Ненавидь меня

Глава 14 Цветы и золото

Финн

Когда мы дошли до сарая, у нее стучали зубы, а мокрое платье прилипло к телу. Я поднимаюсь по ступенькам с ней на руках и несу ее в ванную. Это маленькая хреновина со скатной крышей, спрятанная в карнизе. Я посадил ее на унитаз, включил душ и взял с кровати одеяло.

"Давай вытащим тебя из этой штуки". Я подхватываю подол и поднимаю платье над ее головой. Она вздрагивает, когда ее мокрые волосы падают на голую спину, и я быстро накидываю на нее одеяло.

Она молчит, не произнося ни слова с момента появления на озере. Я опасаюсь, что у нее шок, но она осторожно просовывает свои ледяные пальцы в пояс моих джинсов и тянет меня вперед. Моя грудь вздымается, пока ее онемевшие пальцы борются с пуговицей и намокшей джинсовой тканью. Когда ей это наконец удается, она стягивает их, и я вылезаю из них, ожидая, пока она посмотрит на меня сверху.

Из душа начинает подниматься пар. Она стряхивает с плеч одеяло, и мы впервые оказываемся обнаженными. Ее взгляд по-прежнему прикован к нашим ногам, но мне нужно видеть ее янтарные глаза. Я приподнимаю двумя пальцами ее подбородок. Мне нужно, чтобы она увидела мои глаза, чтобы увидела в них правду, когда я говорю: "Ты чертовски красива, Эф. Иногда мне кажется, что я не могу дышать".

Линия между ее бровями исчезает, и она встает на носочки, чтобы поцеловать меня в нос. Не думаю, что меня когда-нибудь раньше целовали в это место, и от этой непринужденной близости сердце замирает в горле. Ее глаза мягкие, а губы слегка изгибаются, когда она берет меня за руку и отдергивает занавеску в душе.

В душевой тесно, и наши тела вынуждены тереться друг о друга. Я обеими руками убираю волосы с ее лица, рассматривая ее. Она просто ошеломляет.

Она смотрит на меня, и в ее глазах читается неохотное утешение, как будто она не может заставить себя надеяться на эту новую версию нас. Я не виню ее. Я не давал ей повода доверять мне. Я могу только надеяться, что она восприняла тайник как оливковую ветвь. Не попытку завернуть все в красивый бантик. А первый шаг на долгом пути к искуплению, к тому, чтобы стать тем мужчиной, которого она заслуживает.

Потому что в глубине души я знал, что это всегда была она. И всегда будет ею.

"Повернись ко мне, принцесса". Я не могу удержаться и провожу руками по ее рукам, когда она отворачивается от меня, ее задница едва касается моего члена. Я мою шампунем ее волосы, и она откидывает голову назад, когда я массирую ей кожу головы. Ее глаза закрыты, и она вздыхает, издавая сладостное мурлыканье. Это такой контраст с взрывной, защищающейся, злой Эффи, и я чувствую себя очень польщенным тем, что она позволила мне увидеть эту ее сторону. Может быть, она просто слишком измотана, чтобы сопротивляться, но, надеюсь, ее защитные стены начинают рушиться.

Она такая тихая, что когда она задает мне вопрос, когда мы вытираемся полотенцем, я почти удивляюсь. "Где ты спал прошлой ночью?"

Я натягиваю полотенце на волосы. "В гараже. В кузове моего грузовика". Я не выспался, но ее слова преследовали меня.

Я не хочу видеть твое лицо.

Просто покончи с этим.

Я иду за ней к нашей кровати — ее кровати, особенно гордясь новым румянцем на коже, который сменился мурашками, покрывавшими ее тело раньше. Она откидывает одеяло, но вместо того, чтобы лечь, поворачивается ко мне лицом. Она озабоченно поджимает губу зубами и избегает моего взгляда. Я знаю, что все, что она собирается сказать, будет чертовски больно.

"Тебе не обязательно спать в гараже, как насчет дивана?" Черт. Да, это больно.

