Мне вообще не кажется, что время, когда во мне подрагивает напряженный орган Андрея, подходящее для разговоров. И уж тем более угрожать мне, когда все самое страшное уже произошло.
— Не понимаю, чем ты недоволен, — огрызаюсь я. — Это твоя инициатива, никто тебе не предлагал заниматься сексом.
— Мы с тобой потом обсудим твою безголовость, — сквозь зубы обещает Андрей. — Больно?
Меня смущает этот вопрос.
Хотя чего уж там, после того, как меня нанизали на эту дубину.
И все равно стремно. В кино никогда не бывает таких обсуждений во время сексуальных сцен.
— Нет, — выдавливаю я.
— Врешь, — тут же высекает Зарецкий. — Удушу.
— Может, просто достанешь из меня? — с надеждой спрашиваю я.
По факту, мне не так уж плохо, только член Андрея ощущается толстенным раскаленным стержнем внутри. И до проникновения мне прям хорошо было, а сейчас как-то странно. И немного маятно из-за того, как головка давит на что-то глубоко внутри меня.
— Да щаз, — взрыкивает Зарецкий.
Тиран и деспот целует меня зло и сильно, углубляя поцелуй, но не двигаясь во мне. И чем глубже он меня целует, тем сильнее вжимается в меня там внизу. Распухшими губками я остро чувствую тугую мошонку и жесткие паховые волоски, и прямо от точки нашего соединения начинает разливаться жидкое пламя. Оно заполняет набрякшие складочки, растянутую дырочку, проникает томительным зудом под клитор, вынуждая меня раскрывать бедра шире, а Зарецкий все еще не двигается, хотя вот уже сейчас можно. Правда, можно.
Мне кажется, что если я толкнусь навстречу Андрею, то напряжение немного ослабнет.
— Лена, не доводи до греха, — бормочет ненадолго оторвавшийся от моего рта Зарецкий.
В смысле не доводи? А сейчас тогда что?
Андрей переключается на мою шею, обдавая дыханием ухо и спускаясь к ключицам.
— Развяжи меня, — хрипло прошу я, смирившись с тем, что обратного хода нет.
— И не подумаю, — сердито отвечают мне.
— Мне руки больно.
— Врешь, — снова припечатывает он.
Ну допустим, вру. Но ему-то откуда знать?
А Андрей подключает свои наглые руки и буквально за пару минут превращает мое тело в желе. Тиская меня на грани боли, но в тоже время аккуратно, он словно оставляет на мне пекущие клейма, и только когда я снова дышу поверхностно, этот гад начинает во мне раскачиваться.
Вся расслабленность улетучивается из тела, каждая клеточка получает заряд. Я едва могу себя контролировать, чтобы не стонать в голос. Я мычу и кусаю губы. Напряжение нарастает, конденсируясь в одной точке между натертых складочек и отзываясь где-то там, куда достает член, скользящий внутри.
Но вся моя выдержка испаряется, когда толки становятся частыми и глубоким. Каждый удар заставляет меня распадаться на атомы, и стоны льются из меня, становясь все громче.
Запечатав мне рот поцелуем, Андрей ускоряет темп. Он придерживает меня за бедра, а сам буквально вколачивается в меня, но мне уже плевать на дискомфорт. Все, чего я хочу, — это скорее добраться туда, куда мы так стремимся.
И когда это происходит, мне кажется, что я превратилась во вспышку. Невероятное ощущение, никак не сопоставимое с тем удовольствием, что Зарецкий доставил мне руками.
Мозг берет таймаут, тело обмякает, а веки закрываются, потому что цветные круги перед глазами слишком яркие. Да и очки все равно запотели.
Я лишь отдаленно понимаю, что происходит.
Чувствую, как Зарецкий отвязывает мои запястья от спинки кровати. Вяло жду, что и руки он мне развяжет, но ничего подобного.
Прямо так, связанными, он закидывает их себе на шею.
— Держись, — командует он.
Я слушаюсь на автомате, потому что сейчас не могу самостоятельно принимать никаких решений. И только когда Андрей приподнимается вместе со мной, не выходя из моей дырочки, я решаю спросить:
— Что ты делаешь?
Зарецкий меняет позу, и я остро ощущаю, что он все еще безумно твердый в моей влажной мягкости.
— По идее, тебя надо оставить сейчас в покое, — ворчит он. — Мне тебя жалко, правда. Наверное. Но я не оставлю. Он усаживается так, что я оказываюсь верхом на нем.
И прежде чем я успеваю возмутиться приступает ко второй части марлезонского балета.