Нет худа без добра

16

Был уже седьмой час, когда Грейс вернулась домой из библиотеки на Сорок второй улице, где провела целый день, роясь в старых журналах и газетах в поисках фотографий ее отца и Маргарет. Ей удалось найти только одну – не очень четкий снимок репортера ЮПИ, на котором они спускались по лестнице здания Сената. Маргарет шла, соблюдая приличия, позади отца на один-два шага и несла папку с документами.

Если бы не письма отца к Маргарет, она навсегда осталась бы известна лишь как его многолетняя официальная помощница. Тогда стоит ли огород городить? К чему, думала Грейс, приведут все ее поиски? В лучшем случае она поймет – что Маргарет смогла дать отцу, чего мать или не сумела, или не захотела дать.

Не буди спящую собаку, словно услышала она предостерегающий голос матери. Мать…

Грейс взглянула на часы. Мать прилетала сегодня во второй половине дня. Сейчас она, вероятно, уже устроилась в доме Уина и ровно через два часа будет здесь, хотя, слава Богу, они договорились только выпить и закусить вместе. Какое счастье, что Лила уговорила Грейс отказаться от первоначального плана! Грейс не надо было долго уговаривать, и она заказала столик в «Луме». Но это не решало остальных проблем. Даже если не нужно готовить стол, все равно придется разговаривать с матерью. Что они скажут друг другу? Ох, из этого точно не выйдет ничего хорошего!

Но и с Ханной ты тоже не надеялась найти общий язык!

Грейс вспомнила письмо Сисси, в котором та написала, что у матери роман с их бывшим учителем, мистером Россом. Интересно, изменилась ли мать, если это действительно любовь?

Она снимала у двери пальто, когда появился Крис.

– Я сказал, что ты скоро придешь, – прошептал он, указывая взглядом в гостиную, – а она сказала, что согласна подождать.

Грейс почувствовала вдруг, что ей не хватает воздуха. Мать? Пришла раньше времени?!

Но это была не мать. Их гостья сидела на диване спиной к ним. Аккуратная прическа, широкие плечи. Нола? Да, это была она. Но Нола не имела привычки заходить без предварительной договоренности. Значит, что-то случилось.

Грейс бросило в жар. Она вошла, не смея даже надеяться, что та передумала и будет сотрудничать с ней в работе над книгой. Где-то глубоко, как ни странно, теплилась надежда, что Нола просто забежала поприветствовать ее. И что она, Грейс, будет избавлена от необходимости открыть матери мучительную правду об отце. И все же…

– Нола, какая неожиданность! – воскликнула Грейс. – Если бы я знала, что ты придешь, то вернулась бы пораньше. Ты давно ждешь?

– Не очень. К тому же твой сын развлекал меня. Рассказывал о новой компьютерной программе. – Нола скорчила смешную гримаску. – Ощущаю себя каким-то динозавром.

Крис усмехнулся в ответ.

– Я бы мог показать вам, как работать на компьютере, если хотите. Это не трудно.

Грейс заметила, что Крис чувствует себя с Нолой более свободно, чем с другими незнакомыми ему людьми. Может быть, в этом заслуга Нолы, ее непосредственной манеры общения. У каждого подростка, подумала Грейс, есть "детектор неискренности", и они за долю секунды определяют – кто относится к ним хорошо из вежливости, кто – желая произвести приятное впечатление на их родителей, а кто просто по-доброму.

– Я бы не прочь. – Нола протянула руку, которую Крис подал после секундного замешательства. – Мистер, вы свободны. Возвращайтесь к своему компьютеру. Вы выполнили свой долг – приглядели за этим динозавром.

Она рассмеялась, и серо-голубые глаза Криса засияли в ответ.

– Лучше пойди и уложи вещи, – сказала Грейс, когда он направился к двери, – бабушка будет ждать тебя.

Уин просил, чтобы Крис переночевал у них. Это было бы приятно Корделии, которая жаловалась, что ей не удается побыть подольше с внуком.

Как только Крис вышел в коридор, Нола повернулась к Грейс.

– Ты, вероятно, удивляешься, почему я зашла, не позвонив заранее.

– И правильно сделала, – ответила Грейс, вспомнив, как в свое время поступила так же. – Я рада видеть тебя.

Нола нерешительно улыбнулась.

– Выпьешь бокал вина? – предложила Грейс. – В холодильнике есть белое.

Нола покачала головой.

– Не возражаешь, если я сяду? Надеюсь, я тебя не задерживаю.

Грейс надо было привести в порядок квартиру до прихода матери, убедиться, что в холодильнике достаточно льда, а Крис не опустошил все бутылки с содовой. Но она указала Ноле на диван, где мягкие подушки все еще были примяты после того, как Нола сидела, откинувшись на них.

– Ничуть не задерживаешь, – ответила Грейс.

– Я пробуду у тебя всего несколько минут, – успокоила ее Нола. Она снова опустилась на диван, сначала положив ногу на ногу, но потом села, сжав колени, и слега наклонилась вперед. – Я не надеялась, что застану тебя дома. – Она достала увесистый плотный конверт из портфеля, лежавшего, как заметила сейчас Грейс, открытым у ее ног. – Может быть, это объяснит, почему я надеялась, что не увижу тебя.

