Не бойся полюбить

Глава пятая Зов мужчины

Неделя, на которую Люк нанял Кэрри, подходила к концу. Они съездили в Ковентри, осмотрели храм, разрушенный во время войны и отстроенный заново, прокатились на теплоходе по Темзе и даже добрались до столицы Уэльса Кардиффа, совершенно не похожего на другие города Британии. Там все словно замерло, остановилось, застыв в величии прежних веков.

Кэрри казалось, что они знают друг друга сто лет, и она забывала о профессии Люка. Ей нравился этот мужчина, ее тянуло к нему. Сидя рядом в автобусе, в машине, в поезде, они то и дело касались друг друга — случайно, просто так выходило, и всякий раз эти прикосновения обжигали ее. И его тоже. Кэрри это знала точно. Но когда вспоминала, что он почти священник, то вся напрягалась, словно вступала на чужое поле.

— Люк, мне все-таки странно, что ты почти пастор, — однажды призналась ему Кэрри, когда они уже вернулись в Лондон и гуляли по Гайд-парку.

Они сели на скамейку, обращенную к озеру Серпентайн, по глади которого величественно скользили канадские гуси, почти у самого берега суетились водяные курочки, пытаясь ухватить что-то съедобное. Накрапывал дождь, осень в конце концов. Кэрри набросила на голову капюшон желтой ветровки и, защищенная им, оказавшись в уединении, рискнула спросить Люка:

— И как же ты до сих пор не женился? У священника должна быть жена, насколько мне известно.

— Конечно, я женюсь. Мое начальство выражало недовольство. Но я не способен жениться лишь по служебной необходимости.

— Жена священника должна быть особенной женщиной, правда?

— Каждая женщина — особенная. — Люк засмеялся, протянул руку и отвел краешек капюшона от ее щеки. — Ты, например, совершенно особенная женщина, Кэрри Холт.

Она засмеялась и выдернула край капюшона.

— А ты разве не мокнешь? — спросила Кэрри, глядя, как темные волосы Люка покрываются мелкими капельками дождя.

— Волосы будут гуще.

— У тебя и так густые, — заметила она с восхищением. Ее рука готова была потянуться к шевелюре Люка, прикоснуться к ней, но Кэрри не позволила. — А… среди твоих прихожан, наверное, много женщин?

Кэрри хотелось узнать не это, а кое-что другое: есть ли среди его прихожанок единственная женщина, которая может стать его женой?

— Есть.

Кэрри испуганно вздрогнула, ей показалось, что она получила ответ на невысказанный вопрос. Но Люк тут же добавил:

— Они очень активные. Много делают для церкви и для общины. У нас несколько комитетов.

— Например? — спросила Кэрри, просто чтобы наслаждаться его голосом.

— Оформительский, например. Кто лучше женщин может выбрать цветы для украшения? Музыкальный комитет. Комитет гостеприимства. В общем, у них полно дел и занятий.

Кэрри почувствовала, как отлегло от сердца.

— Было бы интересно посмотреть на тебя в роли пастора.

— Вот он я, смотри! — Люк раскинул руки и поднял лицо вверх. — Я почти пастор. Разве нет? Хочешь, я прочту тебе проповедь? Хочешь, исповедую тебя? — Он сел прямо и заглянул Кэрри в лицо. — Я сумею сохранить тайну исповеди и не воспользуюсь узнанными секретами. — Его лицо расплылось в хитрой улыбке. — Может быть, — добавил Люк с особенной интонацией.

Кэрри громко засмеялась.

— Нет! Нет! Не верю!

— Ну вот, и ты тоже… Почему все близкие люди принимают меня за актера?

Близкие, с удовольствием отметила Кэрри. Значит, я попала в этот ограниченный круг?

— А… ты сам за кого себя принимаешь? — тихо спросила она.

Люк вздохнул, положил ногу на ногу и уставился на неровную от дождя поверхность озера.

— Знаешь, Кэрри, если честно, может быть, поэтому я до сих пор и не выбрал жену среди прихожанок.

Ему тотчас вспомнилась Мэрион и вечер, в который он чудом удержался от рокового для себя шага…

— …Ну как тебе, моя милая прихожанка? Тебя впечатлила сегодняшняя проповедь?

— Да, Люк, отец сегодня хорошо сказал, особенно в той части, где речь шла о женщине-матери. — Мэрион подняла на него влажные глаза. — О том, как нелегко воспитать настоящую мать. — Ее голос звучал так торжественно, что Люку захотелось расхохотаться. — Конечно, моему папе ничего не надо придумывать, — с гордостью отметила Мэрион, — потому что моя мама — это и есть идеальная мать. Ты ведь знаешь, у мамы до меня родились близнецы, мальчики, но Господь забрал их. Это ужасно для матери, однако мама говорит, что тяжкие испытания помогают нам изменить наш характер, который прославит Бога.

