Найду твой след

Глава одиннадцатая Человек-оркестр

Бьорн развалился на диване, обтянутом серой шерстью, в гостиной своей сестры и слушал музыку.

— Как тебе моя новая работа? — спросила Шарлотта. — Что скажешь о звуке?

Она сцепила руки на коленях, возле кресла стояли ее костыли, и Бьорн поймал себя на мысли, что у него давно не сжимается сердце, когда он случайно натыкается на них взглядом.

Какая сильная Шарлотта, думал он, после того несчастья она не только не потеряла рассудок, она преуспела в бизнесе. К ней едут записываться иностранные музыканты, прослышав про ее «нечеловеческий нюх» на успех, как она сама называет свой профессионализм.

— Говори, как тебе? — требовательно повторила она, и Бьорн снова вслушался в голос певца, в который негромко, но вполне отчетливо вплетался женский.

— А женский — это чей?

— Моя старая запись. — Шарлотта усмехнулась и насмешливо добавила: — Всякому творцу хочется остаться в веках. Я не исключение. Я кое-что препарировала.

— Здорово. А… кто он? — Бьорну неприятно было признаваться, что он прослушал имя певца, но он точно уловил, что это иностранец.

— Француз, — ответила Шарлотта, но имя не сказала.

— Как он на тебя вышел? — полюбопытствовал Бьорн.

— Через Интернет. Знаешь ли, мой сайт очень популярен, Бьорн. Я тебя должна благодарить за то, что ты вывел меня в виртуальный мир. — Шарлотта засмеялась. — Хотя на самом-то деле я из него никогда не выпадала. Просто сама не знала.

— По-моему, там окопались все музыканты, — уточнил Бьорн.

— Я благодарна тебе, Бьорн, — настаивала Шарлотта.

— Мне это ничего не стоило. — Он пожал плечами. — Но если ты настаиваешь на благодарности… Хорошо, буду считать тебя своей должницей. Отработаешь.

— Уже, Бьорн, — тихо пробормотала Шарлотта, она хотела что-то сказать еще, но брат опередил ее.

— Так как его зовут? Когда парень станет знаменитым, я буду хвастаться, что это моя сестра его сделала.

— Его зовут Бернар Констан, — сказала Шарлотта с улыбкой.

Бьорн уставился на нее, будто не расслышал.

— Бернар. Констан. Теперь понял? — повторила она. — Он из Парижа.

Шарлотта, наблюдая за братом, больше не сомневалась, что не зря минувшей ночью не сомкнула глаз. Она соединяла обрывки фактов, собственные наблюдения и домыслы, в результате чего у нее возникла вполне цельная картина из прошлого. Теперь она жаждала узнать, все ли в ней верно.

— Ну да? — Бьорн дернулся и сел прямо. — Он… приезжал к тебе?

— А как ты думаешь? Не я же к нему?

— Но это… Он тот парень, который… Нет, не может быть! — Бьорн махнул рукой.

— Знаешь, Бернар что-то такое вспоминал… — Шарлотта не отрываясь смотрела на брата, — о Марше мира. Может быть, вы участвовали в одном и том же?

Бьорн смотрел на сестру во все глаза. Его лицо побледнело, на нем еще ярче синели большие глаза. Бьорн красив до сих пор, как в юности, подумала Шарлотта.

— Он говорил о шведе и о девушке-американке, что все трое были дружны…

— Что он говорил о ней?

— Так ты вспомнил его? — спросила Шарлотта, — О, погоди, послушай, вот самое красивое место… Между прочим, Бернар признался, что его любимая классическая вещь — концерт Баха для двух скрипок с оркестром. И я это слышу, прямо сейчас… Значит, ты его вспомнил? — Шарлотта натянула на плечи голубой шотландский шарф.

— Я не забывал его, Лотта.

Она кивнула и посмотрела на брата.

— Он мне сказал… что чувствует себя перед ней виноватым.

— Перед ней? — переспросил Бьорн. — Что он ей сделал? — Бьорн стиснул кулаки и сжал челюсти.

— Он сказал ей одно слово. Неправильное. Не то, которое должен был сказать.

— Какое слово? — Глаза Бьорна потемнели, он чувствовал, как налились тяжестью кулаки.

— Звучит невероятно, но он сказал «девушка» вместо «сестра». Бернар говорит, что всегда плохо знал английский.

Бьорн не мигая уставился на сестру, словно ожидал разъяснения.

— Он сказал той американке после внезапного отъезда шведа, что тот улетел на зов девушки. А должен был сказать — сестры…

— Это… он так сказал?

— Да.

Бьорн молчал, пытаясь осознать новость.

— Но почему он не встретился со мной? Почему все это он рассказал тебе?

— А откуда ему было знать, что я твоя сестра? Меня все знают, как Шарлотту Свенску. По имени фирмы. Для музыкантов нет Шарлотты Торнберг.

Бьорн ошеломленно смотрел на нее, голос Бернара Констана, поддержанный голосом Лотты, звучал и звучал, он чувствовал, как внутри у него все переворачивается. Эта музыка возвращала его в Булонский лес, в ту звездную ночь. Только в песне Бернара не было той болезненной радости, которая заполняла сейчас Бьорна.