Голос Нолы звучал ровно, но ее выдавала жилка, пульсировавшая на гладкой коже виска.

Грейс оцепенела, почувствовав, что не может двигаться и говорить. Но в сердце у нее билась надежда. Надежда, смешанная со страхом.

Она смотрела на руки Нолы, ее необычно длинные пальцы с широкими, плоскими ногтями. Где она раньше видела такие руки? И тут ее осенило. Ну конечно, это были руки ее отца…

Нола подняла голову – и их взгляды встретились. Она поняла: Грейс догадалась о содержимом конверта.

Прошлой ночью, после ухода Бена, она достала из шкафа коробку из-под обуви – коробку, которая лежала там нетронутой почти десять лет и которую она открывала уже второй раз за последние две недели. Там лежали мамины бумаги: копии свидетельства о рождении Нолы, документы по страховке, фотографии племянников и племянниц в младенческом возрасте, техпаспорт «понтиака», уже давно покоящегося на свалке автомобилей. И на самом дне лежала перевязанная желтой тесемкой пачка писем, на которых размашистым заостренным почерком Юджина Траскотта было написано имя Маргарет Эмори.

Может, мама была неправа, заставив ее пообещать, что она не покажет их никому?

Конечно, в те времена все было по-другому. Белый мужчина и черная женщина. Женатый белый мужчина, к тому же прославленный сенатор.

Мама просила хранить тайну потому, что никто не поймет, какая любовь связывала их.

И, в конце концов, мама была просто напугана – напугана тем же, с чем придется столкнуться Ноле, если все это выйдет наружу. Газеты, публикующие грязные лживые истории. Но продолжать жить, как прежде, спрятав голову в песок, – разве так надо относиться к прошлому? Вместо того, чтобы гордиться тем, что она сдержала обещание, данное матери, Нола чувствовала стыд, какой испытывала сотни раз, когда врала Таше и Дэни, что их папочка слишком занят, чтобы приехать навестить их, в то время как правда состояла в том, что Маркусу было просто наплевать на все.

Но самое главное, уверяла она себя, что мамины письма не попадут в какую-нибудь бульварную газетенку или к какому-нибудь пошлому продюсеру, который сделает из них слезливый телевизионный фильм. Нет. Она доверит их Грейс Траскотт… своей сестре, да, сестре, хотя они не воспитывались под одной крышей.

Нолу охватило воспоминание о времени, когда она была совсем маленькой, – воспоминание о крупном человеке с огромными, массивными руками, который держал ее на коленях и пел ей. "О, Сюзанна, не плачь обо мне…" Она помнила его запах, сладкий, еле уловимый медицинский запах виски в хрустальном графине, стоявшем у мамы в буфете. "Где моя зеленоглазая девочка?" – обычно говорил он. А она соскальзывала с его колен и тянула руку кверху, как в школе. Он притворялся, что не видит ее, заглядывал во все углы. Она почти задыхалась от смеха… наконец, его взгляд падал на нее. С улыбкой, внезапной и ослепительной, похожей на луч солнца, появляющегося из-за гребня горы, он восклицал: "Эй, может, вы видели ее? Она вот такая высокая! – и опускал руку ладонью вниз, пока она не касалась ее макушки. – А зовут ее Нола".

Нола Траскотт. Она едва не произнесла это имя вслух. Ее настоящее имя.

Сейчас все сомнения, кажется, покинули ее. Нола вручила свой драгоценный груз Грейс и почувствовала уверенность, что поступает правильно.

– Вот, – произнесла она, – это принадлежит тебе так же, как и мне.

Грейс смутно осознавала, что прижимает конверт к груди, но ясно ощущала, как слезы катятся у нее по щекам.

– О, Нола, не знаю, что… Спасибо!

Грейс почувствовала, что она и Нола, несмотря на общую кровь, а вовсе не благодаря ей, будут связаны на всю оставшуюся жизнь.

– Это не подарок, – голос Нолы слегка дрожал. – Надеюсь, что ты поступишь правильно. Позаботься, чтобы эти письма не использовались в дурных целях.

– Не беспокойся об этом.

– Моя мать… После его смерти она тяжело заболела. Она болела очень долго.

Казалось, Нола обращается к ажурной металлической настольной лампе, стоявшей за плечом Грейс, на ее прелестном лице застыло отсутствующее выражение.

Грейс знала об этом, но произнесла:

– Расскажи мне о своей маме.

– Эмфизема легких. Когда они поставили диагноз в первый раз, мне было всего двенадцать и я даже не знала, что это означает. Не могла даже выговорить это слово. – Нола засмеялась глухо и горько.

– Мне очень жаль.

– Она прожила достаточно долго, чтобы увидеть, кем стал Джин Траскотт. Героем, легендой. Тот самый человек, который написал книгу о Кеннеди – я забыла его фамилию, – написал его биографию. И статьи в журналах, и научные очерки. Мама не пропустила ни одного из них. Она лежала в постели, не могла даже поднять голову, но читала все до последнего слова. Иногда я замечала, что она морщится, как будто не соглашаясь. А иногда я видела слезы у нее на глазах, словно она заново переживала то, что описывает автор. Мне бы хотелось, чтобы она смогла прочитать твою книгу – в законченном виде, когда ты расскажешь всю правду.