Я делаю глубокий вдох и повязываю полотенце вокруг талии. "Конечно".

"Спасибо", — кротко говорит она.

Я улыбаюсь ей так широко, как только могу, и наклоняюсь для поцелуя. Она поворачивается, чтобы подставить мне щеку, и это похоже на стрелу в грудь.

Я отступаю назад, давая ей пространство, которого она явно хочет. Я надеюсь, что боль не отразится в моих глазах. Я не хочу, чтобы она чувствовала себя виноватой за то, что делает то, что считает нужным.

"Спокойной ночи, Финн", — говорит она, когда я ухожу, и я оглядываюсь через плечо, чтобы увидеть, как она разминает руки с грустной улыбкой на лице.

"Спокойной ночи, принцесса".

"Ну, вы могли бы выбрать что-то вроде этого или этого", — говорит мне самый нерадивый продавец художественного магазина, протягивая два холста, которые, по сути, являются одним и тем же.

"А они оба поместятся на мольберте?" Я активно пытаюсь не наставить на этого парня пистолет, чтобы ускорить процесс.

"Ну, посмотрим…" Он пытается поставить один из прямоугольных холстов на выбранный мной мольберт, но он не помещается между распорками. "Черт, наверное, нет".

Я выхватываю холст у него из рук, переворачиваю его на бок, и он идеально ложится. Ненавижу свою некомпетентность.

"Ах да, а это можно отрегулировать", — говорит он, приподнимая верхнюю планку. Вы только посмотрите на это.

"Хорошо. Хорошо. Какие краски подходят для такого холста?"

"Боже, у вас много хороших вопросов". Он хихикает. Я скорее выколю себе глаза раскаленной кочергой, чем проведу еще одну секунду с этим человеком.

Знаете что, Google чертовски бесплатен. Я отхожу от него и достаю свой телефон. Через десять секунд я уже в отделе акриловых красок, бросаю в корзину по одной краски каждого цвета и кисти рядом с ними.

На кассе мужчина начинает сканировать каждый тюбик с краской со скоростью девяностолетней старухи, а моя нога беспокойно постукивает. Единственная причина, по которой я чувствовала себя комфортно, оставляя Эффи одну на ферме, заключалась в том, что я думал, что это будет быстрый визит. У меня кожа зудит при мысли о том, что она одна на ферме. Никто ее не услышит…

В следующее мгновение я вижу, что мой пистолет наготове, а мужчина трясется, подняв руки вверх. Я бросаю кредитку на стойку. "Просто снимите с нее три тысячи, это с лихвой покроет расходы".

Он смотрит на карточку, как на тикающую бомбу, и заикается: "Я… я не могу… я должен прозвонить каждый товар".

"Господи, мать твою", — простонал я, вытаскивая из бумажника пачку сотен, по крайней мере, пару тысяч, и бросая ее на прилавок. Затем я бросаю все обратно в корзину, карточку и все остальное, засовываю мольберт и холсты под мышку и ухожу, пока не убил кого-нибудь на хрен.

Хотя хозяин магазина, наверное, поблагодарил бы меня за то, что я надрал его некомпетентную задницу.

Вернувшись в сарай, я почувствовал восхитительный запах, наполнивший комнату. Мое сердце упало, когда я увидел, что Эффи готовит на дровяной печи, в крошечных шортах, которые были почти полностью скрыты под длинным джемпером. На заднем плане играла тихая музыка, и она слегка покачивалась, вряд ли она осознавала, что делает это.

Я застыл в дверном проеме, наблюдая за ней, она хорошо выглядит здесь. Как будто она всегда была предназначена для спокойной жизни. Она начинает напевать в лопаточку, и мое сердце сжимается и разжимается, когда я понимаю, почему она так хорошо выглядит. Это потому, что она счастлива.

Меня завораживают ее бедра, раскачивающиеся взад-вперед, задирающие свитер и открывающие вид на ее идеальную задницу в крошечных черных шортах. Она крутит в руках микрофон-лопатку и вскакивает с криком, увидев меня.