— Кажется, я понял.

— Что ты понял, Бьорн? — Лотта откинула плед, ей стало жарко — казалось, воздух в комнате раскалился от горячих эмоций Бьорна…

— Я понял, почему француз захотел записать свой диск у шведки.

— Почему?

— Потому что только японцы, не считая шведов, способны передать такую печаль. Ни одна французская фирма не сделает похожей записи. Ты на коне, Лотта!

Она засмеялась.

— Я падала только с лестницы, мой дорогой братец. Но с коня — никогда…

Бернар Констан припарковался возле музея Орсе в девять утра, как обычно это делал по пятницам. Из своего зеленого «пежо» он вынул сперва барабан, который пришлось повернуть на «живот», — он не проходил боком. Потом аккордеон, тромбон, тарелки. Гитара лежала в самой глубине, и, чтобы ее достать, Бернару нужно было по пояс влезть в багажник.

В такие дни, когда Бернар Констан играл на улице, он чувствовал себя снова студентом консерватории, который не просто подрабатывал на бокал вина и сигареты, а учился играть на публике, или, как говорили педагоги, привыкал концертировать.

Сегодня в музей выстроится очередь — самый разгар сезона для туристов. Он прекрасно изучил приливы и отливы публики, поскольку не первый год играет на этом месте.

Бернар уселся на высокий табурет, по правую руку поставил барабан, на боку которого еще студентом нарисовал сердце, пронзенное стрелой, — кроваво-красное по краям и бледно-розовое в середине. Через розовое поле он пропустил тонкую черную стрелу с красным оперением. Посвящение всем девушкам…

Бернар был впечатлительным и любвеобильным, как все артисты. Каждой возлюбленной он говорил, что именно в ее честь, которую она ему подарила, он создал столь чудное произведение искусства. Верили не все, но он-то при чем?

Но та, которая на самом деле его вдохновила, так и не узнала об этом. Впрочем, все теперь в далеком прошлом, с усмешкой подумал Бернар. А инструмент хорош до сих пор. Он понял в конце концов, что его единственная и непреходящая любовь в этом мире — музыка. Женщины приходят и уходят. Если бы это было не так, то с какой стати он сейчас устраивал бы свой концерт?

Бернар проверил, удобно ли ему дотянуться рукой до ударных, повесил на шею тромбон, потом трубу и, наконец, накинул на плечи кожаные лямки тяжелого аккордеона. Он не этим зарабатывает на жизнь. Но будет играть здесь и тогда, когда начнет качать деньги из воздуха, это произойдет совсем скоро. Бернар уже заказал воздушный шар и большую корзину к нему, подал в мэрию все бумаги и скоро получит лицензию. Его воздушный шар с разноцветным куполом будет висеть над Марсовым полем, и все желающие за плату будут подниматься на нем и смотреть сверху на прекрасный Париж.

Бернар Констан играл перед публикой не только возле музея Орсе, у него было одно местечко на пешеходном мосту через Сену, там он играл в праздники. Ему нравилось наблюдать, как публика, которая катается на теплоходе, тянет головы вверх, чтобы рассмотреть, что за оркестр над ними.

Ему заказывали сочинить музыку для драматических спектаклей и для кино. Он выпустил несколько лазерных дисков, один недавно в Швеции. Так что, как говорил Бернар, плоды его любви можно потрогать…

Бернар начал концерт с хорошо знакомой мелодии «На солнечной стороне улицы».

Туристы выстраивались в очередь в музей Орсе, желая посмотреть картины импрессионистов. В шляпу Бернара, перевернутую вниз тульей, охотно кидали монеты. Он искоса наблюдал, как рыжеволосая дама, наверняка американка, исполненная особого достоинства и упиваясь собственной щедростью, кинула пятифранковую монету и гордо отошла, неловко переставляя старческие ножки-спички в дорогих кроссовках.

Бернар давно заметил, что американцам трудно соотнести франки и доллары — эта мадам полагает, что озолотила его, хотя пять франков меньше одного доллара. Она не упустила возможности наградить себя за это рекламным буклетом, который издал о себе самом Бернар, перечислив все реальные успехи на поприще музыки и добавив немного вымышленных. Он составлял его по простому принципу: не веришь — проверь.

Доиграв одну вещицу, Бернар взялся за другую, которая наверняка обернется серебристым дождем. Он не ошибся. Когда он дошел до половины мелодии «Эротика», шляпа сотрясалась от звона. Он всегда играл эту вещь второй, желая, чтобы дно шляпы закрылось. Бернар подметил одну деталь — если в шляпе много монет, люди охотнее расстаются с деньгами.

Открытое проявление стадного чувства, считал он. Но Бернар сам никогда не кидал монет, как делают другие музыканты.

Он сильно ударил по металлической тарелке, она зазвенела, Бернар услышал аплодисменты. Он улыбнулся публике, кивнул, благодаря за признание его виртуозности. Приятно. Он и сам аплодирует до боли в ладонях виртуозам-скрипачам, когда слушает любимый концерт Баха для двух скрипок.

