Найду твой след

Глава четвертая Брачные танцы

В Йокмокк, который расположен как раз на Северном полярном круге, пришла весна, а это значит, что Бьорн Торнберг, как обычно в это время, отправляется наблюдать за нерестом лосося.

Он давно оставил карьеру школьного учителя — Бьорн после окончания Стокгольмского университета преподавал английский язык в саамской школе, а теперь служил управляющим саамскими школами и занимался рыбным бизнесом.

Небольшая рыболовецкая компания, в которую вложены его деньги и которые уже увеличились в несколько раз за эти годы, ловила лосося и продавала его — весьма успешно — стокгольмским ресторанам.

Бьорн проснулся на рассвете, поднял жалюзи в спальне своего домика и удовлетворенно улыбнулся — третий день идет дождь. Идет упорно, настырно… Наверняка многие в поселке недовольно морщатся — опять дождь… Но только не он.

Если зарядят сильные дожди, то обычно после них вода в северных речках поднимается, стаи лосося энергично устремляются из моря в реки.

Обычно лосось идет двумя рядами, выстроившись клином, похожим на журавлиный. Стоило Бьорну представить эту картину, как у него сильно сжалось сердце. Это зрелище всегда вызывало странные ассоциации — иногда ему казалось, что именно такое чувство заставляет его ждать весну с особенным нетерпением. Более того, когда Бьорн смотрел на осеннее небо и видел улетающих на зимовку журавлей, он не ощущал острой тоски даже от их надрывного тоскливого курлыканья, способного разорвать сердце, потому что видел совершенно иную картину — клин лосося почти на поверхности прозрачной реки.

Бьорн быстро опустил зеленоватые жалюзи, и комната погрузилась в утренний полумрак. Он натянул тонкое термобелье, которое всегда надевал под рыбацкий костюм, и удовлетворенно почувствовал, как оно плотно обняло тело. Бьорн ощутил прилив крови к коже, ему показалось, что не белье, а нежные женские руки обнимают его.

Чтобы остудить утренние жаркие ощущения, хорошо знакомые мужчинам, он быстро натянул поверх белья прорезиненный рыбацкий костюм, который давал понять всем его желаниям, что сейчас они неуместны, у Бьорна иная цель в это утро — он отправляется наблюдать за нерестом лосося. И потом, ведь вчера вечером…

Бьорн протопал в кухню, чувствуя босыми ступнями, как выстыл за ночь пол. Вчера он протопил камин, но не печь, потому что рано утром собирался уехать из дома на весь день.

Вчера вечером, снова вспомнил он, приезжала Карола, так с какой стати его телу так нестерпимо желать женщину?

Бьорн не впервые ловил себя на том, что, обнимая Каролу, не испытывает полного освобождения от желания. Как будто одна-единственная женщина навсегда лишила его такой возможности с другими.

Но ведь прошло столько лет, не была же она колдуньей? Так почему, обнимая Каролу и сливаясь с ней в экстазе, он ждет криков, какие слышал от той женщины в Булонском лесу? И почему, открывая глаза, он помимо воли надеется увидеть черные волосы, разметавшиеся на его груди?

Однажды со смехом он сказал Кароле:

— Слушай, Карола, а тебе очень пошли бы черные волосы.

Она оторопело посмотрела на него бледно-серыми глазами и спросила:

— Ты… ты предлагаешь мне их покрасить?

— Ну…

Она скривила губы в усмешке.

— Как ты считаешь, я должна покрасить их везде? Тебе не нравится вот так? — Она откинула оделяло и указала пальцем на белый треугольник в самом низу живота.

Бьорн дернул одеяло и накрыл Каролу, почувствовав себя предателем.

— Нет, Карола, не надо. Это я просто так. Забудь. Это глупости. Шутка.

На самом деле глупости, которые пора кончать. Надо наконец сделать Кароле предложение, стать приемным отцом ее трем сыновьям. Конечно, у них с Каролой родятся и свои дети. Ну и прекрасно, в который раз повторял себе Бьорн, но при этом чувствовал во рту кисловатый вкус. Первый сигнал того, что он лжет сам себе.

Крепкий черный кофе и бутерброд с сыром Бьорн проглотил мигом, взглянул на часы и с удовлетворением отметил, что на реке не будет никого. Впрочем, кого он мог там увидеть? Ему тем-то и нравился этот северный уголок Швеции, что никто не вторгался в его жизнь, никто не мешал делать то, что хочется, не дышал в спину, как в Стокгольме.

