Найду твой след

Глава третья Золотая клетка, прощай!

Натали с некоторой настороженностью собиралась на встречу. Что-то в голосе Агнес Морган подсказывало — это не простой ланч в «Пиранье».

Она надела желтый льняной костюм — приталенный пиджак с короткой узкой юбкой и черные туфли без пятки. Волосы отросли почти до плеч и ниспадали темным блестящим водопадом. Натали еще раз прошлась по губам яркой помадой и сняла со щеки выпавшую темную ресничку.

Натали взяла ключи от синего «фольксвагена», сунула под мышку черную плоскую сумочку и закрыла за собой дверь.

Она ехала по залитым солнцем улицам Сан-Франциско, ловко лавируя между застывшими в пробке машинами, которые в пятницу выезжали из города едва ли не с самого утра. Понуро, словно вьючные мулы, стояли «шеви-вэны», битком набитые вещами для «вольной жизни» и провизией для пикника, мотохаусы с чадами и домочадцами, а между ними проскальзывали маленькие машинки вроде той, на которой ехала Натали Даре. Не могла же она опоздать на встречу с Агнес!

Она довольно лихо научилась пробираться среди машин и среди людей. За последние годы Натали натренировалась так искренне улыбаться, что никто не мог устоять и не улыбнуться в ответ. А это значило, что она могла делать с этим человеком что угодно… Пока Натали докатила до ресторана, у нее заболели щеки, так она старалась.

Она припарковалась на полупустой стоянке, с удовольствием отметив, что «ягуара» Агнесс пока нет. Отлично, похвалила себя Натали. Старшую подругу следует уважать. Она вышла из машины.

В ресторанном полупустом зале Натали увидела, что занято всего три столика. Но за одним из них сидит… Агнес.

Улыбка слетела с лица Натали. Или она слепая — не заметила бордового «ягуара», или Агнес прикатила на такси.

Агнес любила это место. Однажды она призналась Натали: если бы она прямо сейчас могла выбирать, что делать в жизни, то открыла бы ресторан.

— Натали, мне нравится в этом знаешь что? — спросила она и быстро ответила: — Когда ты кормишь людей, они молчат.

— Ты настолько устала от разговоров? — удивилась Натали.

Ей-то как раз казалось, что для Агнес естественное состояние — все время вещать с трибуны, упиваться аплодисментами.

— Если бы ты знала, как сильно я устала от этого! Ведь все время одно и то же. Мне иногда хочется взорвать мир, чтобы люди начали произносить другие слова…

Но, сделав признание, Агнес никогда больше ничего подобного не говорила. Натали подошла к столику.

— Привет, Агнес! Я не видела твоего «ягуара».

— А ты не обратила внимания на «мини» в углу площадки?

— Это твой?

— Нет, я взяла у нашей казначейши. Моя машина на профилактике. Садись. Я кое-что нам заказала. Если ты хочешь…

— Доверяю твоему вкусу. — Натали уселась напротив Агнес. — Ты потрясающе выглядишь, — похвалила она, но Агнес не отозвалась на комплимент ответной похвалой. Не дождавшись дежурных слов, Натали спросила: — Так о чем ты хотела поговорить?

— Мире уже четыре года, верно? — начала Агнес, поигрывая позолоченной вилкой, которую взяла с белоснежной скатерти. — А ты заметила, что после того, как сменился президент, движение за мир стало другим?

— Если честно, то нет. Но ведь я не политик. — Натали пожала плечами. — Я… я… — Она хотела сказать, что она кукла, самая обыкновенная говорящая кукла, но передумала. Незачем говорить гадости о себе самой.

— Женское движение должно сильно измениться, оно уже меняется, — продолжала Агнес.

Натали внимательно слушала, пытаясь догадаться, куда клонит Агнес. Может быть, хочет сказать, что и ее выступления должны стать иными? Или ей предстоит какая-то важная поездка, например, в Австралию? Женская организация Сиднея давно записалась на очередь принять столь желанных гостей, как они с Мирой.

Представив долгий перелет, встречи и до боли в висках знакомые слова, Натали слегка поморщилась. Слова, которые она станет произносить, слова, которые услышит в ответ. Единственное, чего она не знала абсолютно точно, это то, что скажет Мира. Дочь говорила быстро, бойко и без запинки. У нее прекрасная дикция, необъяснимая уверенность в себе, никакого смущения перед любой аудиторией.

