики верблюдов спали, свернувшись возле животных, привязанных в центре, около огня.

Было около полуночи, но мрак рассеивался, так как бледный серп луны, поднимавшейся со своего снегового ложа за ужасными Гималаями, освещал белыми лучами пустынную равнину. Том рад был свету.

Один из часовых, видя, что он встал, подошел к нему:

— Что угодно радже-саибу?

— Вернулся Баль-Нарин?

— Нет, его не видно в лагере.

— Слышали вы что-нибудь?

— Ничего, кроме рева зверей в джунглях. Пуртаб убил змею. Да угодно будет богам, чтоб это не принесло нам несчастья.

— Отсутствие Баль-Нарина беспокоит меня. Поищу его.

— Если вы отойдете от стоянки, саиб, вы уже не вернетесь. Здесь царство демонов: они щадят людей, которые идут вместе, но умерщвляют одиноких.

— А Баль-Нарин?

— Дьявол не убивает своих детей. Баль-Нарину нечего бояться, куда бы он ни пошел.

— В самом деле? — спросил Том смеясь. — Хорошо иметь такого знаменитого предка. Но я не боюсь: у меня есть и револьвер, и сабля. Если я свистну, постарайся отвечать мне.

— Хорошо, саиб, — отвечал солдат, сторонясь, чтобы дать пройти радже.