Люк слушал и молча кивал, глядя на Мэрион. В тот момент она казалась ему бестелесной и призрачной, даже при том, что он прекрасно видел, какая у нее высокая грудь под вязаным жакетом из толстой шерсти, какие стройные бедра под твидовой юбкой. Но… его не влекло к ней, когда он слушал ее благочестивые речи.

А Мэрион продолжала развивать интересную ей тему:

— У моей подруги Салли ребенок родился с травмой, он умер в девять месяцев. Она признавалась, что молитвы и помощь моей матери в материнском центре ее просто спасли. Салли говорила, моя мама плакала вместе с ней и это удерживало ее от отчаяния.

— Да, твоя мама сильная женщина, — согласился Люк.

И очень властная, добавил он про себя. Она сама, без чьей-либо помощи, организовала при церкви материнский центр. Приходящие туда женщины находят там не только духовное ободрение, поддержку, они собирают игрушки для детей, фломастеры для рисования, обмениваются детскими вещами.

— Все женщины и дети этого центра — мамины дети, — с улыбкой проронила Мэрион. — Думаю, Господь благословил маму на это, иначе не было бы такого успеха. Я слышала, как женщины говорили, что они пребывали в глубочайшей депрессии, сидя дома в одиночестве, и они так благодарны Господу, что центр открыт. — Она помолчала, потом посмотрела на Люка серыми, как зимнее небо, глазами и сказала: — Мы, женщины-христианки, можем поспособствовать тому, чтобы церковь тратила время, силы и деньги на то, чтобы все, отмеченное в Писании, было достигнуто в реальной жизни.

— Мэрион, ты говоришь так, словно готовишь проповедь, — заметил Люк.

— Взойдя на кафедру, я бы сказала: материнство и отцовство серебрит наши волосы, но сохраняет молодость души. У нас возникает еще один шанс вернуть в свою жизнь детские песенки, игры и детские глупости. Я бы сказала им, что дети придают смысл семейным традициям, праздникам, они вливают новые силы в генеалогическое древо. Господь радуется всем временам года, век за веком, потому что знает — новые поколения детей с восторгом придут в этот мир и увидят первый весенний цветок, первую снежинку, первый золотой лист осени и первую земляничку… — Голос Мэрион задрожал от избытка чувств, а на глазах заблестели слезы.

— А ты на самом деле не хотела бы сама стать пастором? Среди пасторов уже есть женщины, они служат весьма успешно.

Мэрион пожала плечами.

— Неисповедимы пути Господни, Люк. Пока я вижу себя женой пастора. — Она быстро взглянула на него и отвела глаза.

По телу Люка побежали мурашки. Внезапно он почувствовал себя так, словно его подстерегает опасность. Опасность? Да полно, Люк! — одернул он себя. Ведь между вами почти все решено, только пока не сказано. Так чего ты ждешь, чтобы сказать?

Или ждешь чего-то такого, что помешало бы этому произойти?

Сейчас вот он сидит под дождем на скамейке рядом с Кэрри в центре Лондона и мысленно благодарит Господа за то, что Он во время того разговора с Мэрион удержал его, не дал слову сорваться с языка.

Теперь-то Люк точно знает, что хочет в жены одну-единственную женщину на свете, которая об этом пока не подозревает. Кэрри Холт.

От внутреннего озарения ему стало жарко. Не слишком ли он резв? Что он знает о Кэрри? Ничего не знает. Но он чувствует. О Мэрион он знает все, однако ничего не чувствует.

Но разве он не помнит те слова, которые сам однажды готовился произнести с кафедры, когда Мэттью уехал в Европу, оставив кафедру на него? Он произнес бы их, если бы Мэттью не вернулся раньше времени. Люк тогда огорчился, что ему не дано было блеснуть, но он хорошо помнил слова, заготовленные им для внушения другим: не женитесь только потому, что этого требует физиология.

А сейчас он не в плену ли того, что в миру принято называть химией? Он пока еще не отведал вкуса плоти женщины, к которой вожделеет, но мысленно ощутил сладость этого вкуса на своих губах, на языке, когда в воображении прошелся по каждой клеточке ее тела…

Стоило Люку подумать об этом, как плоть его завопила, требуя воплощения фантазий в реальность.

А что еще собирался он тогда произнести с кафедры, желая наставить на путь истинный своих прихожан?