Агнес заметила гримасу Натали и спросила:

— Что-то не так?

— Да нет, все так, Агнес.

— Мира?

— Все о'кей.

— Ясно. Ты просто устала.

— Устала? — Натали вскинула тонкие брови. — Разве может устать волчок, который для того и предназначен, чтобы крутиться?

— Нат, вот что я тебе скажу.

Агнес решительно положила вилку на стол, и та почти воткнулась зубцами в скатерть. Натали на секунду показалось, что видит на белой ткани дырку. Ее сердце замерло, когда она услышала слова Агнес:

— Ты должна уехать.

— Ты имеешь в виду… мне предстоит поездка? Куда?

— Нет, — Агнес покачала головой, — я о другом. — Пора выйти из игры, Нат. Помнишь, я тебе говорила, что мы, взрослые люди, играем в разные игры и всякий раз намерены победить? Мы не хотим выйти из игры с потерями. Правда?

— Но… почему? — спросила Натали, хотя сердце удивило ее, с облегчением дернувшись в ответ на слова Агнес: «выйти из игры». Она и сама не ожидала, что так устала. — Ты не хочешь больше…

— Хочу. Мы все хотим тебя. — Агнес усмехнулась. — Мы все хотим тебя поиметь. Потому что вы с Мирой притягиваете деньги к организации. Но, милая моя, я хочу тебя сохранить… Для тебя самой.

Натали смотрела на красивую женщину с белым лицом, на ее собственной вилке болтался листик салата, он был кудрявый и колебался, потому что рука слегка дрожала. Натали, кажется, не знала, как с ним поступить — то ли вернуть в тарелку, то ли донести до рта. Но, когда Агнес закончила фразу, выбор не понадобился — листик упал на белую скатерть. Натали тупо смотрела на зеленую полоску, которая беспомощно лежала и увядала на глазах. Эта полоска никому больше не была нужна.

— Я не хочу, чтобы ты превратилась в нее. — Агнес кивнула на беспомощно лежащую на столе зелень.

Натали не сразу поняла, о чем говорит Агнес, и, подняв глаза, взглянула на соседние столики, пытаясь отыскать, на кого указала Агнес.

Агнес засмеялась. Низким, как у Эллы Фитцджеральд, голосом она проговорила:

— Не туда смотришь. Вон, на столе. Зелененький, маленький, несъедобный. Теперь он годится только на выброс. Не поняла?

Натали тупо качала головой.

— Не-а.

— Я так и думала, — обрадовалась Агнес. — Дорогая моя Нат, давай-ка уходи со сцены на пике славы.

— Но… разве я больше не нужна организации? — тупо упорствовала Натали.

— Тебе организация больше не нужна. Она уже опасна для тебя. Если ты еще пробудешь с нами год-другой, ты превратишься в ржавое помойное ведро. Разве не видишь, какие свары устраивают наши активистки?

— Но они… они борются…

— Они борются со своей природой. Они втюхивают себе в голову, что им не нужны мужчины, им нужен только мир на земле. Что «мир» мужского рода и с ним вполне можно трахаться столько, сколько хочется.

От неожиданности Натали открыла рот. Говорили, что Агнес бывает грубой и резкой, но эти слова ее просто потрясли.

— Считай, Нат, что я выгоняю тебя из нашей организации. Ты нам больше не нужна, такая красивая, такая обаятельная, с таким прелестным ребенком. Тебе не место среди нас. Ты выполнила свою миссию и свободна!

Агнес шлепнула рукой по столу, и Натали непроизвольно отметила, какие длинные у нее пальцы, какая изящная кисть. Она увидела, как заиграл топаз на указательном пальце. Он был похож на клочок легкого тумана в долине, в которую спускается вечер.

— Но… — Натали побледнела. — Неужели я…

— Да. Ты нам больше не нужна.

— Но куда же я…

— На край света. На Аляску, вот куда. — Агнес хрипло засмеялась. — Вы с Мирой улетаете в субботу. Я обо всем договорилась. Ты едешь работать в наш филиал. Но уже не матерью подарка борьбе за мир, а нормальным сотрудником. Ты будешь заниматься работой с местными женщинами, в основном с эскимосками. — Агнес встала, взглянула на часы. — Мне пора.

— Агнес.

Но Агнес уходила от нее, не оглядываясь.

Она не хотела сказать Натали то, что вертелось на языке. О том мужчине, которого она просила присмотреть за Натали и Мирой.

