Нет худа без добра

10

С тех пор, как снег покрыл землю, они в первый раз выбрались за город, и когда Джек повел «вольво» по ледяной, изрытой колеями дороге, Грейс вдруг почувствовала, как у нее поднялось настроение.

– О! – воскликнула она, очарованная видом зимнего пейзажа. Белоснежная простыня покрывала окрестности, снег пушистыми шапками согнул ветви деревьев. – Когда я жила в городе, именно так себе представляла, как должно выглядеть Рождество.

Ханна на переднем сиденье бросила через плечо холодный взгляд.

"Мы не отмечаем Рождество". Грейс представила себе, что эти слова проплыли, словно пузырьки из мультипликации, над головой Ханны. Ну что же, жаль. Она не позволит Ханне испортить ей настроение в сегодняшний вечер, в Сочельник, независимо от того, отмечают ли Гоулды Рождество или нет.

Выбираясь с заднего сиденья, Грейс бросила последний взгляд на нетронутый снег. Скоро они затопчут его. До встречи с Джеком ее поездки в Беркшир сводились к нескольким выходным в Танглвуде, от которых в памяти остались Моцарт и комары, безумные цены в модных загородных гостиницах и сенная лихорадка.

Снег оказался глубоким. Он заскрипел под ботинками, когда она, с трудом переставляя ноги, шла к охапке дров, лежащей целой и невредимой под снежным покрывалом, и этот звук доставил ей удовольствие.

Сквозь оголенные ветви тополя, как сквозь маскировочную сетку, в сумерках мерцал дом. В окне горел свет – должно быть, миссис Ингрэм, которая по поручению Джека присматривала за домом, оставила его включенным. На дворе в живых бликах света проступали кусты остролиста, их красные ягоды сверкали под снегом.

Наблюдая, как Джек собирает дрова, Грейс почувствовала, что затекшая от показавшейся ей бесконечной поездки шея начинает отходить. Здесь, по крайней мере, у нее появится возможность общаться с Ханной лицом к лицу. Больше не придется сидеть зажатой сзади в машине, уставившись в затылок Ханны, которая не повернется во время разговора. Больше не придется сидеть прижатой к Крису, такому же безмолвному и невосприимчивому ко всему окружающему, как и его спортивная сумка, пролежавшая у него на коленях всю дорогу.

Возможно, что он все еще злится из-за того, что она заставила его поехать с ними. Крис скучал по рождественским праздникам в Мейконе в доме родителей Уина: по елке, по домашнему печенью "снежные хлопья", которое всегда печет Нана Бишоп, по ежегодной вечеринке для соседей с громадной чашей ромового пунша и веселым песнопениям вокруг пианино.

Как же ему не скучать? Ей тоже всего этого не хватает.

– Я возьму чемоданы, отец! – услышала она голос Ханны.

– Хорошая девочка! – Его дыхание повисло в морозном воздухе, словно восклицательный знак. – Помоги Грейс выгрузиться, пока Крис и я разожжем камин.

Грейс вернулась к «вольво», чтобы помочь, но после того, как несколько раз сходила туда и обратно, таща сумки с провизией, ящик с вином и дополнительные одеяла, заметила, что Ханна забрала только свой собственный и Джека багаж. Портативный компьютер и сумка Грейс из зеленой парусины, не говоря о пакете, в котором лежал кожаный жакет Лилы, подарок для Ханны, сиротливо стояли на сиденье.

У нее запершило в горле, как будто она быстро втянула холодный воздух. Ее ноги, даже в туристических ботинках и толстых шерстяных носках, окоченели. Грейс преодолела обледенелые ступеньки, ведущие к входной двери, в яростной вспышке негодования. С большим трудом ей удалось отодвинуть замерзшую щеколду двери и плюхнуть все вещи на пол около вешалки из североамериканского ореха. Она почувствовала себя бездыханной, и пришлось прислониться к косяку двери, закрыть глаза, пока не уляжется гнев.

Святая ночь… Я не позволю гневу в этот вечер овладеть собой. Мы собираемся провести вместе целую неделю, напомнила она себе.

Грейс подумала, как было бы здорово, если бы Бен поехал вместе с ними. Он действовал на нее как противоядие от Ханны – не только внимательный по отношению к ней, но беспечный, большой шутник и к тому же прекрасно ладил с Крисом. Но, черт бы его побрал, он договорился покататься на лыжах в Вейле…

Однако вид Криса и Джека, присевших бок о бок перед языками пламени, шипящими и разгорающимися в большом каменном очаге, несколько приободрил ее. Джек объяснял тонкости разведения огня, и Крис кивал, с интересом глядя на него.