Стоило ему подумать о Бахе и о его концерте, написанном в тональности ре-минор, Бернар почувствовал, как защемило сердце. Подумать только, человек не меняется столетиями, и как часто случается, что недостаток одного рождает избыток другого. Бах написал свой концерт, потому что у него не было под рукой… органа. Вот он и написал для скрипок. Но написал гениально, он вложил в эту вещь столько тоски и страсти…

Бернар не понял, почему встрепенулся от звона одинокой монеты. Он был такой же, как и звон остальных. Те-еньк — и тишина. Обычно Бернар не смотрел на тех, кто кидает деньги, он долго тренировался перед зеркалом, подбирая выражение лица, наиболее подходящее для того, чтобы вынести его на публику. Он — артист, поэтому должен быть недосягаемым. Артиста и зрителей обычно разделяет сцена, но у него нет сцены, люди рядом с ним. И лишь выражение лица может отделить их друг от друга.

Он поднял глаза и палочка, которую он уже занес, чтобы ударить по барабану, замерла в воздухе.

Тоненькая женщина в небесно-голубом брючном костюме уставилась на него. Темные глаза на белом лице смотрели не мигая, а губы слегка приоткрылись. Он понял, сейчас она произнесет его имя.

— Б… Бернар…

Она сделала шаг к нему — нерешительно, потому что нормальные зрители всегда ощущают невидимую грань между собой и артистом.

Бернар, сам от себя не ожидая, вскочил с высокого стула, в одно движение сбросил лямку аккордеона с плеча и раскинул руки.

— Натали! Неужели?!

Она бросилась к нему в объятия.

— Бернар Констан! Это на самом деле ты?

От нее пахло свежестью лета, тело было худеньким, но крепким.

— Как я рад тебя видеть! — Он слегка отстранил ее от себя. — Какая ты стала, Натали! — Глаза его сияли от восторга.

Бернар чувствовал, что очередь с интересом наблюдает за сценой, которая разворачивается перед ней. Его ухо уловило звон момент, он готов был со смехом объявить, чтобы они не обременяли себя — это не спектакль, это реальная жизнь. А за то, что ты просто живешь, никто тебе денег платить не обязан.

— У тебя есть время? Ты пришла в музей? — спрашивал он, не выпуская Натали из объятий.

— А ты? Ты на работе? — спрашивала она, всматриваясь в лицо Бернара. — Вообще-то ты не похож на уличного музыканта. И от тебя пахнет… — она повела носом, — дорогим лосьоном.

Бернар засмеялся.

— Я здесь получаю удовольствие, Натали. Поэтому в любой момент могу его прервать. То есть нет, я неправильно говорю. В любой момент я могу переключиться на другое удовольствие. Ты как, согласна?

— Конечно! Если мы с тобой сможем где-нибудь посидеть…

— Конечно. — Он протянул ей гитару. — Неси к машине, вон к той, — и указал на зеленый «пежо».

Очередь расступилась, пропуская Натали и во все глаза наблюдая за мужчиной и женщиной.

Бернар быстро, привычными движениями, доведенными до автоматизма, погрузил в машину инструменты. Он с точностью до миллиметра знал, как их уложить.

— Итак, — сказала Натали, усаживаясь рядом с ним. — Куда мы поедем?

— Как насчет того, чтобы посидеть за чашкой хорошего кофе с коньяком?

— С удовольствием. А… мы можем сделать это где-то в районе Булонского леса?

— Ты хочешь вернуться в прежние места? — Бернар усмехнулся. — Что ж, поехали.

Он выруливал на шоссе, чувствуя, как прошлое наваливается на него. Удивительное дело, но присутствие человека из прежней жизни возвращает давно ушедшее. То, что казалось уже изжитым.

Он вспомнил свое вожделение к той девочке, какой была Натали много лет назад, свое яростное соперничество с Бьорном Торнбергом, мучительное напряжение и ожидание — кого выберет Натали Даре…

И, конечно, он помнил свои слова: «Бьорн улетел. Его вызвала девушка».

Он намеренно совершил ту ошибку, оправдывая себя тем, что плохо знает английский. Бернар не забыл, конечно, как по-английски «сестра». Но он ведь мог забыть? И потом, сестра — тоже девушка. Значит, то была не ошибка, а простая неточность. Я вообще не обязан знать этот чертов английский, внушал себе юный Бернар.

Снова он увидел, как вмиг осунулось ее личико, как погасли темные глаза. Но Бернар не поправил себя, он ждал, как охотник в засаде.

Натали предложила ему тогда пойти погулять, покататься на теплоходе по Сене…

Он снова ждал, ожидая порыва… Он надеялся, что Натали захочет назло Бьорну отдаться ему, он жаждал этого и был готов — давно, с первого дня, как только увидел ее.

Он и Бьорн увидели Натали Даре вместе. А она увидела только Бьорна Торнберга.

Бернар улыбнулся. Натали сейчас похожа на ту девочку, но от нее веет уверенностью женщины, а не полудетским трепетом. Взрослые женщины не волновали его так, как юные создания.