Слезы жгли лицо Грейс.

– А как же твое обещание? Нола выпрямилась.

– Я также обещала всегда помнить о том, что он и моя мать значили друг для друга. И твоя книга расскажет об этом. Она не сделает его менее великим… Просто он станет более человечным.

Грейс, подумала Нола, возможно, не осознает, на какую жертву я иду. Библиотеку, спроектированную мною, могут и не построить после того, как будут опубликованы эти письма. Корделия Траскотт не позволит внебрачной дочери своего мужа принять какое-либо участие в создании его мемориала.

Нола не стала говорить Грейс об этом. Письма принадлежали маме, но библиотека была ее детищем. Еще существовала возможность, что именно ее проект будет выбран – если Мэгвайр станет держать язык за зубами относительно автора. Чем меньше людей будут знать об этом, тем лучше…

– Я никогда не думала о нем в таком плане, – тихо сказала Грейс, – как о человеке. Для меня он был… Он наполнял собой наш дом, даже когда отсутствовал.

– Может быть, именно из-за такого поклонения он и не бывал часто дома, – предположила Нола. – Ведь даже героям время от времени необходимо спускаться с пьедесталов на землю.

Грейс положила конверт на колени. Она чувствовала правду в словах Нолы. Сможет ли она когда-либо простить его – отца, которого чтила, который лгал ей, но который, как заметила Нола, был всего лишь человеком?

А мать? Простит ли она Грейс после того, как та покажет ей эти письма? А Грейс обязана сделать это.

– Кто умер? – спросила Лила.

Грейс видела лишь макушку своей подруги, высовывающуюся из-за огромной корзины цветов, которую только что доставили. Боже, эти цветы действительно выглядят так, будто их приготовили для похорон. Она открыла крошечный конвертик, достала из него карточку и прочитала с замиранием сердца: "С нетерпением жду вечера. С любовью, мама".

– Труп перед тобой, – простонала Грейс.

– Напомни мне, что я должна послать пожертвование в Общество защиты животных в память о тебе, – молвила Лила. – Куда их поставить?

– На тот низенький столик рядом с диваном. Это станет сенсацией дня. Ты можешь сказать всем, что меня уничтожила мафия.

– Мой нынешний приятель Энрико… кажется, его дядя работает на мафию.

– Ты не рассказывала мне о нем.

– Рассказывала, он работает в химчистке. Он вычищал собачью шерсть из всех моих тряпок. Попросил о свидании. А потом оказалось, что ему нужно одно – торчать у меня в квартире и смотреть видео. – Лила перебирала цветы и вдруг расхохоталась. – Твоя мать еще хуже разбирается в цветах, чем я в мужчинах!

– Нет, в цветах она разбирается. – Грейс с удивлением обнаружила, что защищает мать. – Ты бы взглянула на ее сад – это настоящий райский уголок! Сегодня ей просто попался плохой флорист.

Грейс вспомнила весенние тюльпаны и – сокровище матери – розы в ее саду. И зеленые персики, которые она срывала до того, как они созреют, после чего неизменно страдала животом. Она вспомнила величественные старые залы и комнату для завтраков в доме матери, заставленную букетами львиного зева, пионов, душистого горошка и роз, охапки чабреца, базилика и ромашек в вазах с широкими горлышками.

Мать так же лелеяла и пестовала свои воспоминания. Поэтому правда о Маргарет для нее подобна внезапному сильному морозу.

Грейс почувствовала, как внутри нее растет страх. Как открыть все это матери? Часть ее существа жаждала сохранить письма в тайне, как это когда-то сделала Нола, но она понимала, что это будет неправильно. У нее есть обязательства не только перед собой как биографом Юджина Траскотта, но и перед историей. Может, она найдет какой-нибудь способ объяснить матери…

Мать разозлится – не на отца, а на меня. Она скажет, что я делаю это для того, чтобы отомстить ей.

Грейс в последний раз видела мать после того, как разошлась с Уином. Тогда она прилетела в Блессинг, чтобы забрать Криса после его ежегодного визита к бабушке. К тому же (почему ты не хочешь это признать?) она надеялась на сочувствие матери и моральную поддержку. Хотела, чтобы мать увидела, как она страдает из-за развода. Но все два дня мать только и делала, что придиралась к ней. Конечно, она не одобряла мой поступок, но разве трудно ей было просто обнять меня и прижать к груди?

– Не понимаю. У тебя было все! – повторяла мать в сотый раз, пока они стояли в аэропорту у пункта контроля, похожие на пару уставших от боя гладиаторов. – У тебя есть все, чего может желать женщина, – поправилась мать. – Как ты могла взять и отбросить это?

– Ты права в одном, – сказала ей тогда Грейс, чувствуя прилив жгучей обиды, вызванный равнодушием матери. – Ты не понимаешь меня. И никогда не понимала. Не знаю даже, зачем я здесь. Одно я знаю точно: постараюсь больше не делать этой ошибки – не буду надеяться получить хоть что-то от тебя.

Мать сжалась, ее глаза сверкнули из-под полей шляпы.