Он мог бы жить в столице, рядом с Лоттой, сестрой, в огромной родительской квартире в престижном районе, но… это не для него. Если бы он жил там, то едва ли мог рассчитывать увидеть то, что увидит сегодня. Снова, как и в прошлую весну…

Бьорн поставил в мойку кружку из-под кофе, выключил свет в кухне и в прихожей, принялся надевать сапоги. Пузатый рюкзак с болотными сапогами, которые доходят до самого паха и пристегиваются к петлям на полах анорака, уже собран накануне и стоял, привалившись к стене.

Взглянув на себя в зеркало, Бьорн прошелся пятерней по светлым волосам, пригладил их и плотно насадил на голову кепку с длинным козырьком. Бейсболка хороша от дождя.

Вполне еще свежая «вольво» стояла перед домом, совершенно мокрая снаружи, с потеками воды на стекле. Бьорн быстро пробежал под дождем, выругав себя за то, что не загнал машину вчера вечером в гараж, поленился. Он открыл дверцу и сел, торопливо захлопнув ее, словно спешил закрыть перед чьим-то мокрым носом. Бьорн закинул рюкзак на заднее сиденье и рывком повернул ключ зажигания.

В соседних домах еще не было света, выходной день и в этих краях — день «длинной постели», как говорят о выходных англичане. Бьорну понравилось это выражение, он вполне оценил его после Рождества, когда возил в Лондон сестру. Лотта горела желанием попасть на распродажу, которая в Англии начинается не до Рождества, а после него. Сестра всегда была без ума от этого шабаша, и даже сейчас, когда она еле ходит.

— Бьо-орн, — канючила она по телефону, — может быть, это в последний раз в моей жизни. — И он воображал, как ее синие глаза наливаются слезами.

Мог ли он отказать ей, зная, как ей будет приятно, если он сделает это для нее? Шарлотте Торнберг крепко не повезло в этой жизни. Бьорн до сих пор не верит, что она случайно упала с лестницы в доме своего приятеля. Но Лотта никогда не говорила о том, что там произошло.

— Бьорн, значит, я это заслужила. То было последнее предупреждение, и я все поняла. Ты ведь не станешь спорить, что моя жизнь сейчас устроена так, как я не могла даже мечтать?

Бьорну незачем было спорить. Никогда он не думал, что сестра настолько сильная женщина — она, бывшая поп-певица, открыла звукозаписывающую студию, которую осаждали музыканты из разных стран. «Шарлотта Свенска рекордз» — назвала она ее. И ее все знали под этим именем. Шарлотта считалась специалистом по шведскому саунду, она тонко чувствует его стиль и характер.

Когда Лотта открыла студию звукозаписи, она начала использовать фильтры, специальные устройства для сжатия диапазона громкости, так называемую эхо-аппаратуру, чтобы голос звучал объемно. «Шарлотта Свенска» пробила брешь в стене музыкальных традиций!» — такой заголовок появился в одном музыкальном издании. Правда, другие издания обвиняли Шарлотту в том, что она «толкает современную музыкальную культуру Швеции на путь коммерциализации».

— Ты можешь поверить, — сказала она как-то Бьорну, — что в моей душе не звенит ни один нерв, когда я это читаю, — и швырнула газету в мусорную корзину.

Бьорн смотрел на свежее лицо сестры, на котором голубели два круглых озерца, и качал головой.

— Когда тебя хвалят — тоже? — поинтересовался он.

— Да. Понимаешь, после того падения, которое лишь чудом удержало меня от окончательного падения, — она усмехнулась, и Бьорн заметил две горькие складки вокруг ее рта, — я сказала себе: все, отдаю себя в руки Всевышнего. Он ведет меня туда, куда надо, и так, как должно. Поэтому я не принимаю на свой счет ни похвалу, ни хулу. Я говорю себе: Шарлотта Свенска, так надо.

— Ты хорошо устроилась, — проворчал Бьорн.

— Но тебе так не удастся. — Она весело засмеялась. — Ты еще не все сделал на этой земле.

— Ты о чем это на сей раз?