Нет больше девочки, с которой они гуляли в тот летний вечер, катались на теплоходе по Сене, которую он укрывал своей курткой и обнимал за плечи. Бернар чувствовал нервную дрожь, она боролась с собой, это ясно. Но победила себя и свой порыв.

К его великому сожалению.

Маршисты уехали. А потом Бернар узнал из газет потрясающую новость — Натали Даре готовится сделать миру подарок. Ребенок, рожденный после окончания Марша мира, станет ее вкладом в сохранение мира на планете, писали газеты.

Бернар обомлел, не поверил собственным глазам. Как это может быть… Потом в его ушах возникли музыкальные звуки, которые он всегда слышал, играя «Какой чудесный мир». Чудесный мир включал и крики страсти, которые он не мог забыть с той ночи в Булонском лесу.

Выходит, Натали родила дочь от Бьорна?

Он долго ждал какого-то отклика от шведа, но тот, холодный и спокойный тип, не подавал никаких признаков жизни…

— Ты надолго в Париж? — спросил Бернар, обгоняя лимузин.

— Нет. Я была в Бретани. Знаешь городок Ренн?

— Конечно, — ответил Бернар. — Чудесное место.

— При тамошнем университете есть школа, где учится моя дочь, Мира. Я не знаю, слышал ли ты, но у меня есть дочь. — Натали улыбнулась.

— Да кто же не слышал? — Бернар покрутил головой, длинные волосы заплясали на воротнике бордовой рубашки. — Об этом слышали все. И… все оценили… твой поступок.

Она усмехнулась и отвела взгляд в окно.

— Поступок, верно… — Натали вздохнула. — Я ездила ее навестить.

— Ну и как ей там?

— О, она в полном восторге. Я тоже, кстати. Мы с Мирой прокатились по всему полуострову.

— И близко от Парижа. Ты ехала туда на поезде?

— Да, всего два часа на скоростном из Парижа, но ты попадаешь в совершенно другую страну.

По Бретани их катал на своем новеньком «мерседесе» приятель Миры Ронни Уолл, студент университета в Ренне. Едва они вышли на берег моря в Сен-Мало, как Натали едва не потеряла дар речи: на волнах качалась яхта, на борту которой было написано ее имя — «Натали».

— Мама, по-моему, в этом есть какой-то тайный знак, — засмеялась Мира. — Может, эту яхту кто-то готовится подарить тебе?

— Вот эту? — спросила Натали, принимая ее игру.

— Будь я вашим другом, Натали, я бы вам обязательно подарил яхту, — пробасил Ронни.

— Я ревную! — заверещала Мира.

— Спасибо, Ронни. Ты очень галантный. Я думаю, Франция щедро делится своими манерами даже с, как они здесь говорят, надменными янки…

— Мне очень понравилось в Бретани, — улыбаясь этим воспоминаниям, сказала Натали.

— А почему ты отправила Миру именно туда? — спросил Бернар. — Это место нужно хорошо знать, чтобы попасть настолько точно. Выбор отличный. Больших просторов и потрясающей атмосферы не найти, на мой взгляд, во всей Франции.

— У меня есть подруга… точнее наставница. Она жила в свое время во Франции. Это она мне указала на Ренн. Я рада, что послушалась. — Натали вздохнула. — Я теперь переехала ближе к Европе, мне до Франции, можно сказать, рукой подать. — Она засмеялась и сложил руки на груди.

Бернар заметил кольцо на указательном пальце правой руки. На безымянном пальце левой руки обручального не было.

— Ты стала жить ближе к Европе? — Бернар вскинул брови. — Где это?

— Ах, я долго жила на Аляске, поэтому переезд в Сан-Франциско мне кажется широким шагом в Европу. — Она засмеялась и поправила ремень безопасности, который вдавился ей в грудь.

— Вот как? И что же ты там делала? Ты, кажется, после Марша работала в женской организации?

— Да, но недолго. Потом я занялась бизнесом…

— Правда? Каким же?

— Ресторанами. Сеть называется «Столик Траппера».

Бернар чуть не въехал в бампер зеленого «фольксвагена».

— Ох. Ты меня потрясла.

— Я вижу, поэтому умолкаю, иначе тебе придется долго играть на публике. Ты, значит, «человек-оркестр»?

Бернар засмеялся.

— Только раз в неделю.

— А в остальные дни?

— В остальные — я свободный художник. Сочиняю музыку, записываю, выпускаю диски.

— Правда? Я могу их купить?

— Я тебе подарю свой последний. — Он наклонился к ящику для перчаток и вынул лазерный диск.

— Только с автографом! — заявила Натали.

— Предлагаешь на ходу? — бросил он.

— О нет! — Натали затрясла головой. — Нет и еще раз нет. Я хочу остаться целой и невредимой.

— Твое эго чрезмерно, — проворчал Бернар. — Могла бы подумать и обо мне тоже.

Она улыбнулась, положила руку на его руку.

— Я… думала о тебе. Правда.

Вот как? Бернар почувствовал, как сердце отозвалось печальным толчком…

— А сейчас я почти завершил подготовку нового потрясающего проекта.