– И не надейся.

Не приезжай. Не приставай. Ты не нужна мне! Именно это услышала Грейс. Слова эти гремели у нее в мозгу, когда она прошла через контроль не оглядываясь. А если бы обернулась, то увидела бы, что мать все еще стоит там – прямая, стройная и бескомпромиссная.

Сегодня, спустя два года, начнут ли они с того, на чем расстались? Или смогут начать все заново, смогут отбросить обвинения и взаимное недовольство и позволят любви, более долгой, чем память, повести их вперед по этому новому и в чем-то более опасному пути?

Грейс ощутила, как внутри все заныло от предчувствия будущей встречи.

Что ж, по крайне мере, у нее есть Лила и Джек, которые придут на помощь, если потребуется.

Грейс посмотрела, как Лила расставляет цветы на столике, поднимая подрисованные карандашом брови, и ощутила прилив нежности к своей взбалмошной подруге.

– Тот, кто любит цветы, не может быть совсем плохим, – заметила Лила.

– Ты говоришь о моей матери? – Грейс вздохнула. – Во многих отношениях она замечательный человек.

– Я-то ждала, что в эту дверь войдет леди Макбет, а теперь представляю себе Мелани Вилкес.[31] Которая, кстати, лично у меня всегда вызывала отвращение.

– Нет, она и на Мелани не похожа, – ответила Грейс, пытаясь найти верные слова для описания матери. – Ей наплевать на местных снобов, в отличие от моей сестры. И тем не менее все в Блессинге уважают ее и немного побаиваются. Никто не осмелится спорить с ней, даже если не разделяет ее либеральных взглядов. Она была… она и сейчас храбрая и прямая женщина – всегда защищает тех, кого судьба незаслуженно обделила.

– Оч-чень напоминает кого-то, кого я хорошо знаю…

– Она также невероятно упряма и фанатична, – продолжала Грейс, – и когда что-нибудь не совпадает с ее представлениями о реальности, она не прочь подогнать истину под свои мерки.

– О-хо-хо!

Грейс рассказала Лиле о Ноле так, чтобы той не нужно было напрягать воображение, чтобы представить, что ждет Грейс впереди. Мать будет биться отчаянно – так же, как она билась за то, чтобы добыть деньги для мемориальной библиотеки отца, – чтобы память о нем и его репутация остались незапятнанными.

– Скажи мне честно – какие, как ты думаешь, у меня шансы?

– Никто не выйдет отсюда живым!

Лила улыбнулась задорно, запрокинув голову.

На ней были шелковые брюки бледно-желтого цвета и жилетка поверх легкой блузки, выглядевшей так, будто она была сшита из москитной сетки. Крупный аметист размером с кулачок новорожденного младенца висел на шее на черном шелковом шнурке.

– Наверное, так оно и будет, – согласилась Грейс. Она представила себе, как мать читает эти письма…

Неопровержимое свидетельство неверности отца прямо перед ее глазами, и от него никуда не уйти. Как ужасно это будет для нее! Сейчас Грейс хотелось, чтобы время повернулось вспять, чтобы она не знала того, что знает сейчас, и таким образом спасла бы мать от страшного удара, уготованного ей.

– Возможно, в какой-то мере она догадывается об этом, – предположила Лила.

– А что хуже – жить с ложью или прямо смотреть в лицо правде, какой бы ужасной она ни была?

– Это трудный вопрос. Ты задумывалась когда-нибудь о матери "Сына Сэма" – каково ей было, когда она столкнулась с неопровержимыми доказательствами того, что ее сын был убийцей-маньяком? А ты бы поверила? Была бы ты в состоянии признать это хотя бы в глубине души?

Лила поставила ведерко для льда и рылась в коробке с пшеничным печеньем, стоявшей на полке.

– Лила, мы говорим не об убийстве. Мой отец любил эту женщину. У них был ребенок.

– Пусть так… И все равно ты задаешься вопросами, так ведь? А станет ли кто-нибудь из нас лучше, если узнает мерзкую правду о своей жизни?

– А что, если я не скажу ей?.. Если я верну письма Ноле?

Уже произнося эти слова, Грейс знала, что никогда не сделает этого.

Очевидно, Лила тоже была уверена в этом.

– Что касается тебя, то кошка уже выпрыгнула из мешка. – Лила выудила еще один крекер из коробки и засунула в рот. – Вопрос теперь в том, что делать с этой кошечкой.

– Есть какие-либо предложения?

Грейс улыбнулась натянутой и вымученной улыбкой.

– Только не у меня, – засмеялась Лила. – Я специализируюсь на собаках.

– Мама, ты обязательно должна попробовать салат с копченой уткой из молодого латука, аругулы и…

– Спасибо, дорогая, но у меня не такой экзотический вкус, как у тебя, – сказала Корделия, подняв голову от меню и прерывая – вежливо, но твердо – словоизвержение Грейс. – Боюсь, я слишком долго не была в Нью-Йорке. Меня удовлетворит что-нибудь простое и непритязательное.

– Тогда, может быть, жареный цыпленок…

– Уверяю тебя, дорогая, я чувствую себя отлично. Боюсь, я монополизировала тебя в ущерб другим твоим гостям.