Натали осталась сидеть за столиком, официант не подходил к ней — Агнес заплатила за ланч, щедро дала на чай и велела не тревожить молодую женщину.

Когда Натали пришла в себя от потрясения и осознала, что свободна, она вдруг испугалась. А как же она… Как она будет жить без привычной золотой клетки? В которой ее так хорошо кормили и она только и делала, что пела… Она пела, подчиняясь чужой воле, за это ее кормили и поили…

Она сидела за столиком в полном оцепенении, не видя никого в зале, не глядя на еду, не ощущая тонкого запаха рыбы, приготовленной на гриле. Она не сказала бы сейчас, какого цвета овощи на тарелке.

Сейчас Натали Даре была не здесь. Да, в конце концов должна была признать Натали, не только Агнес, но и другие многоопытные женщины, обученные манипулировать или, как они уверяют, руководить другими людьми, читали тогда по ее лицу и по лицу Бьорна Торнберга их тайные желания.

О них догадаться не составляло труда, они сквозили в каждом повороте головы, ясно читались по тому, как топорщились ее соски под черной хлопчатобумажной футболкой, как напрягались бедра и как они играли, обтянутые тугими черными джинсами, когда Натали шла, чувствуя, что молодой швед следит за ней взглядом.

Она-то думала, будто язык ее тела читает только Бьорн Торнберг, но, оказывается, «чтением» занимались и другие.

Натали вдруг поймала себя на мысли, которую не допускала до себя, занятая своей странной публичной жизнью. Она каждый день вспоминала о Бьорне. Когда смотрела на Миру, день ото дня все больше становившуюся похожей на своего отца, когда ложилась спать, обнимая девочку и крепко прижимая к себе. Странное дело, но Натали казалось, что стоит Мире стать взрослой, как перед ней снова возникнет Бьорн.

Нелепая мысль. Взрослая Мира будет женщиной, а не мужчиной. Если бы родился мальчик, тогда еще можно было бы каким-то образом объяснить подобные грёзы.

Натали лучше стала понимать и Агнес Морган. Во время Марша и потом, с помощью ее и Миры, эта достаточно молодая и амбициозная женщина стремилась вырваться из рыхлой, разнородной толпы женского движения Калифорнии. Она хотела стать известной как Агнес Морган, а не просто как член комитета по международным связям женской организации Сан-Франциско. Она жаждала явить миру себя.

Высокая, тонкая, гибкая как лиана, Агнес даже улыбаться умела по-разному — холодно и надменно, когда следовало осадить соперницу, неотразимо нежно и понимающе, когда возникала нужда привлечь сторонников.

Натали Даре она улыбалась так, как не улыбалась никому. Иногда Натали хотелось дать определение этой улыбке. Но какое? Материнской назвать никак нельзя — по возрасту Агнес не годилась ей в матери. Пожалуй, то была улыбка сообщницы, подумала Натали.

Возможно, но… Натали тогда и представить себе не могла, что в этом порыве страсти у них с Бьорном был сообщник.

С тех пор Агнес вела ее по жизни и, надо отдать должное, от успеха к успеху. Вот и сейчас она намерена круто повернуть ее жизнь.

Так могу ли я сопротивляться на этот раз? — размышляла Натали. Стоит ли? Может быть, Судьба почему-то послала Агнес ко мне. Или за мной?

Натали ясно помнила день, когда в конференц-зал университета Беркли, в котором она изучала экономику, приехали женщины из женской организации штата. Среди них была Агнес Морган, давняя подруга матери Натали.

— Марш мира стартует в самом начале лета в Сан-Франциско, он проходит через страны Северной Европы — Швецию, Норвегию, заходит в Великобританию и завершается в Париже. Все расходы берут на себя фонды, которые поддерживают самых обыкновенных людей в борьбе за мир.

— Это будет поход с рюкзаками и палатками, — слушала Натали, и глаза ее загорались азартом. — Не забудьте надувные матрасы, — говорила Агнес и подмигивала. — Уверяю вас, пригодятся.

У каждого времени, как теперь прекрасно понимала Натали, есть свои игры и азартные игроки. Было время, когда по дорогам с рюкзаками за спиной и надувными матрасами бродили хиппи, они топали по асфальту и проселку в поисках свободы. Потом, с такой же примерно амуницией, пошли по свету в поисках в общем-то того же самого другие. Они называли себя «гражданами мира», не признающими никаких границ для благородной цели. В Марше мира участвовал один такой, он даже сменил имя и фамилию, сделал себе паспорт, в котором написано: «Малютка Миров». Этот здоровенный мужик был, как полагала Натали, немного не в себе, и она убегала от него, едва он делал шаг в ее сторону.