"Черт возьми, Финнеас!" Ее рука сжимает грудь, словно она пытается удержать сердце, чтобы оно не выскочило из груди. "Ты меня до смерти напугал". Я поднимаю бровь, и она оглядывается.

"Что ты готовишь?"

" Хаш на завтрак", — говорит она, все еще дуясь и скрещивая руки.

"Пахнет вкусно". Я направляюсь прямо к лестнице, пока она не начала задавать вопросы о том, что у меня в руках.

Я устанавливаю мольберт у заднего окна, чувствуя себя так, будто слышал, как художники говорят о естественном освещении или еще о какой-то ерунде. Здесь не так много места под карнизом, но достаточно, чтобы встать посередине. Я отодвигаю одну из прикроватных тумбочек и кладу в ящик все купленные краски и кисти. Отхожу назад, смотрю на обстановку и понимаю, что чего-то не хватает.

Щелкнуло, и я поспешил вниз по лестнице. На ходу я зову Эффи: "Не ходи наверх".

Моя первая остановка — гараж, но там пусто. К счастью, я нахожу то, что ищу, в большом доме. Когда я возвращаюсь в сарай, Эффи внизу нет. Конечно, нет.

Я сказал ей не делать ничего, и, видимо, она именно так и поступила. Я должен был догадаться.

Я поднимаюсь по ступенькам и вижу, что она смотрит на мольберт и холст, ящик с красками открыт. Она играет с длинным рукавом своего джемпера, и я не могу разглядеть ее лицо с этого ракурса. Она услышала меня и повернулась. У меня свело живот, когда я увидел слезы в ее глазах.

"Она еще не была готова", — защищаюсь я, ставя рядом с ней найденный табурет.

"Это… это для меня?" Ее голос дрожит, а нижняя губа вздрагивает. Ее глаза такие грустные и тяжелые, что я не могу удержаться от того, чтобы не обхватить руками ее напряженное тело.

"Прости, я не знал, что это может тебя огорчить. Я избавлюсь от…"

"Нет!" Она отшатывается назад, но продолжает сжимать кулаки у моей груди. "Нет, пожалуйста, не надо. Мне не грустно".

Я смахнул большим пальцем слезу с уголка ее глаза. "Принцесса, ты плачешь".

Ее рот растягивается в маленькую улыбку. "Я просто удивлена, вот и все". Она вытирает глаза и смотрит на меня теплым взглядом. "Я люблю это. Обещаю."

Я прикусываю щеку, чувствуя огромное облегчение от того, что могу взять ее на руки и покружить. Я не умею дарить подарки. Черт, да я вообще не даритель. И я не думаю, что когда-либо заставлял кого-либо плакать, кроме слез страха за свою жизнь.

"О, есть еще кое-что", — быстро говорю я, вспомнив о кармане пальто. Она поджимает губы, сдерживая улыбку, смотрит на меня, и я на время забываю свое собственное чертово имя. Я достаю из кармана подсолнух и — "Черт, он весь завял".

Я засовываю раздавленный цветок обратно в пальто, чувствуя себя идиотом. Кто кладет нежный цветок в карман? Боже, я безнадежен в этом деле.

Но она останавливает меня и берет стебель из моей руки. "Спасибо, Финн".

"Я проехал мимо множества цветов по дороге, я могу вернуться и взять еще один".

"Финн, может, ты успокоишься?" Мои глаза сверкнули на нее. "Ты единственный человек, которого я знаю, который больше расстраивается, даря кому-то цветок, чем избавляясь от тела".

Я сухо смеюсь. "Ну да…"

"Подсолнухи — мои вторые любимые". Она с улыбкой смотрит на желтые лепестки.

"Правда? А какие твои любимые?" Я убираю прядь волос с ее шеи и накручиваю ее на палец.

"Водяные лилии". Черт. Тепло пробегает по позвоночнику и скапливается в животе. У меня, блядь, грудь болит от того, что она произнесла эти два слова. Я хочу только одного: подхватить ее на руки и бросить на кровать. Остаться там на весь день, трахаться до тех пор, пока мы не потеряем счет времени и пространству, и все, что я буду знать, это каждый сантиметр ее тела, каждую нотку ее сладкого запаха.