Джек выпрямился и скривился: в колене щелкнуло. В линялой красной рубашке и видавших виды джинсах, протертых добела на коленях, он показался ей похожим на персонаж из фольклора. Крупного телосложения, с энергией, бьющей через край, несмотря на отдельные поскрипывания в суставах. С серебряной шевелюрой, искрящейся от капелек тающего снега, руками, перепачканными краской от газеты, которой он разжигал огонь. Она наблюдала, как перекатывались и сворачивались узлом мышцы на его руках, когда он поднимал чугунную кочергу, подталкивая поленья. Грейс почувствовала себя так, словно она опять в школе проводит время в мечтаниях о великолепном мистере Ван Харте. Ее дурные предчувствия о предстоящей неделе сразу же растаяли, как комья снега с их ботинок, превратившиеся в лужицы, поблескивающие у двери.

Она подумала, как уютно устроится с Джеком под покрывалом наверху на старой латунной кровати и как он обнимет и крепко прижмет ее к себе, чтобы согреть. Даже сейчас, стоя в колеблющихся бликах разгорающегося огня, она почти физически ощутила, как большие руки Джека ласково скользят по ней, пока она не начнет оттаивать. Его дыхание обдает теплом ее щеку, потом ее горло и грудь по мере того, как оно движется все ниже, впитывая последние остатки ее озноба.

Джек поймал ее взгляд и подмигнул. Грейс почувствовала, как изменился цвет ее лица от внезапного жара. Он улыбнулся, морщинки в уголках его глаз расходились лучиками в стороны, как на рисунках ребенка, изображающего солнце, и она почувствовала, как внутри у нее что-то запрыгало.

Как могло бы быть хорошо с Джеком. Если… если…

– Эй, дамы, не забудьте, мы по-прежнему собираемся поужинать! – крикнул Джек, бросая многозначительный взгляд на Ханну. – Крис и я присоединимся к вам, леди, после того, как принесем побольше дров.

Крис потащился за Джеком неуклюжим черепашьим шагом. В помятом джемпере и в мешковатых джинсах, с лохматой гривой, сын заставил Грейс подумать: не связать ли его и не пройтись ли по голове ножницами Лилы для стрижки собак?

Грейс хотелось вдохнуть в него побольше энергии, но сейчас проблема была не в Крисе. Наблюдая, как Ханна лениво сползает с кушетки, Грейс почувствовала, что ее беспокойство возвращается.

– Ты знаешь, мне действительно очень нравится эта комната, – произнесла Грейс, пытаясь разбить лед молчания.

Она отвернулась от Ханны и посмотрела на вылинявшее пикейное одеяло, которое висело вдоль коллекции старинных подставок для блюд. Под ним на старом журнальном столике вишневого дерева стоял голубой кувшин для разбрызгивания воды и фонарь-"молния", который, судя по следам копоти, был выставлен не для демонстрации.

– Ее украшала моя мама, – сухо ответила Ханна. – Этим она зарабатывает себе на жизнь, ты же знаешь. Она в этом большая мастерица.

– Я вижу, – спокойно сказала Грейс. – Не каждому удается сделать загородный дом таким уютным, чтобы он выглядел, как на рекламе Лауры Эшли.

Глаза Ханны в ответ не оживились, в них сквозило уныние, она скрестила руки на груди. Она была одета в помятый холщовый комбинезон голубого цвета и в цветастую блузку, которые она на самом деле наверняка приобрела у Лауры Эшли, с опозданием поняла Грейс. На кухне Ханна сказала:

– Я могу приготовить «пасту». Мы всегда готовим «пасту» в первый вечер. Только отец по-прежнему называет ее «спагетти». Ты заметила, что он перед тем, как вылить молоко из пакета, взбалтывает его? Как будто он по-прежнему маленький ребенок, когда молоко разливалось по стеклянным бутылкам и сливки поднимались кверху.

– В моем детстве молоко тоже разливалось по стеклянным бутылкам, – сказала Грейс, выгружая салат-латук и полиэтиленовый пакет с анемичными помидорами в эмалированную раковину. – Я и не думала, что что-то изменится.

Ханна кивнула.

– Подобное произошло и с пластинками. В наше время идешь в магазин "Тауэр рекордс" и все, что видишь, – это компакт-диски. – Она задумалась. – Не потому, что компакт-диски хуже. Это просто… ну, ты знаешь…

– Да, я знаю… – соглашаясь, сказала Грейс, понимая, что это изменение само по себе – как и любое изменение – вызывает у Ханны неприятие.

Ханна, роясь в буфете у плиты, казалось, чуть-чуть смягчилась. Грейс удалось заметить, что ее плечи потеряли былое напряжение. Грейс пришло в голову сравнение с ковбоем, снявшим руку с кобуры пистолета. Но все, что произнесла Ханна, свелось к фразе:

– Грейс, ты не видела банку с соусом для спагетти? Грейс напряглась. Ей не хотелось противоречить Ханне, но Сочельник – это что-то особенное. Она нервно откашлялась.