— Такой мужчина, как ты, Бьорн, создан для продолжения рода. Я в конце концов когда-нибудь стану любящей тетей или нет?

— Ты сама сказала, — он усмехнулся, глядя в голубые глаза сестры под длинной светлой челкой, — ты вручила себя Всевышнему. Вот и жди.

— Ты, я смотрю, настоящий пе-да-гог, — последнее слово она произнесла по слогам.

— Нет, уже нет. Я больше не учу детей английскому.

— Разве? — изумилась Лотта. — А мне кажется, ты рано расстаешься с этим языком. — Она пристально посмотрела на брата. — Мне кажется, тебе еще предстоит иметь с ним дело.

— В моем рыбном бизнесе я спокойно обойдусь вообще без всякого языка.

— Конечно, шведы всегда отличались медлительностью мысли и упрямством. Но, по-моему, ты даже чересчур швед, мой братец Бьорн.

Вообще-то он напрасно удивлялся старшей сестре — они рано остались без родителей и по сути Шарлотта растила его. Она навещала его в закрытой школе близ Стокгольма, и всякий раз приезд красивой сестры, популярной сестры для Бьорна был невероятной радостью.

В Лондоне они остановились в доме друзей Лотты, в прошлом шведских поп-музыкантов, им выделили целый этаж. Вместе с этой парой Шарлотта начинала свою карьеру, она прекрасно играла на гитаре фирмы «Фендер», которая до сих сохранилась и у нее по-прежнему прекрасный звук. Друзья Лотты сумели преуспеть на чужой сцене, в чужой стране. Вот тогда-то у них в доме Бьорн испытал наслаждение от «длинной постели» в выходные.

Он вырулил из Йокмокка, щетки резво разгоняли дождь на ветровом стекле, а он улыбался, вспоминая, как блестели глаза сестры — неподдельным женским восторгом, когда он накинул ей на плечи большой шарф небесно-голубого цвета из шотландской шерсти.

— О, Бьорн, я буду кутаться в него и чувствовать себя, как на голубых небесах…

Он оборвал воспоминания, поворачивая на проселок. Уже скоро, скоро он подъедет к вожделенному месту. Бьорн почувствовал, как от нетерпения дрожат пальцы.

Когда идет косяк лосося, это такое зрелище, которое потрясает даже такого толстокожего парня, как он.

Он увидит это сейчас. Он увидит вожака, который будет первым рассекать воду, самый крупный лосось, чаще всего, это самка. Рыбаки уверяют, что за одну ночь лосось может пройти около трехсот километров.

Бьорн прибавил газу. Мелькали кусты справа и слева от узкой дороги, земля размокла от дождя, но свежие протекторы хорошо держали машину на проселке.

Обычно лососи плывут близко к поверхности воды, и, кажется, будто она кипит. Говорят, в минуту опасности лосось способен плыть со скоростью шестьдесят километров в час. Некоторые рыбаки уверяют, что рыбины перепрыгивают через преграду в четыре с половиной метра! Сильным хвостом лосось ударяет по воде и подбрасывает себя вверх.

Есть мастера, которые в этот момент ловят его сачком. Но таких Бьорн никогда не видел. Рыболовецкая компания Бьорна ловила лосося сетями.

Но в такие дни, как этот, он ехал на реку, чтобы доставить себе удовольствие и понаблюдать, как лосось мечет икру.

Бьорн Торнберг считал себя истовым последователем шведского натуралиста Кейлера и точно так же, как он, устроил себе наблюдательный пункт и смотрел, как происходит размножение лосося. У него получилось нечто вроде ихтиологической обсерватории.

Бьорн соорудил будку из простых деревянных досок с отверстием внизу. Он укрепил ее на одном конце бревна, который нависал над водой, а второй конец закрепил на берегу, чтобы при необходимости передвигать будку. Забравшись в нее, он часами смотрел на воду, чистую, прозрачную, ничем не замутненную. Лосось мечет икру только в такой воде.

Дорога, по которой ехал Бьорн, обрывалась возле огромного замшелого камня, там он обычно ставил машину и дальше шел пешком. Он уже набил едва заметную тропу, за эти весенние дни, под солнцем, она станет совсем твердой, а летом зарастет подорожником и мелким белым клевером. Как обычно.

Дождь перестал, да и пора уже, потому что за предыдущие дни небо достаточно хорошо потрудилось, и вода в реке поднялась на нужный лососю уровень.