Но я вспоминаю прошлую ночь и то, как она не пустила меня в свою постель, и решаю, что лучше не испытывать судьбу. Особенно сейчас, когда она смотрит на меня так, словно я ей не только не противен, но, возможно, даже нравлюсь.

"Развлекайся, принцесса". Я беру ее за бедро, целую в лоб и ухожу, пока не потерял способность контролировать свои самые темные порывы.

"Папа звонил", — говорит она, когда я отстраняюсь, и у меня мурашки бегут по коже при мысли об этом ублюдке. "Он хочет, чтобы мы пошли на благотворительный вечер в детскую больницу на следующей неделе. Там будет губернатор, и он хочет выступить единым фронтом".

В голове промелькнули воспоминания о последнем совместном посещении гала-концерта, и я улыбнулся. "Ты приглашаешь меня на свидание, Эф?"

Она перекатывает стебель подсолнуха между пальцами. "Наверное".

"Ты хочешь, чтобы я был твоим парнем? Немного конфет на руках, чтобы похвастаться", — поддразниваю я.

"Ну, ты же мой муж". Она поглаживает меня по груди и улыбается. "Помнишь?"

И, черт возьми, эти несколько слов чуть не поставили меня на колени.

Я лежу на диване и смотрю в потолок, закинув руку за голову. Я слушаю, как в печке потрескивает пепел, создавая слабое оранжевое свечение, в то время как остальная часть комнаты погружена в темноту.

Эффи легла спать несколько часов назад после того, как весь день рисовала. Хотелось бы обвинить ее в том, что она не может спать на мягком диване подо мной, но я знаю, что это не так. Это женщина наверху, свернувшаяся калачиком под одеялом. Я представляю ее, завернутую в белые простыни, и готов поспорить, что при свете луны она была бы похожа на водяную лилию с серебристо-белыми лепестками.

Я не знаю, что делать дальше. Нас ничто не разлучает. Ни семейное соперничество, ни ограбление, ни жених или брак по расчету. Только грехи нашего прошлого.

Она моя по закону, но не по душе. Не полностью. Еще нет.

Она пробыла в озере несколько драгоценных мгновений. Я чувствовал, как она распахивается, позволяя частичкам своей души выплывать ко мне, доверяя мне поймать их. Она хотела быть уничтоженной так же сильно, как я хотел быть поглощенным.

Я вздрогнул от звука шагов наверху. Я внимательно прислушался, не пошла ли она в туалет. Нет.

Несколько минут я лежу неподвижно, сердце бьется все сильнее и громче, как будто притягивая меня к ней. Я откидываю одеяло и поднимаюсь наверх в одних трениках. Я застаю ее в ее импровизированной студии, залитой лунным светом, в той же самой рубашке, в которой она была вчера. Ее голые ноги выставлены напоказ, и у меня чешутся пальцы, чтобы погладить гладкую кожу, надеясь, что от моего прикосновения у нее побегут мурашки.

Она поворачивает голову, когда я медленно приближаюсь. Я двигаюсь медленно, как будто она — мираж, который может исчезнуть, если я буду двигаться слишком быстро. "Не могу уснуть", — говорит она, потянув за вырез рубашки.

"Я тоже не могу". Я сокращаю расстояние между нами и провожу пальцем под ее подбородком, поднимая ее лицо. "Что в этой красивой головке, принцесса?"

Она зажимает нижнюю губу между зубами и медленно сглатывает. "Я заблудилась, Финн". Мой палец, обводящий ее челюсть, останавливается, в ее голосе звучит такое отчаяние, что у меня все тело холодеет. Ее взгляд возвращается к холсту с абстрактными узорами, выполненными жирными цветами и золотой краской.