– Я думала, что у нас будет что-то более… праздничное. И купила несколько корнуэльских куропаток, которые не требуют долгой готовки, и немного фарша. И сладкий картофель, который мы можем бросить в микроволновую печь.

Ханна нахмурилась, и едва заметная морщинка пролегла между ее невыщипанными бровями.

– Но у нас всегда в первую ночь «паста», – настаивала она.

– Но сегодня – Сочельник…

– Мы не отмечаем Рождество.

– А мы с Крисом отмечаем, – спокойно заметила Грейс.

Она выдержала стальной взгляд Ханны, чувствуя, как бьется пульс во всех уголках ее тела.

– Тогда почему ты здесь? – спросила Ханна. Ее глаза застыли от ярости.

Медленно, словно двигаясь под водой или во сне, Грейс обернулась и закрыла кран. Слова Ханны пролегли между ними, словно дуэльная перчатка, брошенная на потертый пол из сосновых досок. В пронзительной тишине, нарушаемой только стуком капель, она посмотрела Ханне в лицо и произнесла:

– Мне бы очень хотелось объяснить тебе все так, чтобы ты поняла. Что я не пытаюсь занять место твоей матери… или твое. Я – не враг тебе, Ханна! Твои родители развелись не из-за меня. Не я причина твоих несчастий.

В волнистом стекле старого буфета Грейс поймала свое бледное отражение – маленькая женщина со спутанными влажными волосами, напряженным лицом и крепко сжатым ртом.

– Что ты знаешь обо мне! – словно выстрелила ответ Ханна, и лихорадочный румянец покрыл ее щеки. – Ты не имеешь ни малейшего понятия, что делает меня счастливой! А если б имела, то тебя не было бы здесь.

– Но я здесь, – резко ответила Грейс.

– Мне бы хотелось, чтобы ты оказалась далеко отсюда… как можно дальше. Мне бы хотелось, чтобы ты исчезла с поверхности этой планеты!

Слова Ханны сразили ее, словно пуля, обожгли, вызывая желание согнуться пополам, как от боли. О чувствах Ханны она догадывалась, но слышать это – о, Боже, как больно!

– Это вряд ли случится, – сказала Грейс, изо всех сил стараясь говорить ровно. – Поэтому лучше решай – перемирие или полномасштабная война?

Ханна стояла, сжимая буханку хлеба, словно стискивала шею Грейс. Ее глаза засверкали и покраснели, она закричала:

– Думаешь, что тебе удалось все просчитать, не так ли?! Думаешь, что, одурачив моего отца, тебе удастся одурачить и меня? Ну так вот, я уже составила о тебе свое мнение, так что не трать зря слова… и справляй сама свое дурацкое Рождество.

– Ханна!

Грейс вздрогнула от голоса Джека, прогремевшего на всю кухню, и резко обернулась. Он стоял на пороге с застывшим от гнева лицом, с охапкой лучины для растопки.

Ханна в смятении повернулась, и из ее рук выскользнул хлеб. Она поймала его, прежде чем он коснулся пола, и резко выпрямилась. Ее лицо вспухло и пошло красными пятнами, в глазах застыли невыплаканные слезы.

– Папочка, я… – начала она говорить.

– Не в этом доме! – крикнул он. – Я не хочу, чтобы ты так разговаривала с Грейс под моей крышей, если ты…

– Джек, пожалуйста! – прервала его Грейс, чувствуя, как ее охватывает паника.

Неужели он не понимает, как сильно ошибается, бросаясь защищать ее? Что наверняка усугубит злобу Ханны еще больше? Его дочь уже не маленькая девочка, не ребенок, которого можно ругать за нарушение каких-то правил…

– … рассчитываешь на приглашение в следующий раз, – закончил он.

Грейс услышала, как у Ханны перехватило дыхание.

И в тот же момент она увидела будущее так же ясно, как знак на дороге, предупреждающий об опасных виражах или об обрывистых участках, грозящих оползнями. На каждом повороте ей необходимо напрягаться, не чувствуя себя в безопасности, не зная, что ждет за пределами видимости. О, Боже, неужели он не понимает?

– Ханна, послушай, так ничего хорошего не выйдет. Давай сядем и все обсудим.

Грейс разозлилась на Джека, Ханну, но больше всего на себя за то, что позволила вовлечь себя в скандал. Она протянула руку, но Ханна отстранилась. Взгляд ее опухших глаз гласил: Это все из-за тебя. Все! Даже то, что папа кричит на меня.

С рыданием она скрылась в соседней комнате, словно ее поглотила шапка-невидимка, оставив на стойке помятый хлеб и еще не успевшее начаться, но уже испорченное Рождество.

