Ненавидь меня

Глава 12 Решение

Финн

Ненавижу, когда люди разговаривают по телевизору. Или выключи эту чертову штуку, или закрой свой чертов рот. Это действует мне на нервы, как ржавое зазубренное лезвие. Я, блядь, ненавижу это. Вот и сейчас, когда Кэш кричит нескончаемым потоком, я понятия не имею, что он, блядь, говорит. По телевизору показывают пресс-конференцию губернатора, а его голос — как гвозди на меловой доске.

Я закрываю глаза рукой, чтобы не вырвать свои чертовы волосы, но не могу больше терпеть и нажимаю кнопку включения на пульте. Кэш останавливается на полуслове, его взгляд мечется между мной, сидящим на диване, и черным экраном телевизора.

" Тебе лучше послушать это, потому что " злодеи, которые ответят за свои преступления" — это ты". Он использует воздушные кавычки вокруг того, что, как я предполагаю, сказал губернатор. " Твое безрассудство перевернет этот город с ног на голову. Стоит мне оставить тебя у руля, и ты начнешь чертову войну".

Кэш сжимал и разжимал кулаки, вышагивая, и постоянно хмурился.

"Господи, да успокойся ты, мать твою! Они еще даже не нашли тело". Я побарабанил пальцем по ободку своего стакана с виски, прежде чем сделать глоток. Виски скользит по моему горлу, теплый и пряный. "И даже если они найдут, а они не найдут, нас не отследят. Я даже сам выковырял пули, прежде чем выбросить тело".

"Какие пули? Ты же сказал, что Эффи зарезала его".

"Да." Боже, это становится скучным. Я повторил Кэшу по меньшей мере дюжину раз то, что Эффи рассказала мне — как только у нее прекратилась гипервентиляция. Я втянул горький воздух и вспомнил, как она выглядела. В синяках. Окровавленная. Сломленная.

"Так какие, блядь, пули, Финнеас?" Кэш дергает себя за волосы, словно это он потерял рассудок.

"Мои."

Она звала меня, шепча между всхлипами, словно боялась, что кто-то ее услышит. Я даже не подумал, что это может быть еще одна ловушка. Я чувствовал ее страх по телефону, как лед по позвоночнику. Я узнал ее скребущий голос, сырой и грубый, похожий на голос человека, которого задушили.

Услышав его, я передернулся, как от удара гаечным ключом.

"Я должен был убедиться, что он действительно мертв", — с сомнением пожал я плечами, несмотря на то, что к моменту моего приезда трупное окоченение уже наступило. Да, он был мертв.

Правда, как только я увидел на его шее красные отпечатки рук, я не смог удержаться.

Одна пуля за жестокий синяк на шее. Одна пуля за распухший красный след на ее челюсти. Одна пуля за ее ободранные колени.

И последняя пуля, которая должна была быть во мне за то, что я поставил ее в такую ситуацию.

Небо пасмурное и туманно-серое — моя любимая погода. Мы с братьями выходим из машины. В своих одинаковых черных костюмах мы похожи на пеструю команду мрачных жнецов. На мне кожаная куртка, на Лохлане просто обтягивающая черная футболка, а Кэш и Роан одеты в полноценные костюмы, но все равно мы выглядим как на подбор.

Нонна Роза" — это семейный итальянский ресторан, который одновременно является штаб-квартирой семьи Лучано. Видимо, уют и преступность идут рука об руку.

Роман, наш начальник службы безопасности и второй помощник Кэша, уже разведал обстановку и дал нам добро со своего углового поста. Встречу созвал мой брат, но, ступая на территорию Лучано, никогда нельзя быть слишком осторожным. Когда он дал добро, Кэш открыл дверь, и мы последовали за ним внутрь.

Я не знаю, чего ожидать от этой встречи, поэтому вхожу в пустой ресторан усталый и полный тревоги. Деревянные стулья перевернуты и сложены на столах — сегодня здесь закрыто для посетителей. За барной стойкой шаркает человек, одетый как официант, но я уверен, что это пехотинец, у которого на виду спрятаны как минимум два пистолета.

Люди Лучано встречают нас металлоискателями, и мы все делаем шаг вперед, чтобы нас проверили и прощупали. В моем нутре тикают часы, предчувствуя, что сейчас что-то произойдет.

"Боже, сначала угости меня ужином", — шутит Лохлан у меня за спиной, пока его обыскивают, как я полагаю, не слишком тщательно.

"Сюда, — хрипловато говорит один из мужчин, и мы идем за ним через весь ресторан к морозильной камере.