— Музыкального?

— Не-ет. Коммерческого.

— Ну да! — Натали вытаращила глаза. — Художник и коммерция?

— Я решил делать деньги из воздуха. — Бернар хмыкнул.

— Ох.

Сердце Натали сжалось в тревоге. Она знала, насколько творческие люди амбициозны и неуклюжи в реальной жизни.

— Я покупаю воздушный шар.

Натали с открытым ртом слушала Бернара, который говорил сейчас вовсе не как творческая личность, а как самый настоящий прагматик.

— Пожалуй, верно говорят насчет прижимистости и сообразительности французов. — Натали покачала головой, но не осуждающе и предостерегающе, как собиралась, а с восхищением. — Потрясающе. Другого слова не подберу.

— Шар подвешу над Марсовым полем. Ты можешь представить, сколько там народу?

— Все, кто направится к Эйфелевой башне, — твои клиенты.

— Если дела пойдут хорошо, я украшу шарами весь Париж. — Бернар засмеялся. — Звучит, да? После Марсова поля я нацелился на сад Тюильри.

— Покатаешь нас с Мирой? А… Ронни войдет?

— Если он вам нужен, то конечно. Я сам подниму вас в воздух, без помощника. Я пронесу вас даже над Булонским лесом, я сделаю так, будто мы случайно отвязались. У меня нет разрешения на полеты, а только на подъем на высоту пятьдесят метров.

Натали расхохоталась.

— Ну вот, ты с самого начала готовишься нарушить правила, бизнесмен. А ты… поддерживаешь с кем-то из маршистов отношения? — быстро спросила она. — Может быть, кто-то наткнулся на тебя так же случайно, как я?

Бернар покачал головой.

— Нет. Никто.

Натали опустила глаза и принялась рассматривать лазерный диск. Внезапно ее сердце дернулось.

— Ты… выпустил его в Швеции? — спросила Натали и откашлялась, потому что в горле запершило.

— Да. Там живет Шарлотта Свенска, потрясающая женщина, вернее потрясающий звукорежиссер.

— Вот как? Молодая и хорошенькая? — ехидно поинтересовалась Натали.

— Немолодая и на костылях.

— О Господи, — выдохнула Натали.

— Но, может быть, это и помогает ей слышать звуки так, как никто другой. Она сидит дома, никто ей не сыплет в уши всякую чепуху. Понимаешь? Она ввела в мою запись женский вокал, от которого все просто тащатся. Ты послушаешь и сама поймешь.

— А когда ты был в Швеции… ты не виделся с… Помнишь, был в Марше один швед, Бьорн?

Бернар уловил то, чего сама Натали не уловила в своем голосе — легкой вибрации в слове «Бьорн».

— Нет. А… у тебя нет никакой с ним связи? — задал он вопрос с подтекстом.

— Нет, — быстро ответила Натали. — После того, как он улетел на зов девушки… Помнишь, ты мне сказал?

Бернар ощутил легкий укол совести. Он шумно вздохнул и бросил на Натали быстрый взгляд.

— Видишь ли, я тогда неважно знал английский. Представляешь, я забыл тогда, как по-английски слово «сестра». Это ведь из-за сестры он улетел тогда так внезапно.

Натали чувствовала, что воздух в машине стал нестерпимо горячим. Или костюм слишком теплый для такой погоды. У нее взмокла спина.

— У тебя работает вентиляция? — спросила Натали.

— Да, конечно. — Бернар наклонился к приборной панели. — Откроем пошире. Но это еще не жара. Если бы ты приехала сюда в июле, то…

— В Сан-Франциско тоже бывает жарко, — спохватилась Натали. Ей совершенно не хотелось выставлять перед Бернаром свои истинные чувства.

Он подрулил к небольшому ресторану, над входом в него раскачивалась от легкого ветерка вывеска, на которой изображена чашка кофе и пирожное в форме гитары.

— Вот такое музыкальное кафе. — Бернар засмеялся. — Здесь уютно.

Натали окинула зал придирчивым взглядом профессионала. Стеклянные столешницы, в стеклянных круглых подсвечниках стоят свечи. Сквозь огромные окна-витрины льется солнечный свет. Барная стойка очень легкая, в сочетании с подвесным балконом возникает удивительный эффект — кажется, что пространство кафе огромно, даже беспредельно. Но это не пугает, а заставляет дышать полной грудью.

— Как оригинально, — похвалила Натали, усаживаясь за столик на роскошный кожаный диван.

— Здесь даже конфеты делают вручную, — похвастался Бернар. — И потрясающее суфле. Ты что будешь?

— Я полагаюсь на твой вкус.

— Тогда позволю себе остановиться на конфетах с рубленым миндалем, хрустящей нугой и пралине в шоколадной глазури.

— Господи, Бернар, никогда не подумала бы, что мужчина способен произнести все эти слова без запинки! Ну-ка, скажи, скольких девушек ты кормил здесь такими конфетами? — строгим тоном ревнивой матроны спросила Натали, и ей самой стало смешно.