– Ты что, так и будешь все время прятаться?

Ханна подняла глаза от листа бумаги, который она сворачивала в оригами, придавая ему форму жирафа – фокус, которому ее научила Рейко, дочь японского издателя, в то лето, когда ей исполнилось двенадцать лет. Оригами позволяло расслабиться.

Крис будто замешкался на пороге ее комнаты, одной рукой сжимая ручку двери, не зная, рады ли ему. Ханна почувствовала вспышку раздражения и пожалела, что забыла запереть дверь. Но потом соскочила с кровати, на которой лежала.

– Ты можешь войти и сесть, если тебе хочется, – произнесла она.

Ее глаза опухли и зудели от плача, и на самом деле ей не хотелось ни с кем разговаривать. Но, хотя Крис был сыном Грейс, она не могла избавиться от чувства сострадания к нему. Крису приходилось жить с ней все время, за исключением выходных, которые он проводил с отцом. Она, наверное, лезла к нему с разговорами о курении марихуаны ("Мы все увлекались этим в конце шестидесятых, и посмотри, как это испортило нас".) и о сексе ("С этим все в порядке до тех пор, пока ты пользуешься презервативом".) и приводила его в замешательство, разгуливая в полуобнаженном виде перед его друзьями. Ей наверняка польстит, если какой-нибудь парень возраста Ханны соблазнит ее – что вполне может произойти, учитывая то, как молодо она выглядит, и особенно – на фоне отца.

– Они еще не легли спать?

Ханна проголодалась. Время уже приближалось к десяти, но она скорее умрет от голода, чем признается, что в последние полчаса мысль о холодной куропатке затмила ее фантазии о том, как Грейс отправят в космос на борту «шаттла», который не вернется обратно, по крайней мере, в течение ста миллионов лет.

– Не-а, она пошли погулять. Он хотел что-то показать ей.

– В такую погоду? Они схватят воспаление легких. Ханна знала, куда они отправились, – взглянуть на сюрприз, который отец приготовил для Грейс – и от этого почувствовала себя еще несчастнее.

– Сомневаюсь. Они оделись, будто отправились в Антарктиду.

Крис подвинулся к ней на полметра или еще ближе, носки его грязных кроссовок «Рибок» стояли на краю связанного из шнурков коврика между ее кроватью и сосновым туалетным столиком. Он напомнил ей собаку, которая когда-то жила у них в семье – эрделя по кличке Трикси, – которая помахивала обрубком хвоста, будто бы ей хотелось, чтобы ее потрепали по загривку, но как только ты протягивал руку, она мгновенно уносилась и пряталась за кушеткой. Ханна не сомневалась, что окажись у Криса хвост, он бы им завилял. Она могла побиться об заклад, что друзей у него немного.

– В нижнем ящике туалетного столика лежит "Скрэббл",[24] если тебе хочется поиграть, – сказала она небрежно.

Он пожал плечами, но когда она оторвалась от своего занятия, – а она загибала уголок бумаги, превращая его в голову жирафа, – и подняла глаза, он сидел на корточках, роясь в ящике. Крис направился к кровати с потрепанной коробкой «Скрэббл» под мышкой. Он напомнил ей Дона Маттингли, неторопливо идущего к бите, если не считать румянца и улыбки, пытающейся пробиться сквозь плотно сжатые губы.

– Да, кстати, – сказал он, роясь в кармане застегивающегося на молнию свитера. – Я кое-что тебе принес.

Это оказался пакет с орехами, вроде тех, что раздают в самолетах. У ее матери была подруга, которая работала в "Объединенных авиалиниях", и она обычно приносила домой хозяйственные сумки, полные орехов.

Мысли о матери напомнили ей о тех прекрасных днях, которые они проводили здесь все вместе, пока мать и отец не разошлись. Даже мать обычно расслаблялась, напевая себе под нос, готовя им постели, и шутила, что надеется на то, что их не завалит снова снегом. Иначе она рехнется от старых записей Коула Портера, которые обожал отец. После ужина они играли в карты или в китайские шашки и грызли слегка подгоревший поп-корн, которые она и Бен жарили на открытом огне.

Ханна почувствовала, как слезы жалят ей глаза, и смахнула их. Бессмысленно и глупо вспоминать старое. Ей не хотелось воскрешать пережитое. Проклятие! Если бы желания могли исполняться, то сейчас Грейс двигалась бы по орбите Сатурна, далеко отсюда!

– Спасибо, – сказала Ханна Крису, засовывая пакет с орехами под подушку. – Прости за ужин, тебе пришлось повозиться с тарелками?

– Твой отец помог. Я не знал, куда их убирать. – Он обвел комнату глазами. – Вы часто приезжали на дачу?