"Я чувствую, что не могу доверять себе, когда дело касается тебя". Ее слова, словно физический удар, заставляют меня сделать шаг назад и уронить руку. "До тебя у меня не было никого, кому я могла бы доверять. Но потом то, что моя семья сделала с твоей… Мы ушли на войну, и у меня больше не было тебя, но у меня всегда была я сама. Теперь я не уверена, что это так.

"Иногда я чувствую себя телом, которым торгуют и покупают, а не личностью. Что будет, когда ты поймешь, что тебе продали испорченный товар? Я все еще буду тебе нужна?"

Мое горло сжимается, и любой ответ пересыхает. Слова не помогают мне, ничто не кажется адекватным. Никаких извинений не хватит. Никакое утешение не может быть достаточно сильным.

Не знаю, что заставляет меня это делать, но я подхожу к мольберту и выдавливаю на палитру немного золотой краски. Я беру первую попавшуюся кисть и провожу ею по краске, приподнимая подол ее рубашки, пока она не стягивает ее через голову.

Сердце колотится в груди, когда я вижу ее совершенно обнаженной на табурете. Она сворачивается в клубок и обхватывает руками свои груди. Я не говорю ей раздеться. Я не говорю ей, что мне нужно посмотреть. Я встаю на колени сбоку от нее и смотрю на изгиб ее бедра и ляжки, когда она сидит, скрестив одну ногу над другой.

Я вспоминаю следы растяжек, которые я увидел в нашу первую ночь здесь, и думаю, что никогда не видел ничего более прекрасного. Она напрягается, когда холодная краска касается ее кожи, но расслабляется под мазками. Я провожу каждую линию, пока ее бедро не становится золотистым.

Я перехожу на другую сторону и с благоговением выделяю каждую отметину и шрам. Она резко вдыхает, когда я опускаюсь перед ней на колени и раздвигаю ее колени. Я осторожно поднимаю ее ногу и кладу ее себе на плечо, набираю на кисточку побольше краски и провожу ею по растяжкам на внутренней стороне бедра. Я кладу другую ее ногу себе на плечо, и ее руки взлетают, чтобы вцепиться в мои волосы для равновесия. Я чувствую жар ее пизды и запах ее возбуждения, что заставляет меня застонать и провести носом по ее бедру, прежде чем рисовать полосы.

Когда я закончил, я поцеловал ее киску, надеясь, что она почувствует трепет от этого. Она вздрагивает, когда я провожу длинную, широкую линию от входа до клитора. Я смотрю на нее сверху, впиваясь зубами в ее нижнюю губу, и убеждаюсь, что ее глаза обращены на меня. "Расскажи мне обо всех способах, которыми я причинил тебе боль".

Она молчит, и я снова ласкаю ее киску медленными, тяжелыми движениями языка. Затем я замираю на расстоянии дыхания от ее сладкого жара, ожидая.

"Ты манипулировал мной", — вздыхает она, и я делаю еще один целенаправленный смачный лиз, снова делая паузу на вершине, пока она не заговорит снова. "Ты заставил меня". Еще один сильный удар.

Она сопит, а я растираю круги по ее бедрам. "Это хорошо, принцесса. Продолжай."

"Ты унизил меня…" Я провожу языком снизу вверх.

Еще одна жалоба, еще одно извинение.

И так продолжается до тех пор, пока ее бедра не начинают подрагивать по обе стороны от моей головы, а ее хриплый, почти надрывный голос не переходит в придыхательный стон. Ее пальцы перебирают мои волосы, и я стону в ней.

"Финн…", — выплывает ее голос, и я знаю, что делать дальше.

Я осторожно ставлю ее на ноги, встаю, беру ее за руку и оттаскиваю от табурета. Она следует за мной, ее рука кажется мне такой маленькой и доверчивой. Я ставлю ее перед зеркалом в полный рост, стоящим у небольшого шкафа.

"Посмотри на себя, ебаный шедевр". Я встаю позади нее и провожу руками по ее плечам и рукам. Она прислоняется спиной к моей теплой груди, и я таю от ее доверия. Положив руки ей на плечи, я обнимаю ее груди и накрываю их ладонями. Я дразню ее соски, проводя большим пальцем по каждому из них, и она откидывает голову в сторону, на мое плечо.