Полка в задней стенке уже отодвинута, а в полу открыт люк, который, я уверен, обычно скрыт. Нас молча ведут вниз по ступенькам, и я бросаю на Кэша вопросительный взгляд. Во что, черт возьми, ты нас втянул?

Я очень верю в себя и своих братьев, но спускаться в люк без оружия — это как будто напрашиваться на засаду.

Наши шаги отдаются эхом, и я постукиваю средним и большим пальцами в своем обычном ритме, выравнивая дыхание и сохраняя спокойное выражение лица. Если нас ведут на смерть, я не хочу дать им ни малейшего намека на беспокойство. Не показывать слабость.

Мы спускаемся в помещение, которое напоминает мне питейное заведение 1920-х годов. Помещение без окон освещается несколькими небольшими люстрами, отбрасывающими тени на витиеватые золотые и нефритовые обои. На полу стоят полированные столы, у правой стены — изогнутая деревянная барная стойка. За большим круглым столом сидят Лучано, его каподастр и — мои легкие словно уменьшились вдвое — Эффи.

Прошла почти неделя с тех пор, как она убила Хадсона, но синяки на ее шее все еще яркие и заметные. Ее челюсть менее опухшая, но все еще багровая, и она отводит глаза, как только они встречаются с моими, отчего мне хочется воскресить этого ублюдка из мертвых и убить его снова.

Лучано поднимается, Бруно и Эффи следуют за ним, и у меня закипает кровь, когда я замечаю легкую дрожь в их движениях.

"Джентльмены", — говорит Лучано, когда мы садимся. Кэш — единственный из нас, кто расслабленно сидит на своем месте. Остальные и я скрещиваем руки или показываем пальцами, опираясь локтями на стол. "У нас есть явная и неизбежная проблема, которая угрожает обеим нашим семьям". Его заносчивый голос раздражает меня, и я не могу отделаться от мысли, что его зачесанные назад черные волосы выглядят сальными.

"Вы думаете? Нарушение перемирия, длившегося несколько десятилетий, делает ситуацию немного скалистой".

"Финнеас, заткнись, мать твою", — рявкает Кэш, и я двигаюсь на своем месте, сворачивая плечи и шею. "Сейчас неважно, как мы попали в эту ситуацию, главное — выбраться из нее".

"Я не собираюсь отрицать роль, которую сыграла моя семья". Я вздрогнул от его дерзости, а Роан выругался под нос. "Но такой исход мы не планировали…"

"Да, что вы, — я хлопнул ладонями по столу и встал, — вы намеревались ограбить нас вслепую и развязать еще одну гребаную войну". Я не могу смотреть на Эффи, когда она вздрагивает от моего повышенного голоса.

"Сядь, сынок", — приказывает Лучано, и я искренне жалею, что не захватил с собой хотя бы нож.

"Я не твой сын". Моя челюсть сжимается, а пальцы белеют на столе.

"Губернатор не оставит это исчезновение без внимания. Он не прекратит поиски и без колебаний обрушит на нас всю мощь ФБР, полиции и своих головорезов под прикрытием. Потому что в отличие от вас двоих, — он посмотрел на меня, потом на дочь, — он не дурак. Он видел, что ты послал Хадсону, и собирает все воедино".

"Это все косвенные улики и домыслы. Он не найдет ни малейшего допустимого доказательства". Я откинулся на спинку стула и хрустнул костяшками пальцев.

"Может быть, и нет, но он может вызвать в суд людей, которых подозревает в том, что они являются свидетелями. У него много юридических ресурсов и политической власти, чтобы развалить этот дом". Кэш подхватывает то, на чем остановился Лучано. "У нас есть сведения, которые могут погубить Эффи, а у нее есть сведения, которые столь же ужасны. Поэтому мы пришли к решению, которое защитит обе наши семьи и не позволит истории повториться".

Я смотрю через стол, и Эффи выглядит так же удивленной этим "решением", как и я. На самом деле, единственные, кто не выглядит полностью озадаченным происходящим, это Кэш и Лучано. Я нетерпеливо барабаню пальцами по столу, не обращая внимания на взгляды, которые бросает на меня брат.

В моей груди как будто медленно оседает тяжесть, пока мы сидим в затянувшемся молчании, ожидая, что кто-то нас поймает. Я не могу оторвать от нее глаз. Ее длинные волосы распущены по плечам и спине, повязка убрана с лица, открывая каждый сантиметр ее безупречных черт. Даже побитая и в синяках, она все равно чертовски потрясающа, и я борюсь с жаром в своем нутре, когда наши глаза встречаются.