Бьорн вышел на берег, запах воды, свежести, серо-синяя даль неба подействовали на него так, как всегда: он ощутил бесконечное, бескрайнее пространство мира и себя, соединенного с этим миром навсегда. Сердце сладко дернулось от предощущения — сейчас он снова будет присутствовать при таинстве рождения новой жизни, которое было всегда и будет всегда…

Бьорн бросил на берег рюкзак, дернул белый шнур и вынул длинные резиновые сапоги. Будку он проверил еще несколько дней назад, поэтому теперь оставалось лишь подвести ее к нужному месту.

В будке пахло отсыревшим деревом, этот привычный запах, смешанный с острым холодным запахом воды, успокоил Бьорна, как всегда успокаивает что-то хорошо знакомое.

Он устроился над водой и посмотрел в отверстие в днище. Вода была прозрачная, глубокая, он ждал.

Они поплыли…

Первой шла самка с изящной маленькой головой и роскошным блестящим телом, покрытым мелкой чешуей. За ней устремились несколько самцов.

Самка остановилась над тем местом, где на дне лежал крупный песок, смешанный с мелкими камешками. Вот сейчас, сейчас это произойдет, сейчас…

Бьорн замер, он не дышал.

Самка повернулась головой против течения и принялась тереться брюхом о дно. Лента розовой икры потянулась по серому песку.

Песок и камешки, которые она сдвигала с места, подхватывало течение и относило чуть дальше, но вскоре они снова оседали на дно, и за рыбиной образовывалось что-то вроде небольшого вала.

Вот у этого вала в ожидании толпились самцы.

Бьорн чувствовал, как напряглось собственное тело, когда они толкались, пихались носами и хвостами, бились не на жизнь, а на смерть за то, чтобы получить право облить своими молоками икру, которую относило течение.

Такие схватки Бьорн наблюдал здесь много весен подряд, ведь лососи возвращаются для нереста в то самое место, где вывелись и метали икру в прежние годы. Выметав икру, истощенные и худые, не пойманные рыбаками, они снова уходили в море.

Сейчас, наблюдая эту сцену, он думал о другом. О том, как похожа жизнь всего живого на земле. Разве не так было в конце той весны и в начале лета в Париже, когда он, участник Марша мира, вел невидимую битву за женщину? Эта битва была невидимой только потому, что в мире воспитанных людей не принято биться так, как это делают лососи.

Разве не был он по своей сути похож на самца-лосося, когда вел сражение с Бернаром Констаном за юную американку Натали Даре?

Что ж, сидя в этой деревянной будке, похожей на деревенский сортир и наблюдая за естественной жизнью, где все обнажено и открыто, Бьорн мог себе признаться. Да, вел.

Впрочем, он давно признался себе в этом, он помнил ту ночь в Булонском лесу до мелочей. Он помнил, что от Натали пахло ананасовым соком — на ее языке, который ворвался в его рот, был этот вкус. Он помнил, что у нее были жесткие черные волосы, они щекотали кожу, когда она спрятала лицо на его груди. Он помнил, как глубоко удалось ему проскользнуть в нее, как жадно ее тело стискивало его плоть и как она кричала и плакала, охваченная экстазом.

Он и сам готов был кричать и вопить на весь Булонский лес, не обращая внимания на то, что рядом стоят другие палатки. Да что там — на весь лес! Он готов был вопить на весь мир, чтобы его голос, настоянный на страсти, улетел далеко-далеко, к мерцающим звездам.

Он взял ее… Он добился. Она с ним в палатке, а не с Бернаром Констаном…

Сладкозвучный Бернар. Человек-оркестр. В ту ночь, одну из последних ночей в Париже, под занавес Марша мира, он ничего не получил, хотя надеялся, в этом нет никакого сомнения. А тому, что он хотел Натали Даре, — можно ли удивляться?

Она была необыкновенная — легкая, тонкая, изящная, юная, манящая. Если бы вокруг нее не вились все эти «тетки мира», эти дородные матроны, Бьорн добился бы ее скорее.

Он увидел ее в самый первый день, когда его колонна маршистов из Северной Европы соединилась в Лондоне в Гайд-парке с колонной американцев. Натали Даре была в голубых джинсах и в белой майке с сизым голубем на груди… Под майкой — ничего, Бьорн заметил, как вздыбились клюв и хвост птицы, они как раз оказались над сосками.