– Часто, пока родители не разошлись. Если бы это зависело от меня, я жила бы здесь круглый год.

Ей всегда казались безопасными эти места, где дикие гуси могли гнездиться, не опасаясь, что кто-нибудь их подстрелит.

– Как поживает твой приятель – ты не скучаешь по нему?

Ханна почувствовала, что залилась краской. После той ночи, после ругани с мамой, она убежала из дома и изо всех сил старалась даже не думать о Конраде. Она не могла, не должна позволять себе вспоминать неприличные подробности, приводящие в стыд и замешательство. Единственное, что она ясно помнила, это как Кон, слезая с нее, пробормотал: "Ты в порядке?" – и как она кивнула, будто произошло что-то незначительное, хотя на самом деле едва не разревелась…

– Кон и я совсем не такие, как они, – сказала она Крису. – У нас нет потребности проводить все время вместе.

Ханна с усилием моргнула и перевела взгляд на стену над ее кроватью. На гвоздях привязанными за шнурки висели все коньки, на которых она каталась, начиная с шестилетнего возраста. Зачем люди вырастают и все меняется?

– А как все было… До того, как твои родители расстались? – услышала она вопрос Криса.

– Нам было здорово вместе – ну, в большинстве случаев. Пока мама не начала собственный бизнес. После этого ей стало некогда ездить за город. По крайней мере, они нам так объясняли. Настоящая причина заключалась в другом.

Она перевернула коробку «Скрэббл» вверх дном, и деревянные фишки каскадом посыпались на потертое покрывало. Укладывая свою линию, она обнаружила, что вытянула «Z» вместо «Y». Ну, ладно, возможно, в следующий раз удастся вытянуть «Y» или пустую фишку.

– А как у тебя? Бьюсь об заклад, что ты скучаешь по отцу.

– Я вижу его каждую неделю. Чаще мы проводим время в городе, но у него есть загородный дом в Ист-Хемптоне. Не такой, как этот, современнее. У него он появился после развода.

Он затих, будто погрузился в себя.

– Тебе не очень нравится мой отец, не так ли? – спросила Ханна, когда пауза слишком затянулась.

Он пожал плечами, сделал вид, будто погружен в игру, и наконец произнес:

– Мне кажется, это уравнивает нас с тобой.

– Я не думаю, что если мы объявим голодовку, из этого получится что-нибудь хорошее, – вздохнула Ханна.

Словно в ответ ее желудок заурчал.

– Мама и так считает меня странным, а если я перестану есть, мне придется полжизни провести на кушетке у психотерапевта.

– Я так не думаю, – сказала Ханна. – Не вижу в тебе ничего странного.

Он уставился на свои буквы, но она почувствовала, что он рад, так же ясно, как если бы Трикси завилял хвостом.

– Есть такое слово Е 3 О П?

– Только с первой буквой «Э», но тогда получается имя собственное, а это не считается.

– Ханна?

Он поднял глаза, и когда свет упал на его лицо, она в уголках глаз увидела маленькие слезинки.

– А?

Она притворилась погруженной в игру.

– Ты когда-нибудь думала о том, насколько бы им легче жилось без нас? Я хочу сказать, что раньше он заботился о твоей матери, правильно? Теперь она – история. Возможно, следующая наша очередь.

– С детьми не так, – сказала Ханна, но его слова ледяным пальцем провели по ее сердцу.

– Мой отец всегда говорит, как сильно он меня любит, но когда мы вдвоем, он только и расспрашивает о маме. Ему хочется знать, говорит ли она о нем и не собирается ли выходить замуж за этого зануду… извини, за твоего отца.

Он понурил голову, и его темные волосы упали на лоб.

Волна жалости, которую она почувствовала к этому мальчишке, который до этого вызывал в ней раздражение, откинула ее назад. Ханна поняла, что он страдает так же, как и она, может, даже больше.

– Послушай, я проголодалась, – сказала она. – Я могла бы съесть полдюжины цыплят, но согласна на все, что бы там ни осталось. Как ты думаешь, ты бы смог украдкой принести мне что-нибудь?

– Конечно. Но ведь ты не наказана и ничего такого в это роде. Я думаю, они переживают из-за того, что случилось.

– Да, но теперь назад дороги нет, если даже я частично была не права.

Крис спрыгнул с кровати, и фишки в беспорядке посыпались по доске.

– Пойду взгляну, что осталось в холодильнике. Насколько мне известно, там уйма мороженого.

– Только если оно без орехов. И еще, Крис…

– Что?

Направляясь к двери, он повернулся к ней вполоборота, смахивая волосы с глаз.

– Спасибо, – сказала она тихо.

– Не стоит.