Она оглядела столик, одарив снисходительной улыбкой Лилу и Джека. Это был ее обычный способ дать понять Грейс, что она никудышная хозяйка – слишком болтливая, нервная, и, что хуже всего, позерка.

– Ну, тогда…

Грейс посмотрела на стены, завешанные превосходными гравюрами и освещенные бра. По ее мнению, «Челси» был интересный ресторан, а мать намекала, что он не дотягивает до нужного уровня.

– Джек, почему ты не закажешь вина?

Протягивая ему список вин, Грейс снова почувствовала себя дурочкой, недотепой, лишний раз давшей повод подумать, что ни одна женщина не сможет выбрать бутылку приличного вина.

Джек выбрал калифорнийский «Мерло» и повернулся к ее матери.

– Грейс сказала мне, что вы, Корделия, давно не были в Нью-Йорке? Он уже не тот, что был раньше, а?

Внезапно Грейс увидела Джека глазами своей матери: слишком большой, слишком громкий, слишком фамильярный с теми, кого он мало знает. Полная противоположность Уину.

Мать, однако, обворожительно улыбалась.

– Во-первых, он стал более шумным. И, Бог мой… таким мощным, давящим. Но для меня Эмпайр-стейт всегда останется самым высоким зданием в Нью-Йорке.

– Кстати, об Эмпайр-стейт. Когда я была маленькой, я видела, как с него прыгнул человек, – вмешалась в разговор Лила. Она сидела, положив локти на стол по обе стороны тарелки и поддерживая подбородок худыми ладонями. – Это было еще до того, как установили заграждение из плексигласа. Вы не представляете, как долго человек летит с такой высоты на землю! Помню, я сначала подумала, то это летит голубь. Я поняла, что это не так, только когда он ударился о землю. Было очень много крови. Думаю, именно тогда я решила стать вегетарианкой.

Грейс вздрогнула от невольной жестокости Лилы, но потом подумала: "Да, это жестоко, но в глубине души разве я не хотела, чтобы Лила сделала что-то неожиданное, чтобы она взорвала обстановку? Пора наконец перейти к серьезному разговору".

– Лила – наш местный борец за права животных! – засмеялась Грейс. – Ты знаешь, она зарабатывает на жизнь, ухаживая за собаками.

Корделия оживилась.

– Неужели? Как интересно!

– Вы не представляете, какая собачья грызня идет вокруг этого, – невозмутимо произнесла Лила.

Джек громко засмеялся, а за ним – и Грейс с матерью. Посетители, сидевшие за другими столиками, стали оборачиваться на них. Лила вертела в руках вилку с видом школьного озорника, который только что удачно насолил учителю.

Мать заговорила снова:

– К вопросу о работе… Грейс, я говорила тебе, что Кэролайн снова пошла работать?

В буклированном шерстяном костюме зеленого цвета, с шарфом фирмы «Гермес», искусно повязанным вокруг шеи, Корделия держалась непринужденно, как будто у них с Грейс никогда не было ссоры. Как будто Сисси не была ее любимой дочерью.

– Сисси? Нет, не говорила.

На самом деле Грейс не могла вспомнить, работала ли Сисси вообще когда-нибудь.

– Она работает в больнице. Бесплатно, три дня в неделю младшей медсестрой. – Корделия отломила маленький кусочек хлеба и пощипывала его. – Прекрасный поступок, как ты думаешь? Я так рада, что она заняла себя каким-то делом. У нее много свободного времени – мальчики увлекаются бейсболом, а Бич…

Она запнулась на мгновение, и Грейс заметила угрюмую морщинку между тщательно выщипанными бровями матери. Но та быстро взяла себя в руки и продолжила с деланной усмешкой:

– Еще одна из его блестящих идей: ездить по сельской местности и продавать сборные сараи. Он постоянно в разъездах.

Матери удалось удачно представить это как безобидную причуду эксцентричного богача.

– Жизнь на колесах, – согласился Джек, – это нелегко. Покрывать такие расстояния! Вы знаете о наших зимних конференциях коммивояжеров? Мы проводим их каждый год в Пауэрто-Рико, потому что хотим вознаградить наших людей небольшим отдыхом после шести месяцев мотания по бесчисленным магазинам.

Грейс почувствовала, как Джек положил ей руку на колено под столом и сжал его, словно успокаивая: "Все будет хорошо".

Месяц назад она бы купилась на его оптимизм, но после их спора прошлой ночью не могла заставить себя поверить в то, что дела идут прекрасно. Оба они изо всех сил старались не говорить о браке. Но порой, подумала Грейс, то, о чем не говорится, – красноречивее слов.

Снова появился официант. В очках в металлической оправе, с прилизанными волосами, он походил больше на биржевого брокера. Грейс заказала для начала салат из утки, затем форель с жареными грибами и почувствовала раздражение, когда мать, проигнорировав все эти экзотические блюда, попросила обычный зеленый салат и жареного цыпленка.

– Грейс сказала мне, что ваше издательство выпускает весьма престижную литературу, – обратилась она к Джеку.

Грейс уловила легкую иронию в ее тоне и напряглась. Нет, мать никогда не устроит сцену, во всяком случае, не на публике. Она скорее вскроет себе вены, чем пойдет на это.