Ее глаза тяжелые и печальные, и мне хочется ударить кого-нибудь, а именно себя, за то, что я послал этого ублюдка к ее порогу. От мысли, что я мог убить ее, мои легкие словно собираются разорваться.

"Супружеская привилегия, — говорит Лучано, — не позволяет принуждать супругов свидетельствовать друг против друга".

"Я знаю, что такое супружеские привилегии, но какое отношение они имеют ко мне?" Как только вопрос покидает мои уста, я понимаю направление разговора, и, похоже, Эффи тоже.

"Нет, абсолютно никакого!" Эффи отодвигает стул и демонстративно скрещивает руки. "Из-за него, блядь, мы вообще попали в эту переделку!" Ее голос дрогнул, а оливковый оттенок щек окрасился в красный цвет.

"Последствия твоих собственных действий", — отвечаю я. "Это, — указываю я на Лучано, — результат того, что ты нарушил перемирие". Я не могу заставить себя винить ее, не тогда, когда я отправил посылку. Но ее отец-маньяк? Да, я могу обвинить его.

"Ты это начал, ты и исправляй, Лучано". Кэш пытается остановить меня, но я отбиваю его руку. "Ты думаешь, что можешь устроить заговор против нас, а потом сгладить ситуацию свадебными колоколами? Ты, блядь, сумасшедший".

"Финнеас", — прошептал Кэш мое имя под нос, и я неохотно сел обратно. Он снова обращается к группе, достает из кармана конверт и разворачивает лист внутри. "Это уже сделано".

"Это не моя подпись, ни за что не сойдет за подлинную".

"Пройдет, если у тебя есть друзья в нужных местах". Лучано смотрит на меня с самодовольной, вкрадчивой улыбкой. "Осталось только закончить. Лучше займитесь этим, голубки".

Поездка на ферму Бартлетт проходит в тишине. Между нами не было произнесено ни слова. Это болезненный контраст с тем, как мы ехали сюда вместе в прошлый раз. Она всю дорогу смотрит в окно на проплывающие мимо пейзажи, но, в отличие от прошлого раза, ни разу не повернулась, чтобы посмотреть на меня с нежностью в глазах и легкой улыбкой на губах.

Поняв, что этот брак состоится с нашего согласия или без него — нужные ладони были смазаны, чтобы передать фальшивое свидетельство о браке, — Кэш отправил нас в Бартлетт-Фармс, чтобы мы немного отлежались. Последние жители переехали несколько лет назад, и никаких финансовых следов, ведущих к нам, нет.

В общем, план неплохой. Мы сможем спрятаться, не находясь слишком далеко от Джун-Харбора, если все пойдет кувырком. А то, что мы состоим в законном браке… что ж, это разумный шаг. Если мы оба будем молчать, это защитит наши задницы, но если один из нас заговорит, это будет взаимное уничтожение. Мне не нравится мысль о том, что я теперь так прочно связан с Лучано, но мне не совсем противна мысль о том, что Эффи — моя жена.

Хотя, конечно, она таковой кажется.

Я могу только надеяться, что если я не смог защитить ее, то смогу защитить ее сейчас.

Мы въезжаем на ферму, и мой спортивный автомобиль с низкой посадкой звучит так, будто его разрывает на части при ударе о гравий. Я паркуюсь перед старым амбаром. Он выглядит лучше, чем в прошлый раз, когда Эффи была здесь. Крыша не проседает, а щели в деревянных конструкциях заделаны. Полагаю, это был мой проект.

" Ты помнишь это место?" спрашиваю я, доставая из небольшого багажника наш багаж.

"Конечно", — отвечает она почти с горечью, и это больно ранит.

"Я переделал чердак наверху в апартаменты. Мы можем там остановиться". Когда я завожу нас за угол, на чердаке загорается свет, активируемый движением.

Эффи оглядывается на фермерский дом. "Почему бы нам не остаться в большом доме?" Потому что мне невыносима мысль о том, что у тебя так много комнат, чтобы избегать меня.

"Его не трогали с тех пор, как умерла миссис Бартлетт. Поверь, этот меньше, но гораздо лучше".

Первый этаж дома разделен на две части. Передняя половина — это мой гараж, где я возился со своим пикапом и другими деталями, собранными на свалках. Задняя половина — это маленькая гостиная и кухня переоборудованной квартиры. Я впускаю нас внутрь, и Эффи вытягивает шею, чтобы посмотреть на высокие сводчатые потолки. Стены — это оригинальные деревянные доски, но они закреплены там, где это необходимо. Это придает всему помещению земляной запах, как если бы вы ходили по соломе на земле. Только вместо соломы и грязи на полу — полированный бетон с несовпадающими коврами, которые я нашел на блошиных рынках.