Размышляя о браке, молитесь усердно. Так, может, ему самому сейчас горячо помолиться?

Люк поёрзал на скамейке, пытаясь поудобнее устроить взволнованное тело, лихорадочно вспоминая тексты, которые, казалось, должны слетать с губ даже если разбудить его среди ночи.

Но что с ним? Все молитвы вылетели из головы, вытесненные именем — Кэрри, а глаза Люка не могли оторваться от золотой пряди, выбившейся из-под капюшона, когда Кэрри наклонилась и подняла упавший с платана лист.

— Смотри, какой по-настоящему золотой, — сказала она, покрутив лист за хвостик.

Но Люк смотрел не на лист, а на пальцы, такие тонкие и нежные, что от умиления у него перехватило горло. Ему хотелось стиснуть их, обнять Кэрри, прижать к себе и никогда не отпускать.

Так о чем он мог молиться теперь? Что просить у Бога кроме того, чтобы он соединил их навек?

Люк усмехнулся. Он в той проповеди собирался сделать своим прихожанам еще одно предостережение: никогда не вступайте в брак с теми, кто не работает. Но если он уйдет со стези пасторской, что еще он сможет делать в этом мире?

— Кэрри, а ты могла бы представить себя в роли жены священника? — неожиданно для себя спросил Люк и пристально посмотрел ей в лицо.

Она вздрогнула. Что за вопрос? Это ведь не предложение? Нет?

— Я? — переспросила Кэрри. — У нас с церковью никогда не было взаимной симпатии. — Она улыбнулась. — Знаешь, у меня был случай в детстве, давно, тогда брата на свете не было, а сейчас он подросток. Мама оказалась чем-то занята и отправила нас с отцом на воскресную службу. — Она шумно вздохнула. — Если бы она знала, что из этого выйдет, она заперла бы нас дома на амбарный замок.

— А что же произошло? — с любопытством спросил Люк. — Что могла натворить в церкви симпатичная рыжая малышка?

— Пастором был старый человек, низенький, он едва выглядывал из-за кафедры. Тогда я еще не знала, что мужчины обычно стараются возместить чем-то другим, особенным, свои физические недостатки, вообще любую ущербность.

— Считается, что служитель Господа не может быть ущербным, — с притворной строгостью изрек Люк.

— Наверное, так должно быть, но к тому пастору это не имеет никакого отношения.

Кэрри энергично покачала головой, и несколько капель сорвалось с капюшона и упало Люку на лицо. Эти капли, казалось, зашипели и испарились, таким разгоряченным он себя чувствовал.

— Пастор колотил кулаком по кафедре, и я испугалась. Я подумала, что если он дотянется до моей головы, то примется колотить и по ней точно так же.

Люк затаил дыхание, ожидая продолжения.

— От страха я схватила папу за руку, он взял меня к себе на колени. Я закрыла глаза, но пастор еще раз стукнул по кафедре кулаком. Гром, решила я и соскользнула с отцовских колен на пол так быстро, что он не успел меня поймать. Я ужасно боялась грома.

Люк засмеялся, живо представив ситуацию.

— Я проползла среди ног прихожан и выкатилась в проход. И там, испытав облегчение от обретенной свободы, встала на цыпочки, чтобы разглядеть отца, и во весь голос спросила: «Пап, а если бы дядя пастор оттуда вылез, он бы нас всех убил?»

Люк расхохотался.

— А что пастор? Какое у него было при этом лицо?

— Я не помню. Потому что меня кто-то схватил и вытащил за дверь. Отец помчался за мной, и мы, почти освистанные, едва унесли ноги.

— Тебе просто не повезло с пастором.

— Может быть, Люк. Но, если честно, я больше люблю все мирское.

— Понимаю. — Он вздохнул.

— А ты… ты с детства мечтал о карьере пастора?

— Нет, так вышло. Знаешь, если бы мой дед отыскал меня раньше, то моя жизнь наверняка сложилась бы иначе.

Кэрри молчала, ожидая, что он скажет еще, но Люк не произнес ни слова.

— А ты сам себе не кажешься человеком, в котором живут двое? — неожиданно сорвался с ее губ вопрос, однако Кэрри тотчас спохватилась: — Если не хочешь, не отвечай.

— Ты уже разглядела второго?

Она не раздумывала ни секунды.

— Да.

— Ну и как он тебе?

— Нравится.

Люк засмеялся.

— Ему ты тоже нравишься.

Кэрри вспыхнула.

— Более того, он готов позвать тебя в гости… В Миннеаполис.

— К… пастору?