– Нас волнует то, что выходит в свет под нашей маркой… и то, какие книги нужны читателям. – Джек искусно предотвратил возможный комментарий. – Иногда нелегко совмещать эти вещи.

– Но в конце все сводится к прибыли, не так ли? Глаза матери сверкнули, но она быстро отвела их в сторону. Да, она могла не любить Джека за то, что тот издал "Честь превыше всего"… Но не любить самого Джека она не могла. Да и кто мог? Ситуацию спасла Лила.

– Попробуйте зарабатывать на жизнь, занимаясь чужими собаками. – Она засмеялась и отпила немного неразбавленного виски «Дьюар». – Это включает в себя не только стрижку. Вы должны все знать о собачьих болезнях, глистах… Ну и о чистке зубов и обрезании когтей. Не все собачки это любят.

Грейс приложила салфетку к губам, чтобы мать не заметила ее улыбки. Она думала, что матери не понравятся неаппетитные замечания Лилы, но та засмеялась и произнесла шутливо:

– Думаю, мне бы это тоже не понравилось…

Два года назад мать не нашла бы забавными высказывания Лилы. Может, она начала смягчаться понемногу? Грейс вспомнила письмо Сисси и подумала: не причастен ли к этому мистер Росс?

Официант налил вина в стакан Джека. Тот попробовал и удовлетворенно кивнул головой. Джек выглядел очень привлекательным в сером блейзере с кашемировым галстуком, но конец галстука завернулся и была видна его изнанка, будто Джек бежал, чтобы поймать такси, и не заметил беспорядка в своей одежде. Грейс очень хотелось поправить галстук и в то же время она чувствовала, что нужно сдерживать себя.

Она физически ощущала давление Джека, ей почти казалось, что она слышит его голос, призывающий ее сломать ситуацию, прекратить эту светскую болтовню и приступить к делу. Ему легко говорить! Он сделал карьеру на своей прямоте и откровенности. Именно эти качества больше всего привлекали в нем. Он прав, подумала Грейс. Если я не начну разговора с матерью, не дам правде выйти наружу, то возненавижу себя и буду продолжать злиться на нее.

– Раз уж мы заговорили о собаках, – сказала мать, – я хочу спросить у тебя, знаешь ли ты, что Уин покупает Крису щенка? Золотистого ретривера.

Все, что хотела сказать Грейс, тут же вылетело у нее из головы, когда она услышала эту новость. Собаку? Когда Крис был маленьким, он умолял купить ему собаку. О, какой восторг был написан на его лице, когда она, преодолев наконец возражения Уина ("грязные, вонючие животные"), привезла домой крупного, ленивого, пушистого Харли. А потом, после того, как она несколько месяцев чихала и у нее слезились глаза, когда она узнала, что у нее аллергия на собак… Она думала, что у Криса, да и у нее тоже разорвется сердце. Как он плакал, вцепившись в шею колли, когда Лила приехала забрать Харли с собой!

И теперь Уин покупает ему щенка? Что он затеял?

У Грейс участилось дыхание, гнев начал переполнять ее, пальцы непроизвольно рвали бумажную салфетку, лежавшую рядом с бокалом. Она сцепила руки, чтобы успокоиться.

– Щенка? Нет, ничего не слышала об этом.

– Крис вне себя от восторга, – продолжила мать оживленным тоном. – В конце этой недели они собираются забрать его у хозяев. Крис тебе не говорил? Как странно! Честно говоря, он просто прыгал от счастья. Если вы спросите меня, я отвечу, что это именно то, что нужно Крису.

Джек бросил на Грейс выразительный взгляд, сочувственный и в то же время побуждающий ее к действию. И в этот момент она почувствовала, что не может больше контролировать себя.

– А мне нужно, чтобы кто-нибудь спросил меня. Она заметила, что сидевшие за другими столиками поворачивают к ней головы. Истинная дочь своей матери, Грейс быстро опустила голову и, понизив голос, добавила:

– Опять Уин действует за моей спиной!

Грейс стало жарко. Она залпом выпила воду из стакана, но не утолила жажду. Ей показалось, что если она выпьет даже всю воду на этой планете, все равно горло останется сухим.

Сейчас начнется, подумала она. Мать снова будет твердить о том, как я разрушила отношения с Уином, потому что не простила его…

Джек и Лила задержали дыхание. Грейс почувствовала, как у нее задергало веко.

Мать лишь удивленно подняла бровь.

– Дорогая, если бы я знала, что это все еще тебя беспокоит, то никогда бы не заговорила о собаке.

Лицо Грейс горело. Она посмотрела на Джека, ожидая от него сочувствующего взгляда, но натолкнулась на холодный оценивающий взгляд его синих глаз.

"Почему ты ведешь разговор об Уине?" – прочла она в этом взгляде.

"Как ты смеешь? – мысленно бросила она ему в ответ. – Как ты смеешь, когда у тебя не хватает духу сделать мне предложение?"

И тут она услышала, как бы со стороны, собственный голос:

– Ты прекрасно знаешь, зачем понадобилась Уину эта собака и как я отношусь к этому!

– Нет, не знаю, – ответила мать, театрально понизив голос.