Бьорн не сомневался, что они поднялись ему навстречу, поднялись под его жаждущим взглядом. А разве могло быть иначе? Он узнал ее, незнакомую доселе женщину. Он узнал в ней свою женщину.

Бьорн снова уставился на воду. Она кипела, схватка самцов продолжалась. Вот, кажется, и первые потери — один самец открыл рот и, похоже, жизнь выходит из него навсегда. Но это не так, просто лосось только что совершил то, ради чего жил до сего мгновения. Он оплодотворил икру, ему, ему это удалось… А не кому-то другому.

Он уплывет от нее, отсюда…

Навсегда? Как и он? Бьорн ведь тоже тогда добился своего, он дрался бы за Натали со всеми мужчинами мира, если бы… И он улетел от нее, не простившись, потому что его позвала телеграммой беда. Беда с Шарлоттой.

Та беда закружила его, перевернула весь мир Бьорна, но даже в том хаотичном мире он то и дело слышал голос Натали, просыпался от ее криков, ее смеха. Лежа в постели, он снова и снова чувствовал ее тело, горячее, как тогда. Ему казалось, ее ноги снова обвивают его ноги, а руки жадно шарят по телу…

Бьорн Торнберг видел ее не только во сне. Ее фотографии были везде — в газетах, в журналах, он видел ее по телевизору. Она была все время с ним.

Сколько раз со стоном он отбрасывал одеяло, охлаждая тело, и чувствовал, что сходит с ума. Он шел в ванную, стоял под ледяным душем, успокаивая свои желания.

Не единожды Бьорн пытался написать Натали письмо, оно было уже готово у него в голове, но он вдруг узнал из газет, какой подарок она сделала миру. Натали Даре для него теперь недосягаема, решил Бьорн.

В газетах не писали, чья дочь у Натали, но Бьорн считал, что ему и так ясно. Она наверняка дочь Бернара. Ведь, когда он уехал, Бернар остался. Если бы Мира была его, Бьорна, дочь, то разве Натали не сообщила бы ему? Значит, он не имеет никакого отношения к ее появлению на свет.

От этой мысли его сердце переворачивалось. Он спрашивал себя: если девочка дочь Бернара Констана, то почему Бернар и Натали не поженятся? А потом объяснял себе, что тогда «подарочная» акция Натали и ее женской организации не имела бы той силы, которую имеет сейчас.

Но как Бернар мог с этим согласиться? Он сам, Бьорн Торнберг, никогда не пошел бы на это, будь это его дочь. Он был бы рядом с Натали и Мирой.

Бьорн вышел из будки и выволок ее на берег. Ясный свет утра и голубое небо на горизонте обещали хороший день.

Он расстегнул анорак, ветерок охладил шею и грудь, поворошил светло-золотистые, медовые, как говорила Натали, волоски на груди.

Бьорн снял болотные сапоги, протер их мягкой тряпкой и сунул в рюкзак. Потом затолкал туда и анорак. Бьорн, привыкший к неспешной, размеренной жизни, никогда не суетился.

Он оттащил будку подальше от кромки берега, поближе к кусту ивы, которая вот-вот должна распушиться, и пошел к машине.

Дома Бьорн выбрался из своей рыбацкой одежды, разбросал ее по полу, пошел в кухню и налил себе виски.

Горло обожгло, дыхание перехватило. Он покрутил головой и со стуком поставил стакан на стол.

За окном уже сияло солнце, оно освещало знакомый пейзаж. Дорога… Серая полоса вдали — это лес, еще не одетый в зелень. Двухэтажное здание бордового цвета — школа, в которой Бьорн в свое время преподавал английский, сейчас уже подзабытый им.

Он налил себе еще. Выпил. Горло освоилось с крепостью напитка и больше не отзывалось жжением, а лишь горьковатым теплом.

В голову пришла ясная до отвращения мысль: он до сих пор не женат только потому, что ждет Натали Даре.

Бьорн уставился в окно, чувствуя, как сильно начинает биться сердце. Ждет? А не пора ли прекратить ожидание?

Рука сама собой потянулась к бутылке, но не для того, чтобы налить еще виски в стакан, а для того, чтобы убрать в шкаф.