— Нет, к себе… — Люк пристально посмотрел на Кэрри, пытаясь понять, какое впечатление на нее произвело его предложение.

— Я подумаю. — Она кивнула и свела рыжеватые брови на переносице. — Но у меня были другие планы на ближайшее время. Ну что, прощаемся до завтрашнего утра? Во сколько ты улетаешь? — спросила Кэрри, делая вид, будто не запомнила время вылета Люка из Хитроу.

— В двенадцать сорок.

Кэрри встала со скамейки, дернула молнию желтого анорака и, нацепив рюкзачок цвета «британский зеленый» на одно плечо, двинулась по аллее. Впереди резво бежала белая болонка, лапы ее были запачканы песком, и, казалось, она в коричневых ботиночках. Кэрри засмеялась. Хозяин собаки оглянулся, но, когда увидел желтое облачко, строгость на его лице сменилась улыбкой. Желтый цвет всегда поднимает настроение, особенно в пасмурный день.

Люк смотрел, как пружинисто ступает Кэрри по дорожке… Какая она вся… настоящая, живая. Как же хочется ее!.. — простонало его тело.

Люк потянулся и упал на диван, в который раз спрашивая себя: ну как Кэрри могла разглядеть в нем двоих? Он знал, точно знал о существовании второго человека в самом себе, но гнал эту мысль, полагая, что тем самым ему посылается искушение.

В обществе Мэттью, Мэрион и прихожан Люку не слишком трудно было бороться с этим, но при встречах с Тильдой тот, второй, отталкивал первого и сам руководил свиданиями. То был просто мужчина.

Тильда не из тех, кому хочется копаться в чьей-то душе. Ее интересовало лишь тело, сила этого тела, его огонь, умение рук, ног, жаждущей плоти. Она, искушенная в любовных играх, твердила Люку, что такого мужчины у нее еще не было. Интересно, а что бы сказала… она? О, он заставил бы ее сказать, он заставил бы ее вопить и кричать, что такого мужчины у нее не было.

Но Кэрри Холт в своей жизни знала мужчин, он видел это по тому, как отзывается ее тело на прикосновение, по движению бедер, обтянутых джинсами, по глазам, которые отвечают на вопросы, заданные только взглядом.

Да, она тоже хочет меня, пришел к выводу Люк. Значит, я должен ей предложить? Попросить?

Люк повернулся на живот и привстал на локтях. Ему стало жарко, темные волосы упали на лоб и прилипли. У нее красивая грудь, наверняка крупные розовые соски, похожие на переспелую малину в церковном саду. У нее плоский живот, а под ним — золотой кустик волос. А чуть ниже… Люк со стоном повернулся на спину, потому что затвердевшая плоть мешала лежать на животе, она выпирала, требовала радости от прикосновения к телу той, единственной…

Я не сразу вошел бы в Кэрри, а играл бы с ней долго, нежно до тех пор, пока она не завопила бы, не потребовала взять ее, мечтал Люк. Она это может, конечно, она уже в детстве была самостоятельной и решительной, и еще малышкой пыталась поставить на место пастора. Так что у нее большой и давний опыт общения со священниками. Люк засмеялся.

А потом мы лежали бы и говорили. О чем? О том, что может сделать каждый из нас ради того, чтобы прожить жизнь вместе.

Вместе? Но Кэрри ясно сказала, что не видит себя женой пастора, стало быть, это мне надо думать, как поступить с собой.

Прихожане ко мне относятся неплохо, я знаю, что с годами стану достаточно умелым оратором… Люк хмыкнул, вспомнив назидательный рассказ Мэттью.

Однажды известного актера попросили в церкви прочесть двадцать второй псалом. Он проделал это с большим успехом. Прекрасно поставленный голос, отменная дикция ласкали слух и стекали елеем, и, когда он закончил, ему устроили овацию. Потом актер заметил среди прихожан пастора и попросил его прочесть тот же псалом. Проповедник согласился. Прихожане погрузились в задумчивое созерцание, глаза многих были полны слез. Актер поднялся к проповеднику, встал рядом с ним и обратился к слушателям: «Вы заметили, в чем разница между нашим чтением? Я знаю псалом, а святой отец знает Пастыря».

Люк, услышав эту историю, похолодел. Не о нем ли речь? Может быть, и он знает только псалмы? Но не может уловить голос Пастыря?

Он вспомнил сейчас об этом не случайно, потому что готов был иначе отнестись к этому примеру, чем прежде. Тогда он запретил себе размышлять над этим, полагая, что искушающие мысли — тоже соблазн, которого стоит опасаться, он будет совершенствоваться не только как оратор, но и как личность. А когда он женится на Мэрион, то она, как настоящая жена пастора, поможет ему измениться и стать истинным поводырем чужих душ.