Грейс увидела возможность, которую искала, и ухватилась за нее.

– Мама, я знаю, ты сердишься на меня из-за книги. Почему не сказать об этом прямо?

– Я… Грейс, ты действительно забыла о том, что такое хорошие манеры?

Теперь Корделия говорила шепотом, но жестко и сурово, поглядывая в замешательстве на Джека и Лилу.

– А делала ли я вообще что-нибудь правильно по твоим меркам? – спросила Грейс.

У нее горели щеки, как будто кто-то ударил ее по лицу. И в то же время Грейс сознавала, что больнее всего будет именно матери, когда она узнает горькую правду об отце.

– Оставь этот тон, – резко произнесла мать.

– Мама, пожалуйста! – Грейс почувствовала, что слезы подступают к глазам, а в горле появился сладкий, жгучий привкус вина, которое она пила за столом. – Мы должны поговорить об этом.

Начни с той ночи, подумала она, когда был убит Нед Эмори. Тогда сможешь рассказать, почему отец рисковал жизнью, чтобы защитить Маргарет.

Мать с трудом заговорила снова:

– Если ты не испытываешь неловкости перед своими гостями… Могу представить, что они думают, когда видят, как ты себя ведешь.

– На меня можно не обращать внимания, – бесстрастно произнесла Лила.

Джек промолчал, но под столом снова подбадривающе сжал колено Грейс.

Грейс хотела продолжать, но не могла. Потом, когда они останутся одни. Недопустимость публичных сцен – это как правило личной гигиены. Грейс не могла этого забыть, даже если бы очень захотела.

– Хорошо, мама, поговорим попозже, – согласилась она с горьким ощущением поражения.

До конца ужина она сидела и слушала Лилу и Джека. В основном говорил Джек – очень непринужденно, как будто ничего не случилось. Джеку удалось вызвать мать на разговор о ее саде и даже заставить пару раз засмеяться. Только когда они закончили ужин – Грейс почти не притронулась к еде – и вышли на улицу, где морозный воздух обжег ей лицо, Грейс снова обрела дар речи.

Она схватила мать за руку:

– Пойдем ко мне домой. Только мы вдвоем.

Грейс бросила на Джека взгляд, который тот сразу понял.

– Думаю, мне пора удалиться. – Он легонько поцеловал ее в губы, потом более почтительно приложился к щеке ее матери и остановил проезжавшее мимо такси. – Доброй ночи, дамы.

– Дорогая, неужели это не может подождать до завтра? После такого перелета мне нужно поспать.

Мать действительно выглядит измученной, подумала Грейс, но продолжала настаивать на своем:

– Это не займет много времени.

Вернувшись домой, Грейс дождалась, пока мать сядет в гостиной, и сразу же достала из ящика стола пачку ксерокопированных бумаг – письма, копии которых она сделала после ухода Нолы. Она чувствовала, что ее начинает тошнить, но сознавала, что если не сделает этого сейчас, вряд ли у нее когда-нибудь хватит духу решиться.

– Мама, пожалуйста, не надо ненавидеть меня за это. – Грейс вложила письма в маленькие белые руки матери. Та сидела на диване прямо, не сняв даже своего превосходного шерстяного пальто, от которого исходил слабый запах камфары и сирени. – Что бы ты ни думала обо мне, делаю это не потому, что злопамятна.

Корделия растерянно взглянула на листки, и Грейс поняла, что у матери нет с собой очков для чтения и она, вероятно, не сможет разобрать ни слова.

– Что это? – надменно спросила мать. – Грейс, тебе не нужно засыпать меня так называемыми доказательствами. Я не выжила из ума; во всяком случае, пока не выжила. Ладно, – продолжала она, – что случилось, то случилось. Ты это хочешь услышать? Да, твой отец вступил в схватку с Недом Эмори, может быть, он был даже косвенно виновен в том, что курок был спущен. Но зачем трясти наше семейное белье на виду у всех? Это никого не касается, кроме нас.

– Мама… – начала Грейс и остановилась. Мучительная тошнота, казалось, заполняет ее изнутри, поднимаясь вверх мощной волной. Еле слышно она вымолвила: – Это не все.

– Нет, это все! Твой отец ничего не скрывал от меня. В отличие от тебя.

Грейс вдруг с болью поняла, что матери и в голову не могло прийти подозревать отца и Маргарет.

Она опустилась на колени перед Корделией, взяла в свои ладони ее мягкие, прохладные, как шелк, руки с блестящими розовыми ноготками.

– Мама, послушай, отец мог сказать или не сказать тебе – это неважно. Я знаю, он любил нас… Он…

– Грейс, что ты хочешь сказать?

– Отец и Маргарет… – Грейс опять умолкла. – Мама, Нола Эмори – их дочь. – Она положила руку на письма, лежавшие у Корделии на коленях. – Здесь все сказано. Самим отцом. В каждом письме, написанном им Маргарет.

Лицо Корделии стало такого же цвета, как листки бумаги, которые она стряхивала с колен, словно они могли запачкать одежду. Она задрожала, и внезапно Грейс стало страшно за нее.

Но когда Корделия заговорила, ее голос был тверд и резок:

– Мерзкая девчонка!