"Спальня наверху". Я киваю на рукотворные ступеньки, которые немного неуверенно ведут на чердак. Эффи кружит на месте, оглядываясь по сторонам, обхватив руками живот, как будто ей холодно. "Здесь нет центрального отопления, но где-то на участке должны быть дрова. Я могу растопить печь, если тебе холодно".

"Я в порядке".

"Хорошо."

1Наши слова так скованны, совсем не похожи на тот резкий спарринг, которым мы занимались последние несколько недель. Может быть, это из-за того, что мы вернулись сюда. Может быть, дело в том, что я просто рядом с ней. Но я вдруг почувствовал себя тем застенчивым двадцатидвухлетним парнем, который привел ее сюда в первый раз. Моя кожа зудит, как будто я не могу чувствовать себя комфортно рядом с ней, ожидая, что вот-вот упадет другой ботинок. Жду, когда зазвонит телефон…

По крайней мере, не тогда, когда она в таком состоянии. Замкнутая. Подавленная. Как будто быть замужем за мной — это самое худшее на свете.

Я знаю, как вести себя с ней, когда она дергает меня за волосы и выкрикивает мое имя, разрываясь на части на моем языке. Я знаю, как с ней справиться, когда она полна яда и злобы. Но это? Такую версию Эффи я не хочу видеть.

И причиной этого являюсь я.

Я замечаю, что она все время смотрит в угол комнаты, и вдруг понимаю, почему. "Здесь нет камер".

"Ну да, конечно", — усмехается она, и от этого небольшого укола в спину мне становится тепло под кожей.

Я бросаю наш багаж у подножия лестницы. "Я все время был честен, Эф. Это из-за твоей лжи мы оказались здесь".

""Честный"?" — удивляется она. "Конечно, ты был честен, если это означает быть лживым, манипулирующим ублюдком". Ее глаза становятся жесткими, а плечи опускаются. Она пересекает комнату и подходит ко мне. "Ты в этом не виновен, Финнеас".

"Может быть, и нет, но и ты не являешься незадачливой жертвой". Я подхожу ближе. Она делает шаг назад, чтобы не наклонять голову, чтобы посмотреть на меня. Я не могу побороть желание возвыситься над ней. Пусть она сама выбирает, встать ей или пригнуться. "Кровать наверху, женщина".

"Не называй меня так, мать твою", — резко говорит она, проталкиваясь мимо меня, чтобы подняться по лестнице.

Я следую за ней с сумками на руках и с тяжелым стуком опускаю их на ступеньку. Она стоит рядом с кроватью со смертельным взглядом, скрестив руки.

Она что-то говорит себе под нос, что я не совсем понимаю, потом со вздохом откидывается на край кровати и задирает платье.

Я зажимаю губу между зубами, окидывая взглядом ее попку с ямочками. Потускневшие полоски натянутой кожи покрывают ее бедра, теряясь под фиолетовыми трусиками. Я никогда не испытывал такого сильного желания впиться зубами во что-нибудь, как сейчас, откусить от ее идеальной задницы.

Мои ноги выходят из оцепенения, и я пересекаю комнату, с благоговением глядя на свое предложение. Мой член набухает в брюках, и я стону, расстегивая ремень и снимая с него напряжение.

Чем ближе я подхожу, тем глубже становится мое дыхание, тем сильнее мне хочется просунуть пальцы между ее ног и посмотреть, не намокла ли уже моя жена для меня.

Моя жена. Эффи Лучано. Блядь.

Я спускаю брюки с бедер и глажу свой член, на котором уже блестит сперма. Я кладу ладонь на ее поясницу и провожу ею вверх по позвоночнику. Я завороженно наблюдаю, как встают дыбом тонкие волоски на ее руках, обхвативших голову на матрасе. Я заставляю ее вздрагивать.

Я провожу обеими руками по ее бокам и хватаю ее за бедра. Я слышу, как она делает глубокий вдох, как бы готовясь к этому. Я играю с поясом ее трусиков. Но затем я поднимаю ее и переворачиваю, протискиваясь между ее коленями.

Глаза у нее острые, тон такой же резкий. "Что ты делаешь?"

Я глажу ее бедра, раздвигая ноги шире. "Я собираюсь посмотреть в глаза своей жене, когда буду брать ее в первый раз". Я снова тянусь к ее трусикам, но она отталкивает мою руку. Мои брови сходятся в замешательстве, а ее следующие слова хуже, чем выстрел.

"Я не хочу видеть твое лицо". Она снова переворачивается, ставит ноги на пол и наклоняется над кроватью. Она спускает нижнее белье с ног, почти наплевательски.