– Только не забывай, что разговариваешь с чемпионкой Нью-Йорка по «Скрэббл». Я разобью тебя в пух и прах, когда вернешься.

Ухмыльнувшись, он вышел. Секунду спустя она услышала, как он спускается по старым деревянным ступенькам. Ханна подумала: возможно, удастся пережить эту неделю, несмотря ни на что.

За ужином, проходившем в полнейшей тишине, Грейс сдерживалась и не давала гневу вырваться наружу, но теперь, когда они шли по тропинке вдоль дома, утопая в снегу, она сорвала весь гнев на Джеке.

– Джек, как ты мог? Из-за тебя Ханна теперь ненавидит меня еще больше!

– Вы с Ханной разбирайтесь сами, – сказал он таким ледяным тоном, что ее обдало таким же холодом, как от воздуха, который щипал ее щеки, – но пока ты под моей крышей, я не позволю Ханне обращаться с тобой грубо.

– Понятно, – сказала она. – Пусть Ханна мне грубит, лишь бы не в твоем доме.

Джек вздохнул – уж не с раздражением ли?

– Грейс, ты извращаешь мои слова. Зачем все усугублять?

– Усугублять?! – закричала она. – Но этим занимаешься ты, Джек. Ты не хочешь замечать, что происходит у тебя под носом! Если бы ты поговорил с ней перед этим… объяснил ей… – она сглотнула, – что я не просто какая-то подружка, которая должна исчезнуть к следующему Рождеству…

У Грейс перехватило дыхание. А если Джек сейчас скажет, что у него нет никаких планов по поводу того, где они все проведут следующее Рождество?

– Грейс…

Голос его упал, и она почувствовала, как что-то дурное надвигается на нее – что-то такое, от чего ей необходимо немедленно избавиться. Он схватил ее за руку.

– Послушай меня. – Он слегка задыхался. – Я хочу, чтобы мы оставались вместе не только сейчас, но и через год.

– А потом? – с вызовом спросила она.

Он молчал, и ей показалось, как будто холод просачивается через теплый жакет прямо в сердце.

– Я всегда был честен с тобой, Грейс, – сказал он. – Правда в том, что есть много такого, в чем я еще не уверен.

– Ты имеешь в виду детей?

– Ханна и Крис – только часть всех проблем. – Он покачал головой. – Грейс, я ведь не желторотый юнец.

– Ты, Джек, старше меня всего на пятнадцать лет, – напомнила она, чувствуя облегчение. Так вот что пугало его!

– Может, сейчас это не представляет большой разницы, но…

Он замолчал, и теперь слышался только скрип его ботинок по снегу.

– …но в один прекрасный день тебе исполнится семьдесят, а мне пятьдесят пять? Тебя это волнует? Джек, я не верю тебе! Это все равно, что я переживаю, как станут относиться ко мне дети Ханны, когда она их заведет.

– Тебе хорошо говорить!

– Я далеко не ребенок, Джек. Я достаточно взрослая, чтобы отдавать себе отчет в своих поступках.

– Так ли это? Твой отец скончался внезапно, а твоя мать – далека от того, чтобы назвать ее старушкой, я бы сказал. – Он помолчал, переводя дыхание. – Грейс, через двадцать лет, возможно, и раньше, тебе, быть может, придется ухаживать за стариком. Как ты можешь давать какие-либо обещания, когда даже сама не знаешь, на что идешь?

– А если даже и так? – с вызовом сказала она. – Лучше я проведу десять или двадцать лет с тобой, чем проживу остаток дней, сожалея, что мы не использовали шанс.

Он вздохнул.

– Хотелось бы верить в это.

– Джек, ты всю жизнь за всеми ухаживаешь. Неужели это так ужасно, если кто-то, для разнообразия, поухаживает за тобой?

– Нет, но ты окажешься связанной, Грейс, поверь мне. Что, если я окажусь неспособным на лю…

– Ш-ш-ш, не говори так. – Грейс прижала палец к его губам, хотя дрожь пробежала по ее позвоночнику. Она быстро сменила тему. – А что ты собирался показать мне?

Улыбка появилась из-под мрачной маски. Он взял ее за руку и крепко сжал.

– Пойдем… осталось совсем немного.

– Хорошо бы. А то так можно и попу отморозить. Она почувствовала, как исчезает раздражение, хотя по-прежнему внутри болело от сознания, что Джек все еще не предложил ей выйти за него замуж.

– Не беспокойся, если она отвалится, я ее найду.

Он широко улыбнулся, обнажив в полумраке неправдоподобно белые зубы.

Грейс почувствовала, как улыбка растягивает ее губы, но не позволила ей оформиться. Она не могла простить ему такой упрямой практичности.

– Ну, вот мы почти и на месте… – донесся до нее вместе со струйкой морозного дыхания голос Джека.

