И мама пришла. Через полчаса (часы на стене напоминали наши, но с пятнадцатью цифрами) двери в палату распахнулись, и вошла она. Память сохранила ее именно такой: невысокой, стройной, с добрыми глазами василькового цвета и аккуратно убранными наверх волосами.
Она ворвалась в палату ураганным ветром, бросилась ко мне и лепетала на непонятном языке.
— Она в порядке? Повреждений нет?
Мама откинула одеяло и внимательно осмотрела меня с головы до ног. Ее теплые чуть шершавые пальцы бережно касались шеи, рук, ребер. Как настоящие! Словно мы обе живы.
Особо тщательно мама проверила голову и убедилась, что у меня нет ранений.
— Можно забрать ее домой?
— Не думаю, — ответила доктор. — Я хочу сделать снимок головы, убедиться, что нет сотрясения. Она не понимает речь, мы должны исключить органические повреждения мозга.
— Не понимает речь? — мама с облегчением выдохнула и с сочувствием посмотрела на меня. — Это у нас с рождения. Она очень эмоциональная девочка и, когда происходит стрессовая ситуация, она теряет дар речи.
Мама порывисто меня обняла, и быстро-быстро проговорила на ухо:
— Если хочешь жить, делай что я говорю. Два раза помотаешь головой, а на третий кивнешь.
Она не переспрашивала согласна я, или нет. Поняла ли вообще, но я поняла! Ведь мама говорила на моем родном языке! Что вообще происходит! Где мы? Кто эти люди вокруг?
Женщина, игравшая роль моей матери, улыбнулась, погладила меня по волосам и произнесла на непонятном языке:
— У тебя что-то болит, дорогая?
Доктора смотрели на меня как экзаменаторы в институте культуры, когда я госники сдавала. Они так же ждали, что я облажаюсь.
Я помотала головой, не понимая, от чего отказываюсь.
— Ты хочешь здесь остаться?
И снова отказ от чего-то непонятного. Кто эта женщина? Почему помогает? Почему я верю ей?
Я снова помотала головой на этот раз уже более уверенно. Доктора расслабились. Их сильно напрягало, что я не понимаю языка, но, увидев, как я понимаю язык матери, они расслабились.
— Тогда, поедем домой?
Я кивнула и улыбнулась, подыгрывая. Судя по тону, мама предлагала что-то дельное.
— Видите? Дочь хорошо себя чувствует, я не думаю, что есть необходимость в снимке. Наверняка другие пациенты гораздо больше нуждаются в вашем внимании. Как говорится, дома и стены лечат. Пожалуйста, подготовьте ее к выписке.
— А у вас есть свидетельство о её рождении?
— Она взрослая девочка! — усмехнулась мама. — Вы носите с собой свидетельства о рождении всех детей? Или, может, когда вам звонят из больницы и сообщают, что дочь потеряла сознание на улице, вы первым делом думаете, что надо бы заехать к ней, забрать документы? Серьезно?
Врачи переглянулись. Женщина даже шикнула на мужчину, задавшего бестактный вопрос. О чем они так оживленно говорят? Я пыталась разобраться, но понимала только эмоции. Мама защищала меня, а доктора по-прежнему были в сомнении.
— Где ее сумка?
— При ней не было. Должно быть, когда она упала, кто-то воспользовался ситуацией.
— Давайте так. Мы поедем домой, отдохнем, пообедаем, и я отправлю необходимые документы курьером. Подойдет?
— В таких случаях мы должны вызвать полицию, — неуверенно произнесла женщина.
— Или Орден Плащей, — мужчина сложил руки на груди.
Поняла, что нужно вмешаться. Из всех слов этого мира я знаю только одно, поэтому отыграла по полной и простонала устало:
— Мама?
— Дорогая, я разберусь, не переживай.
Я кивнула и умоляюще уставилась на вредного доктора. Тот стиснул зубы и заметно нервничал. Коллега погладила его по плечу, что-то прошептала на ухо и ткнула в карточку.
— Ладно. Езжайте. Но, если через два часа документов не будет, я сообщу в полицию.
— Конечно, — мягко улыбнулась мама. — Это ваше право. Благодарю вас. Идем, моя дорогая, я помогу переодеться.
Куда бы мы ни направлялись, я собиралась так, будто опаздывала на самый важный в жизни кастинг. Впрочем, собирать-то было нечего. Мама принесла легкий сарафан в крупную ромашку, помогла переодеться, хоть под прицелом докторских взглядов. Они как коршуны в ожидании добычи, следили за каждым моим движением.
Вот странные!
Я неуклюже попрощалась кивком и прижалась к маме. Пусть лучше меня посчитают нездоровой на голову, чем обвинят в колдовстве и сожгут на костре. С них станется. Хотя нет, мировое зло в этом мире, судя по голодному взгляду доктора мужского пола, препарируют на операционном столе.
Мама взяла меня за руку и вывела из палаты. Кулон и без того был все время теплый, а теперь он его вовсе стал горячим.
— Потерпи, не подавай вида, и не вздумай его показать, — мама словно прочитала мои мысли.
Мы свернули в коридор, и я едва не оглохла от шума. Множество людей ожидали своей очереди на прием. Все кашляли, стонали, держались за больные конечности. Я как в полевой госпиталь попала! Люди с открытыми ранениями и кровотечениями преспокойно сидели рядом с пациентами без видимых повреждений. Это нормально⁈
Кто-то лежал на полу и сгибался в судорогах от боли, кто-то бился головой в стену, кто-то молча смотрел в потолок. Одна женщина прижимала к себе ребенка и рыдала.
Меня непреодолимо потянуло к ней, а руки обожгло незнакомым теплом.
— Не смей!!! — шикнула мама и резко сжала мою ладонь, впитывая незнакомую горячую энергию.
— Почему их так много? — прошептала с ужасом. Сердце колотилось горячо и рвано, глаза щипало от слез. Мне невыносимо хотелось помочь им. Но самое странно, я понимала, что могу помочь! Почему же нельзя?
— Все потом, — отрезала мама и дернула меня на себя, когда неадекватный мужчина, покрытый струпьями, потянул ко мне костлявые руки.
— Помоги, — прохрипел он на языке белиберды. — Ты ведь можешь, помоги, Белая!
Я слышала это слово от докторов. Его произносили со страхом, а этот мужчина — с отчаянной мольбой и надеждой.
Мама фыркнула, ответила что-то грубое, и потащила меня с утроенным энтузиазмом.