— Брось, Натали. — Бернар вздохнул с напускной серьезностью. — Я учил эти слова, чтобы произнести их тебе. Я готовился к встрече с тобой, может быть, все годы…

— О, неужели ты думаешь, я могу в это поверить? — сказала Натали, но на самом деле испытала странное удовольствие от его слов. Хотя она прекрасно понимала, чего стоят слова сладкоголосого француза.

Бернар заказал крепчайший кофе-эспрессо, который принесли в крошечных чашечках, а также пирожные — сицилийские трубочки с заварным кремом и с малиной.

Он ощущал легкую вину. Будучи тонким музыкантом, Бернар не терпел фальшивых нот, всегда доводил свою игру до совершенства, не желая оскорбить знатоков и ценителей музыки. А тогда он сфальшивил, причем — теперь-то можно признать — сделал это намеренно. Он думал, что фальшь поможет его чувствам.

Но фальшь на то и фальшь, она не способна помочь по-настоящему. Только на время.

Бернар улыбнулся, но улыбка вышла виноватой.

— Ты женат? — спросила Натали, осторожно беря чашечку с кофе.

— Нет. — Он покачал головой. — Это не мой образ жизни. Я не могу играть в дуэте.

— Понятно, тебе нужен оркестр. — Натали отпила кофе, потом засмеялась. — Впрочем, я не права. Ты ведь сам себе оркестр.

— Когда как. Это зависит от…

— Пятен на Солнце, — пошутила Натали, и, словно притушевывая бесцеремонность своего вопроса, поспешила добавить: — Я тоже не замужем.

— Вот как? Но ты говорила, что занимаешься бизнесом? Так неужели…

— Это можно делать и без мужчины. — Натали усмехнулась. И, вспомнив свою пластилиновую войну с Траппером, добавила с еще большим убеждением: — Без мужчины делать это гораздо лучше. — Мы с Агнес наняли хороший штат, у нас прекрасные юристы, бухгалтеры, поэтому все, что касается этой стороны дела, идет превосходно. О поварах я не говорю. Они все просто высший класс. Некоторое время я занималась контрактами с охотниками, но это было, когда я жила на Аляске и мы только запускали свой бизнес.

— Да-а? — протянул Бернар.

Он снова уловил какой-то чувственный подтекст. Иногда он надоедал сам себе своей тонкостью слуха, но не мог с собой справиться. Он слышал то, что человек не собирался говорить.

— Агнес — это моя компаньонка по бизнесу, — объяснила Натали. — Я уже упоминала о ней.

— Ты ее назвала наставницей? — спросил Бернар, откусывая кусочек пирожного.

— Да, она для меня очень важный человек и… многоликий, если можно так сказать. Понимаешь?

— Да, ты говоришь по-французски лучше, чем я по-английски.

— Спасибо, — улыбнувшись, поблагодарила Натали. — Ох, как вкусно. — Она съела конфету. — Не знаю, помнишь ли ты Агнес Морган, она была в нашем Марше, она из руководства женской организации.

— Я помню только тех женщин, которые меня взволновали. Как ты, — добавил Бернар с совершенно серьезным лицом. — О тебе, к примеру, я помнил все эти годы, даже Америка у меня ассоциировалась с тобой, Натали. Я не шучу.

— Спасибо, Бернар. Ты для меня тоже — воплощение французского мужчины.

Он откинулся на спинку стула и захохотал.

— Значит, шутишь.

— Нет, нисколько. Ты такой изящный, милый, легкий…

Натали болтала с Бернаром, а из головы не выходила его фраза о сестре. А что было бы, как сложилась бы ее жизнь, если бы Бернар тогда сказал не «девушка», а «сестра»?

— Ты хочешь чего-нибудь выпить? — Бернар кивнул на барную стойку, уставленную бутылками.

— Пожалуй, — согласилась Натали, чувствуя, что в горле пересохло, несмотря на выпитый кофе.

— Вино?

— Да. Даже, пожалуй, я бы выпила… мартини.

— Понял. — Бернар подозвал официанта.

Натали отодвинула от себя чашку, по ее стенкам стекали остатки кофе и оседали на дне, она наблюдала, какие причудливые узоры остаются на фарфоре. Но она не умела их разгадывать. Однако причину своего желания выпить итальянского вермута в Париже, а не французского вина Натали разгадать могла.

Они с Бьорном пили мартини в Париже перед их ночью в Булонском лесу, и Натали помнила ту счастливую легкость в голове. Ей захотелось вернуться в то состояние.

— Хочешь взглянуть на мою дочь? — поддавшись внезапному порыву спросила Натали и, не дожидаясь ответа, открыла сумочку.

— Конечно. Я собирался спросить, нет ли у тебя с собой ее фотографий.

Натали вынула альбомчик и раскрыла.

— Вот, смотри, это она три дня назад… А это мы с ней на море…

Бернар потянулся к альбому, потом отдернул руку, словно обжегся.

— О Господи, Натали… — пробормотал он. — Я… я заставлял себя сомневаться, но это… — он развел руками.

Рука Натали метнулась к губам. Что она наделала? Она забыла… ну почему она забыла?

Она забыла, что ее дочь — точная копия Бьорна Торнберга.