У меня сводит живот, и челюсть болезненно сжимается при виде ее киски, представленной мне с такой… такой ненавистью.

Я сглатываю кислый привкус во рту и тянусь одной рукой к ее талии. Я провожу двумя пальцами по ее киске, и мой член подпрыгивает от теплой слизистой, ожидающей меня.

"Финн… не надо…" Она смотрит на меня через плечо, когда я раздвигаю ее губы и нежно нажимаю на ее клитор. Ее брови сведены, а глаза… они заставляют что-то холодное и неприятное ворочаться в моем сердце.

Когда я заговорил, это была шепотом произнесенная мольба. "По крайней мере, позволь мне сделать это хорошо для тебя". Пожалуйста. Она качает головой и тяжело сглатывает. Я задаюсь вопросом, не ощущается ли на ее языке тот же едкий вкус.

"Просто покончи с этим". Ее слова режут мое сердце, как проволока глиняный блок. Мой желудок болезненно скручивается, когда я понимаю, что она, вероятно, сказала что-то подобное перед тем, как наклониться в первый раз. А я набросился на нее, как невежественный пещерный человек.

"Как пожелаешь", — говорю я сквозь стиснутые зубы, опуская руку и устанавливая свой член у ее входа. Я страдальчески вдыхаю, когда моя головка целует ее тугой жар. Это все, чего я когда-либо хотел, в худшем из возможных вариантов.

"Пожалуйста, Фи, просто сделай это". Обида и печаль в ее голосе заставляют мое горло сжиматься, как камень с зазубринами. Зубы болят, когда я вжимаюсь в нее, челюсть так мучительно сжата, что я сдерживаю горячие слезы.

С ее губ срывается слабый вздох, когда я полностью погружаюсь в нее. Я медленно выхожу из нее, зная, что мой член трется о ее внутренние стенки, и желая дать ей возможность привыкнуть к новым ощущениям. Мои бедра снова подаются вперед, и я сдерживаю стон. Она так чертовски хороша. Ее пизда горячая и тугая. Мой член не чувствует разницы. Не знает, что моя грудь раскалывается с каждым дюймом, на который я погружаюсь.

В мансарде неуютно тихо. Единственные звуки — негромкое дыхание при каждом толчке и легкое поскрипывание кровати. Где-то снаружи сова зовет в ночь.

Каждая клеточка моего тела кричит о том, чтобы я проник в нее сильнее и глубже. Впиться в ее бедра, пока кончики моих пальцев не оставят отпечаток на ее коже. Опустить руку на ее задницу, горячую и раскаленную, только ради искры боли. Я так хочу дотянуться до ее клитора и нежно покрутить его, пока не почувствую, как она сжимается вокруг моего члена в восторге.

Но я не могу ничего этого сделать. Без того, чтобы она не возненавидела меня еще больше. Поэтому вместо того, чтобы поддаться плотскому желанию сломать ее и переделать под себя, я легонько постукиваю по ее бедру в ритме, чтобы она не сжималась до синяков.

По мере того, как мое удовольствие — если его можно так назвать — нарастает, оно становится тошнотворно сладким. Ощущения, которые обычно заставляют меня чувствовать себя богом, теперь заставляют меня чувствовать себя грязным и извращенным. Я пытаюсь сосредоточиться на том, чтобы вводить и выводить член, делая это механически и безлично, но тут я вижу, как ее кулаки впиваются в одеяло, и это что-то во мне ломает. Я зажмуриваю глаза, концентрируясь на нарастающей волне, мои яйца напрягаются, а по всей длине пробегает покалывающий жар.

"Фу-фу-фу", — проклинаю я, когда горячее, ослепительное удовольствие пульсирует во мне и в ней.

Я еще мгновение держу глаза закрытыми, боясь их открыть. Боюсь увидеть, как человек, которого я должен был защищать и лелеять, нагибается, используемый и истекающий моей спермой.

Я перевел дыхание на трясущихся ногах. Когда я осторожно выхожу из нее, она не двигается, просто лежит, прижавшись щекой к матрасу, интимно обнаженная. Она выглядит душераздирающе уязвимой.

Я знаю, что должен уйти, просто уйти, не затягивать этот опыт дольше, чем необходимо. Но мне физически неловко оставлять ее в таком состоянии.

Поэтому, не говоря ни слова, я осторожно опускаю платье и целую ее в плечо.

Я сразу же иду в гараж и бью по боксерской груше, пока мои костяшки не становятся сырыми и кровоточащими.

Затем я бью по ней еще.

1. you broke me first — Tate McRae