Они перебрались через скользкий участок дороги, которая изгибами спускалась к низкой насыпи, и наконец остановились на краю поляны, окруженной застывшим ручьем.

Там, где раньше росли только трава и кустарник, стоял небольшой домик, миниатюрная версия коттеджа Джека, весь обитый кровельной дранкой, источавшей неуловимый запах кедра, который чувствовался даже отсюда. Впереди находилось длинное открытое крыльцо-веранда, а сзади ей удалось разглядеть террасу, заваленную снегом и обращенную к ручью. Над крышей выступала труба камина, а у подножия лестницы, ведущей к двери, виднелась поленница.

– Счастливого Рождества, – нежно произнес Джек. – Твоя мастерская полностью обставлена. Только один ключ к ней – и он твой. Ты можешь поселиться здесь отшельником и работать.

Он построил это для нее! Грейс представила, какую громадную работу пришлось выполнить Джеку: встречаться с архитектором, следить за подрядчиком, выкраивать время посреди рабочего дня, чтобы проверить образцы плитки, подобрать краску и двери.

Она почувствовала, как будто что-то обрывается внутри. Одновременно она испытала чувство искрящегося восхищения, которое растворило остатки ее раздражения.

– Джек. О… Боже, я так… Я не верю!

– Я знаю, что это не настоящее Рождество, к которому ты привыкла.

– О, Джек! Это лучше!

– Пойдем, я покажу тебе дом изнутри.

Он тоже был взволнован, как ребенок. Таким обычно становился Крис в рождественское утро.

Обстановка оказалась восхитительной. Центральную комнату, выкрашенную в белый цвет, на три четверти занимал кабинет, обитый светлым дубом. Книжные полки шли по стене и поднимались к стеклянному потолку, идущему с уклоном. Плюс компьютер, телефон, факс – все, что необходимо для работы. Железная печь в углу, обложенная кирпичом и подключенная к газовой линии, позволит ей при желании хоть поджариться, объяснил Джек. Но самое лучшее – это сдвигающиеся стеклянные двери на террасу, где в теплую погоду можно сидеть и смотреть на ручей.

Он показал ей маленькую кухоньку сзади, где можно приготовить чашку чая или легкую закуску на случай, если не захочется возвращаться в главный дом. Нашлась даже ванная комната с душем, отделанная струганным кедром. Когда все это запотеет, сказал он, запахнет, как лес во время дождя.

– Мне он безумно нравится, Джек, – прошептала она ему на ухо, обнимая за шею.

– Что касается Ханны…

Она покачала головой, заставляя его замолчать, про себя поклявшись, что ничему и никому не позволит вторгаться сюда, одной ли ей придется коротать здесь время или с Джеком.

– Я искренне надеюсь, что диван раскладывается, – сказала она, улыбаясь его голубым глазам, чувствуя, как он тянет ее в тепло своей расстегнутой парки. – Если – нет, я поменяю его.

– Он раскладывается, – сказал Джек, опустив подбородок ей на голову.

Его голос, словно крепкий бренди, струился сквозь нее и, достигая костей, давал ощущение приятной теплоты. Джек убрал подушки с дивана и сильным движением раскрыл матрас. Грейс задрожала, но на этот раз не от холода.

– Поцелуй меня, – мягко, но настойчиво попросила она.

В этот момент погас свет, погружая их в темноту. Она почувствовала, как губы Джека искривились в улыбке, когда коснулись ее губ.

– Это тоже часть твоего сюрприза? – спросила она.

– Если ты веришь в судьбу – да.

– Абсолютно.

Разочарование, которое ей приходилось таить, любое давнишнее желание, даже тоска по кольцу с бриллиантом, вместо которого она получила эту студию, все рассыпалось и отступило под теплыми губами Джека и уютной громадой его тела.

– Я замерзну, – запротестовала она со смехом, когда он потянул свитер через ее голову.

– Нет, – прошептал он, – я не допущу этого. Пока она извивалась, снимая джинсы, он тоже скинул одежду. И – потрясение от жара его тела.

Она почувствовала его твердость, дотянулась до него и начала поглаживать. Она любила так его ласкать. Она любила даже просто чувствовать его в своей руке, поднимающегося и твердеющего с каждым толчком. Джек застонал и передернулся.

– Неужели у меня такая холодная рука? – подразнивая, прошептала она.

– Нет… не останавливайся.

Его дыхание становилось резким и прерывистым.

– Это как раз то, что тебе хочется?

Ей хотелось, чтобы он вошел в нее, но она радовалась тому, что делала для Джека, зная, что он наверняка позже исполнит ее желание.

В ответ Джек схватил ее в объятия, держа на руках так, чтобы она смогла обнять ногами его за талию. Он отнес ее к дивану, бережно положил на спину и опустился на колени между ее ног.