Натали привыкла показывать фотографии Миры, нимало не заботясь о сходстве девочки с отцом. И, видимо, парижский воздух, вино, расслабленность, приятная компания Бернара, которого она воспринимала своим человеком, виной тому, что она совершенно забыла о…

— Т-ты… думаешь? — задала она глупый вопрос, потом горько улыбнулась и сказала: — Прости, я не собираюсь морочить тебе голову.

— Даже если бы захотела, — Бернар усмехнулся, подвигая к себе поближе альбом, — у тебя ничего не получилось бы.

— Да, — коротко сказала Натали. — Мира его дочь.

— Какой счастливый мужик, — хмыкнул Бернар.

Натали показалось, что в его голосе прозвучала легкая тоска. Натали чувствовала, как кровь пульсирует в висках, она подняла бокал и отпила большой глоток. Ее бросило в жар.

— А… он… знает?

— Нет, — ответила Натали.

— Но почему? Почему? — В глазах Бернара светилось искреннее недоумение. — Это неправильно, Натали. Это неправильно лишать двоих радости естественных чувств — дочь и отца…

— Так вышло, — сухо проронила Натали.

— Но ты… когда-нибудь их познакомишь?

— Боюсь, я уже сама не знакома с Бьорном.

— Погоди. — Бернар положил свою ладонь на ее руку, и Натали почувствовала, как она дрожит. — Я сейчас подумал… Если бы Мира была моей дочерью… Какое я испытал бы счастье!

Его глаза горели так ярко, что Натали почувствовала неловкость.

— Но она не твоя дочь.

— Ах, как бы я этого хотел… Ты не посмела бы меня держать на расстоянии. Слышишь?

В голосе Бернара на самом деле слышалась угроза, так мог говорить только мужчина, которого женщина хотела лишить чего-то. Его голос был отдаленно похож на рычание Долли, их аляскинской хаски, когда ездовые собаки пытались отнять у нее сахарную косточку.

Натали смотрела на Бернара, и в ее глазах больше не было паники. Это была снова взрослая сильная женщина, такая, каких Бернар не принимал. Они не его партнерши. Но он осмелился сказать:

— Натали, как я тогда завидовал ему…

— А ты знал? — Она густо покраснела.

— Разве можно было не знать? — Бернар окинул ее откровенным мужским взглядом, каким-то чужим, словно они никогда не были знакомы, словно он смотрел на женщину, которая не способна понять то, что он намерен сказать. Потому что она — женщина и ей не дано понять. — Ты так кричала тогда в палатке, это была страстная музыка, которую я пытался передать в своих сочинениях, но… не смог.

Натали внезапно ощутила прилив ярости. В словах Бернара — или нет, в его интонации, — она услышала что-то снисходительно-мужское. Такое, что она уже слышала в своей жизни, особенно явственно — от Траппера. Видимо, потому, что на его глазах она менялась и становилась взрослой и самостоятельной. Была еще одна причина — она заключала с ним контракты, а не он с ней.

— Но неужели у тебя в постели так никогда не кричали женщины? — Глаза Натали блестели холодным блеском, она сверлила Бернара взглядом, ожидая, что сейчас он заорет, взорвется от оскорбительного намека.

Но он расхохотался и покачал головой.

— Может быть, потому я часто меняю женщин, что не могу найти такую.

— Мне жаль, — насмешливо бросила она. — Тебе предстоит упорный труд.

— Ничего, ничего, я справлюсь. Потому что у меня есть… камертон, с помощью которого я найду нужную мне тональность.

— Ладно, перестань, — попросила Натали.

— Перестать — что? Искать? — Бернар сделал вид, что не понял, о чем она говорит.

— Перестань паясничать, вот что, — пояснила Натали.

— Хорошо, перестану. Обещаю. А вот чего не обещаю, так это того, что новость сохраню в тайне.

— То есть? — Натали почувствовала, что задыхается. — Это моя тайна.

— А что ты сделаешь? Как запретишь мне сообщить Бьорну? Ты думаешь, мужская солидарность — это блеф? — Он опрокинул бокал и уставился на нее. — Мужчина — мужчине не враг. А женщина мужчине — заклятый друг. Поняла?

— Что-то ты заговариваешься, Бернар. Но… я прошу тебя, как заклятого друга, оставь все, как есть, хорошо?

В ее тихом голосе не было мольбы или угрозы. В нем была уверенность в собственной правоте, которую нельзя оспорить.

— Хорошо, — уступил Бернар, — я не стану вмешиваться.

Он криво усмехнулся. Было бы справедливо добавить прямо сейчас, что однажды он уже вмешался. Всего два английских слова — «девушка» и «сестра», развели Бьорна Торнберга и Натали Даре, возможно, навсегда.

— Слушай, Натали, а тебе не кажется, что надвигается юбилей нашего Марша?

— О, это еще не так скоро!

— Как считаешь, может, нам всем съехаться, скажем, в Париж? У меня уже будет воздушный шар, я вас покатаю…

Она засмеялась.

— Бесплатно? Или по двойной цене?