Я наблюдаю в зеркале, как закрываются ее веки и губы расходятся в довольном вздохе. Я оцениваю ее реакцию, когда одна из моих рук скользит по ее животу и между бедер. Ее глаза открываются и пьяно встречаются с моими в зеркале, говоря мне, что все в порядке. Может быть, даже лучше, чем хорошо.

Я раздвигаю ее губы и провожу пальцем по ее влажной щели, нащупывая набухший клитор. Кровь приливает к моему члену, и я пытаюсь отвести бедра назад, чтобы она этого не почувствовала, но она тянется сзади и обхватывает его рукой поверх моего спортивного костюма.

"Блядь", — вырывается из моих губ при малейшем сжатии ее кулака.

Она смотрит на меня, в ее глазах безмолвная мольба. Я знаю, чего она хочет, но она не хочет спрашивать. Поэтому я сглатываю комок в горле и шепчу ей на ухо: "Руки на зеркало, принцесса".

Она наклоняется вперед, выгибая спину. Ее глаза не отрываются от моих в зеркале, даже когда я раздеваюсь и медленно ввожу свой член в ее вход. Ее рот открывается, и я заполняю его своим пальцем. Она сосет его, и я опускаюсь до упора, глубокий стон вырывается из моей груди.

"Еще раз. Скажи мне больше". Я вынимаю палец из ее губ и трусь им о ее клитор, все еще находящийся глубоко внутри нее.

"Ты…" Я медленно отстраняюсь, проводя пирсингом по ее точке G. "Ты заставил меня почувствовать себя в безопасности, а потом забрал все это". И я подаюсь бедрами вперед, проталкиваясь в нее на всю длину. Она задыхается.

Я осторожно выхожу, и она, задыхаясь, продолжает, пока я обвожу ее клитор: "Ты заставил меня почувствовать, что я недостойна нежной любви". Я снова погружаюсь в нее, мое сердце разрывается от ее признания.

"О Боже", — срывается с ее губ, когда я прижимаюсь к ее внутренним стенкам и сильно трусь о ее клитор. Я чувствую, как ее тело начинает сжиматься вокруг моего члена.

"Не останавливайся, принцесса".

"И я ненавижу — ох, блядь". Я снова делаю толчок, и ее тело содрогается от оргазма.

"Что ты ненавидишь?" говорю я сквозь стиснутые зубы. Ее сжимающаяся пизда похожа на райскую пытку.

"Я ненавижу то, что не могу тебя ненавидеть", — плачет она, срываясь.

"Я знаю. Мне так жаль." Я стону, глядя, как сжимается и требует ее киска. Этот миг ранимости навсегда запечатлелся в моей памяти. Я надеюсь, что она сможет почувствовать, что она гораздо больше, чем просто тело, что эти физические удовольствия — лишь мостик к чему-то большему, за пределами семейного соперничества, принудительных браков, лжи и предательства.

Я выгибаюсь на ней, тяжело дыша и испытывая удовлетворение. Мои руки крепко обхватывают ее талию, даже когда мои ноги грозят подкоситься. Я осторожно выхожу из нее, и она жалобно скулит. Я подбираю с пола свой спортивный костюм и аккуратно вытираю вытекшую из нее сперму, хотя не могу удержаться от того, чтобы не выдавить немного обратно.

Я поднимаю ее на руки и прижимаю к своей груди, наслаждаясь последними мгновениями прикосновения ее теплой кожи к моей. Я кладу ее на кровать и натягиваю на нее одеяло. Она сворачивается калачиком на боку, и я целую ее в висок, вдыхая ее приятный аромат.

Когда я отстраняюсь, рука протягивается и останавливает меня.

И она произносит слова, которые заставляют меня вырезать свое сердце и протянуть его ей, окровавленное и бьющееся: Останься.

.

1. Something in the Orange — Zach Bryan

2. Darkest Hour — Andrea Russett