— Ты хорош собой, Люк, — говорил ему Мэттью, — пастор должен быть таким. Иначе кто станет слушать того, кто сутул и шаркает ногами, у кого язык заплетается и губы шамкают, словно рот набит горячей кашей? Запомни, сын мой, впечатление от произнесенной речи складывается из разных составляющих: семь процентов — только семь! — приходится на долю слов, тридцать восемь процентов — на голос, а пятьдесят пять — на выражение лица.

— И еще, — поучал Мэттью во время другой беседы со своим помощником, — когда ты стоишь на кафедре, очень важна поза. Твой позвоночник — не костыль, мой мальчик, а опора. Кафедру не следует воспринимать как пьедестал, на который взгромоздилась твоя фигура. — Он придвинулся к лицу Люка и почти прошептал — Мэттью прекрасно владел интонацией: — Кафедру иногда называют жертвенником, но имей в виду, она вовсе не предназначена для того, чтобы на ней приносить в жертву твое физическое естество. — Он засмеялся, и Люк тоже позволил себе улыбнуться. — На нее следует класть Библию, твои заметки, иногда — руки для отдыха. Взгляни на себя глазами твоих прихожан, не кажется ли им, что если убрать кафедру, то ты тотчас рухнешь на пол?

Мэттью горел желанием помочь ему, вероятному и желанному зятю, достичь высот в мастерстве. Заботясь о нем, он заботился о своей единственной дочери Мэрион. Но может ли Люк сравнивать себя с Мэттью? У Мэттью дар от Бога, это чувствуют все, не только Люк, прихожан не обманешь.

Когда Люк смотрел на своего наставника, то поражался, насколько умело тот владел языком жестов. Удивительно, но даже легкий поворот головы мог заставить всех, в том числе и Люка, затаить дыхание в ожидании следующего слова самого Творца.

Люк сел на диване и устремил взгляд в окно. В маленьком гостиничном дворике пусто. Внезапно он ощутил неизъяснимое одиночество. Скоро наступит завтра, и он улетит отсюда, где ни одного дня не чувствовал себя пастором, а каждую минуту, каждое мгновение — просто мужчиной.

Мужчиной? Но был ли он до конца мужчиной? Если да, то почему нет сейчас рядом с ним женщины, которую все дни, проведенные в Лондоне, хотел больше всего на свете? За каждым шагом которой он следил с самого момента приезда, за каждым движением бровей, ресниц, губ. Он улавливал едва заметный аромат свежести, исходивший от нее даже в самые жаркие дни, выпавшие на этот сентябрь. Что это было — туалетная вода, шампунь, которым она моет свои пышные волосы, или дезодорант? Люк не знал, но очень хотел узнать.

Он перехватывал взгляды мужчин группы и злился, когда Кэрри улыбалась им в ответ. Люк терпеть не мог те экскурсии, которые вела не она, а ее напарник Тим. Слизняк, как окрестил его Люк. Мелочный тип. Даже странно, почему вообще они знакомы. И это он должен узнать.

Его плоть снова укоряюще дернулась, мол, ну сколько можно рассуждать, в конце-то концов?

Кэрри должна прийти сюда, он должен как-то заманить ее.

Внезапно из глубин памяти выплыли строки: «Волосы твои, как стадо коз, сходящих с Галаада; зубы твои, как стадо овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними;

Как половинки гранатового яблока — ланиты твои, под кудрями твоими;

Уста твои, как отличное вино…»

Строки Песни Песней из Библии толклись в голове, опережая друг друга, предлагая себя наперегонки, уверяя, что каждая следующая строка точнее и слаще предыдущей.

Люк знал, что сейчас сделает. Если это получится, загадал он, то он и Кэрри Холт будут вместе до конца дней своих. Он подошел к столу и снял трубку. У него осталась целая ночь в Лондоне.

Кэрри ответила после первого гудка, будто ждала звонка. Но моего ли звонка она ждала? — вспыхнула ревнивая мысль в голове Люка, однако лишь на секунду, потому что, услышав голос Кэрри, он вообще лишился способности думать.

— Кэрри… — выдохнул он. — Это я, Люк. — Он стиснул трубку так сильно, что еще чуть надавить, и она хрустнет. — Кэрри, я хочу тебя… видеть.

Это был зов мужчины, не пастора. В тихом голосе звучала такая потребность в женщине, что женщина едва ли в ответ на этот голос способна сказать «нет».