Глаза ее сверкали, как осколки разбитого стекла.

– Мама, это правда. Прочти.

Скрепленные вместе бумаги упали на изящную темно-синюю туфельку-лодочку Корделии. Грейс подняла их и снова положила на колени матери.

– Зачем ты это делаешь?

Лицо матери внезапно осунулось, она говорила прерывистым шепотом, и Грейс приходилось напрягаться, чтобы расслышать ее слова.

– Прости меня! Я знаю, какой это удар. Я сама еще не оправилась от него. Но если мы…

– Нет! Это невозможно. – Корделия плотно сжала губы, словно закрывая хранилище бесценных сокровищ. – Твой отец… Я бы знала.

– Каким образом? Ты была с ним не каждую минуту, даже не каждый день. – Слезы текли по щекам Грейс, и она не вытирала их. – О, мама, я говорю так не для того, чтобы сделать тебе больно. Но правда состоит в том, что вы с отцом жили каждый своей жизнью…

– А чего ты ожидала?! – голос матери сорвался на пронзительный крик. – Чтобы у нас была семья наподобие тех, что показывают по телевизору? Твой отец был необычным человеком. Мы были необычными…

Грейс вспомнила слова Нолы.

– Я это знаю. Но, возможно, как раз в этом и было дело – возможно, ему нужно было место, где бы он мог чувствовать себя обычным человеком. С Маргарет…

– Не смей! – Мать сжала руки. – Как ты смеешь?

– О, мама!

Грейс прижалась лбом к коленям матери, чувствуя, что их упрямая твердость каким-то образом успокаивает ее – так же действовали на нее холодные хрустальные дверные ручки в старом доме в Блессинге. Когда Грейс наконец подняла голову, чтобы посмотреть в глаза Корделии, то увидела, как отчаянно та пытается овладеть собой.

– Я… не хочу… слушать… это.

Мать с трудом выталкивала из себя слова сквозь стиснутые зубы, сжав руки в кулаки.

Грейс страшно хотелось обнять мать, но что-то в Корделии, в ее жесткой неуступчивости говорило ей, что этого не следует делать.

Грейс беспомощно наблюдала, как мать пытается подняться. Но руки и ноги не слушались, и она неловко повалилась на диванные подушки, вцепившись в бумаги, лежавшие у нее на коленях, словно это могло дать устойчивость. Глядя на мать, которая всегда была такой уравновешенной и изящной, Грейс вспомнила старинные домашние любительские фильмы, снятые на 8-миллиметровой пленке, на которой ее движения были неуклюжими и дергающимися. Только сейчас мать не улыбалась. Она пристально смотрела на Грейс с застывшим выражением лица, будто находилась в шоке. Затем произнесла четко и ясно:

– Мне пора идти. Пожалуйста, не утруждай себя больше.

Она встала на ноги, явно овладев собой, и направилась к двери удивительно прямой походкой, как будто ее держала невидимая струна, идущая от головы к потолку.

Письма, которые она крепко зажала в руке, теперь были свернуты в трубочку, словно она намеревалась ударить кого-то.

– Подожди!

Грейс бросилась за матерью и схватила ее за руку с неожиданной силой. Под громоздким пальто худенькая фигура матери казалась совсем хрупкой.

Почему всегда говорят, что конфликты – хорошая вещь? Грейс чувствовала себя ужасно, будто она только что убила кого-нибудь… или ее сильно ударили.

Мать обернулась, и Грейс похолодела, увидев ее взгляд – еще более презрительный, чем тот, которым она одарила белого мэра Блессинга, когда тот рассмеялся ей в лицо после того, как мать потребовала убрать табличку "Только для белых" с фонтана на Джефферсон-сквер. Когда она заговорила, ее голос был ледяным.

– Я забыла сказать тебе о библиотеке твоего отца… Значительная часть денег, которые мы ожидали, не поступила, и, судя по всему, мы можем вообще не получить их. Конечно, сейчас, когда ты расширила границы своей грязной историйки, бессмысленно с моей стороны даже пытаться достать деньги.

– Мама, мне так жаль. Может, я могу сделать что-нибудь?

– Ты и так уже сделала достаточно.

Ее глаза походили на бриллианты, что сверкали у нее в ушах, – тяжелые и блестящие. Она вскинула вверх руку, словно собираясь ударить Грейс, но сдержалась.

Грейс бросилась и обняла мать обеими руками. Цветочный аромат духов окутал Грейс, заставив вспомнить о цветах жимолости, которые она в детстве срывала и сосала в надежде ощутить нечто большее, чем просто привкус сладости, которую каждый цветок так неохотно отдавал ей.

Грейс показалось, что прошла вечность. Она почувствовала, как голова матери склонилась и коснулась ее плеча, легко и осторожно. Так усталый путник останавливается, чтобы сбросить на время свою ношу, прежде чем снова двинуться вперед.

Камень, придавивший Грейс, кажется, немного приподнялся. Скажи что-нибудь! – закричал голос внутри нее. Но было поздно. Мать быстро высвободилась из ее объятий и вышла, аккуратно закрыв за собой дверь.

Она не обернулась. Свернутые трубочку письма были зажаты в ее кулачке.