Прежде чем она смогла возразить, что ей хочется, чтобы он вошел в нее, она почувствовала рот Джека. Дразнящее прикосновение. Его язык, нежный, опытный, довел ее до такого состояния, что у нее затрепетало все внутри. О, Боже!

Она вскрикивала, ее бедра скользили по волнам наслаждения, текущего теперь сквозь нее, но Грейс знала, что это еще не все. Минуту спустя Джек оказался внутри нее, и теперь он не сдерживался – она почувствовала, как он уступал своей собственной потребности.

Грейс испустила пронзительный крик, позволяя ему разрастись, становясь воплем, который она всегда сдерживала, боясь, что Ханна или Крис услышат. Крик этот, казалось, перенес ее куда-то в неизвестность, но когда Джек тоже вскрикнул, она внезапно поняла: Она – дома.

Когда Грейс и Джек на цыпочках поднимались по лестнице в спальню, перевалило уже далеко за полночь. Проходя мимо комнаты Ханны, Грейс увидела полосу света, пробивающегося из-под двери. Она помедлила, взявшись за ручку двери, но ей пришла в голову идея получше.

Помахав Джеку, чтобы он шел вперед, Грейс осторожно прокралась обратно вниз по лестнице, чтобы найти коробку с завернутым в нее подарком, которая оказалась в беспорядочной куче сумок, оставленных ею около двери. Формально сейчас рождественское утро, сказала она себе. Даже если Ханна не отмечает его. И, все еще охваченная возбуждением от физической близости с Джеком, Грейс почувствовала уверенность, что ничто и никто, даже Ханна, не сможет заставить ее почувствовать себя плохо.

Тем не менее когда она вернулась обратно к комнате Ханны, сердце Грейс билось где-то в горле. Она тихо постучала.

– Входите, – сонно отозвалась Ханна.

Она нашла Ханну сидящей в кровати и читающей. Ее рассеянное выражение лица моментально изменилось, став замкнутым. Она с шумом захлопнула книгу. Поспешно, прежде, чем Ханна успеет попросить ее выйти, Грейс пересекла комнату и поставила подарок на смятую простыню, прикрывающую ноги Ханны.

– Счастливого Рождества.

Ханна изумилась, ничего не понимая.

– Что это? – спросила она точно так же, как обычно спрашивал Крис, когда она ставила перед ним тарелку с незнакомым блюдом.

– Открой и посмотри, – сказала Грейс весело.

Ханна медленно сняла обертку, словно опасаясь, что оттуда что-нибудь выпрыгнет и укусит ее. Или – что еще хуже – ей понравится то, что принесла Грейс.

Но когда открылась верхняя крышка коробки и из тонкой оберточной бумаги показался кожаный жакет Лилы, даже Ханна не смогла сдержать своего восхищения.

– О, это… это… – произносила она запинаясь, набрасывая его на майку, которая заменяла ей пижаму. – Это как раз то, что мне хотелось! – Потом, словно осознав, что она утратила бдительность, Ханна покраснела и ее рот вытянулся в тонкую линию. Болезненно вежливо она добавила: – Большое спасибо. Очень мило с вашей стороны.

– Это в каком-то смысле досталось тебе по наследству, – объяснила Грейс. – В другой жизни это принадлежало Брюсу Спрингстину.

Ханна округлила глаза, наверняка подумав, будто Грейс насмехается над ней.

– Правда, – сказала Грейс. – Моя подруга Лила знакома с ним – он заходит в ее салон по уходу за собаками.

– Ты не шутишь? – Ханна слегка расслабилась. Ее глаза засветились. – Ты не выдумала все это?

– Это правда, но не говори никому, не поверят. Это будет наш секрет.

Во взгляде Ханны отразилось сомнение по поводу возможности совместных секретов, но с драгоценной кожаной курткой на плечах ей оставалось только кивнуть в знак согласия.

Где-то вдали, за окном, прозвенел колокольчик, и Грейс вспомнились слова детской сказки: "Колокольчик звенит – значит, еще один ангелочек заслужил себе крылышки". И тут Ханна улыбнулась ей – прямой, естественной и открытой улыбкой.

Я не ангел, подумала Грейс, но уж точно заслужила эту улыбку.

– Пойду-ка я спать, – сказала она в повисшей тишине и, слегка приуныв, направилась к двери.

На полдороге ее остановил тихий голос Ханны.

– Грейс…

Она обернулась, скрывая радостное ожидание. Вдруг Ханна хочет просто попросить ее погасить свет или опустить шторы?

– Счастливого Рождества, – сказала Ханна тепло, без тени сарказма. Но, прежде чем Грейс успела возрадоваться, добавила: – Ты не погасишь свет?