— Обсудим. — Бернар ухмыльнулся. — А ты могла бы раскинуть завтрак на траве, организовать «Столик Траппера». Но самой главной фигурой, я думаю, станет твоя Мира.

— Она справится. — Натали улыбнулась.

— Еще бы. Она привыкла к славе еще до рождения.

— Верно. Так и было.

Они еще поболтали, потом Натали, сославшись на скорый вылет из Орли, попросила отвезти ее в гостиницу.

— Если хочешь, чтобы я навестил твою дочь, вот мой телефон. Позвони и дай указания. Я все-таки не близко к Европе, а прямо в ее сердце.

— О'кей, спасибо, — поблагодарила Натали и протянула Бернару свою карточку с электронным адресом и телефонами.

Но на самом деле Натали не нужно было в аэропорт, она хотела остаться наедине с собой и обдумать то, что услышала.

Так значит, Бьорн улетел тогда из Парижа не из-за девушки, а из-за сестры?

Она не ожидала сама от себя, что испытает такое облегчение, как будто на душе все эти годы лежал камень, а теперь его больше нет.

Натали сидела в гостинице и бездумно листала буклет о Франции. Ее взгляд скользил по глянцевым страницам, потом она уставилась на фотографию, которая была такой умиротворяющей, что Натали захотелось вкусить той радости, которую обещали.

Талассотерапия. На морских фермах Бретани собирают водоросли для талассотерапии, есть искусственные станции — эклозарии, где выращивают фитопланктон и синтезируют уникальные компоненты.

Почему бы не заехать? У нее полно времени.

Натали вскочила и быстро покидала вещи в чемодан. А вдруг ей суждено снова встретиться с Бьорном? Она должна хорошо выглядеть, иначе он ее просто не узнает. И потом, местечко на самом берегу моря, там она может навести справки о рыбе… Это уже полезно для бизнеса.

Морские термы были расположены поблизости от пляжа, который тянулся на три километра вдоль моря, песок на нем был идеальным — мелкий, словно коричневый сахарный, который Натали иногда кладет в кофе. Центр талассотерапии разместился в великолепном старинном дворце, где все дышит роскошью. Из окон открывался неповторимый вид на море.

Натали решила устроить себе день красоты. Ей сделали массаж лица и тела. Она лежала, обернутая морскими водорослями и чувствовала, как расслабляется каждая клеточка, как уходят тревоги и усталость, а приятные мысли качают ее словно на волнах.

Бьорн Торнберг… Бьорн Торнберг. Он уехал не к девушке. Он уехал к сестре.

Казалось, волны вот-вот поднимут Натали и вынесут на берег счастья.

А потом у Натали спросили, не хочет ли она убедиться, что изнутри так же хороша, как и снаружи. Она согласилась…

Доктор снял перчатки.

— Можно встать, — разрешил он.

— И что, доктор?

Натали спросила просто так, совершенно уверенная, что она в полном порядке. И замерла, услышав:

— Я кое-что нашел.

Врач поспешил успокоить ее:

— Нет-нет, не волнуйтесь, рано волноваться, но вы должны знать. Узелок с булавочную головку.

— Но что это?

— Вероятно, фиброма. Я вам советую по приезде домой навестить своего врача.

Он профессионально улыбнулся. Натали тоже раздвинула губы, все еще находясь в приятном расслабленном состоянии. Счастливое настроение по капле утекало.

— Понятно.

Они помолчали.

— Но, если она станет расти, вам предстоит операция.

— Это неизбежно? — Сердце Натали билось в отчаянии — ну зачем, зачем она не ушла отсюда сразу после процедур? — Это, насколько я понимаю, меняет жизнь?

— Только в очень серьезных случаях. Вы не допустите этого.

Вероятно, у Натали был такой растерянный вид, что доктор сжалился над ней и сказал:

— Но я должен вас предупредить, что всякий организм — это отдельно взятое государство. И так же, как ни одно государство в мире не способно построить американский капитализм, так и, скажем, ваш организм нельзя сравнить с организмом другой женщины, которая перенесет такую же операцию. У вас есть внутренний драйв, вам некогда болеть.

— Вы смеетесь?

— Нет. Просто мы, доктора, обременены теоретическими знаниями, но каким-то необъяснимым образом все может произойти не так. Поэтому женщины вашего склада откуда-то черпают силы. Есть случаи, я тому свидетель, что беременность прекрасно избавляет женщину от операции. Опухоль рассасывается, вероятно потому, что вся энергия организма бросается на поддержание новой жизни. Имейте в виду.

Так вот что за шов на животе у Агнес! Вот почему, как выразился Траппер, от нее не пахнет женщиной! Значит, он не так уж и ошибался, когда произносил те жестокие слова об Агнес?

Натали с трудом ворочала языком, прощаясь с доктором, и на негнущихся ногах вышла из кабинета. Ей хотелось скорее на солнце, на воздух, на свободу. Оставить все то, что она узнала, здесь, пусть ее страхи и новоявленный узелок запутаются в морских водорослях и их смоет морской водой!

Она побежала от клиники так, будто собиралась добежать до Сан-Франциско.