Но кто бы мог подумать, что именно он поможет ей оказаться в объятиях Бьорна Торнберга?

Однажды Натали резко повернулась, желая избавиться от Малютки, который махал ей рукой и, что-то крича, направлялся к ней. Она пустилась наутек, споткнулась и… уткнулась в грудь могучего блондина.

Этот швед не покушался на ее внимание, он просто раскрыл перед ней руки, иначе Натали шлепнулась бы на землю. Он заметил, что шнурок на ее кроссовке развязался и зацепился за пень…

Думала ли тогда Натали, что эти женщины и мужчины из разных стран на самом деле считают, что своими выступлениями уберегут мир от угрозы ядерной войны? Сама она принимала все на веру, не анализируя, потому что ее мысли были заняты совершенно другим — среди разношерстного сборища обнаружился потрясающий Бьорн Торнберг. А если бы не было никакой угрозы миру на планете, то она никогда бы его не встретила. Никогда.

— Атомным бомбам — нет! — скандировала Натали вместе со всеми.

И, стоило ей подумать о том, что ее голос сливается с голосом Бьорна, у нее в животе становилось горячо. И не только в животе… Натали знала, что с ней происходит, у нее был некоторый опыт с мальчиками…

Когда они шли по дорогам с рюкзаками, Натали казалось, будто все это с ней уже было. И горячий сухой ветер в лицо, и пыльные кроссовки, и горные пики на горизонте, запах костра, аромат диких цветов… В общем-то она не ошибалась на сей счет, хотя, по правде сказать, считается, что человек не помнит себя в младенчестве. Вскоре после рождения Натали ее мать рассталась с ее отцом и ушла от хиппи.

Но Натали продолжала настаивать на своем, она говорила самой себе, что помнит и пыль на проселке, и громкие крики, и сладковатый запах курений… Более того, она помнила и другое — свое рождение. Ей казалось, она не забыла, с каким трудом пробиралась сквозь родовые пути своей матери в этот мир. Ей было больно, душно, страшно. Ей не хотелось покидать уютную материнскую утробу, в которой так хорошо и надежно. Но об этом Натали никогда никому не говорила. Да кто ей поверит?

А потом, много лет спустя она узнала от Агнес, что и она тоже верит, что человек способен помнить себя в материнской утробе, как и собственное рождение. Это сидит у него в подсознании, и только умелому психотерапевту под силу вызволить подобные воспоминания…

Мать Натали покинула поселение хиппи не только с ней, но и с новым мужем, сыном родителей еще более обеспеченных, чем она сама. Они стали добропорядочными буржуа, мать родила еще троих детей, они живут в Вашингтоне, в причудливом доме, архитектура которого, как теперь понимала Натали, навеяна архитектору психоделическими видениями. Архитектор, друг нынешнего мужа матери, наверняка принимал ЛСД, когда проектировал дом, потому что более странного жилища Натали никогда не доводилось видеть.

Но при всей странности дома в нем было что-то завораживающее, похожее на сон. Натали чувствовала это на себе всякий раз, приезжая туда. Она спала в своей комнате, подвешенной, словно корзина, между этажами, в стеклянный потолок лился звездный свет, а внизу, казалось, лежит большой город, потому что в пол холла, который просматривался через прозрачный пол ее спальни, были вделаны желтые и красные светильники. Натали казалось, будто она парит между небом и землей.

Офис нотариальной конторы, которую новый муж ее матери пристроил к дому, выстроен в ином стиле — это классический вариант делового учреждения, он не должен вызывать у клиента никаких чувств, кроме уверенности и надежности.

Мать надеялась, что Натали со временем войдет в семейный бизнес, но девочка поехала учиться экономике в Беркли. Жизнь Натали повернулась совсем по-другому…

Натали "наконец встала из-за стола, прерывая пляску мыслей в голове, и направилась к выходу.

Могла ли она и на сей раз спорить с Агнес Морган? Натали казалось, что кто-то невидимый, но сущий соединил их жизни и им никуда не деться друг от друга. Как будто только Агнес дано знать и чувствовать, в какой момент следует произойти переменам в жизни Натали Даре.