Нет худа без добра

1

Грейс потянулась, чтобы застегнуть пуговицы платья на спине, и заметила пятно – как раз над правой грудью – пятнышко от воды, по форме напоминающее одно из пятен теста Роршаха.[2]

Она вдруг ощутила раздражение. "Шелк. Да его вообще следовало бы запретить вместе с асбестом и красным красителем номер 2". Она не припомнит случая, чтобы, надев шелковое платье, не пришлось бы потом бежать в химчистку. А когда в последний раз она надевала шелковое платье?

Образы далекого прошлого пронеслись в ее воображении – она в пышном платье из тафты цвета малинового шербета, с орхидеей, приколотой к манжете. Скучный прием в загородном клубе, на который пришлось пойти по настоянию бабушки. К концу вечера орхидея выглядела так, словно по ней прошлась вся армия Шермана,[3] которая, судя по речи и манерам обитателей Блессинга, лишь неделю назад пронеслась по Джорджии, сметая все на своем пути.

Задумчиво глядя внутрь стенного шкафа с ее платьями, Грейс размышляла о предстоящем вечере, который представлялся ей полем битвы. Какая разница, что надеть?

Ханна бы страшно обрадовалась, если бы Грейс появилась на пороге в нижнем белье. Еще один, очередной, недостаток подружки отца Ханны.

Подружка! О Боже, мне уже тридцать семь, а все еще чья-то подружка!

Все сложилось бы по-другому, если бы мы поженились.

Но хотелось ли ей снова стать женой, играть роль мачехи Бена и Ханны? Разве ей мало хлопот со своим собственным сыном-подростком? Не говоря уже о том, что Джек не просил ее руки. И как только об этом заходил разговор, он искусно уходил от него.

У Грейс похолодело все внутри, и пришла абсолютная уверенность: из этой затеи сегодня вечером ничего хорошего не выйдет. Но она поспешила отбросить эту мысль и отвела ей место на воображаемой полочке под названием "Насущные проблемы" (которая располагалась ниже, чем полочка "Может быть, как-нибудь само собой что-нибудь и образуется", и над полочкой "Ты просто теряешь время"). И нечего впадать в панику только потому, что они впервые собрались поужинать все вместе, впятером. Ей и так достанется, как только появится Ханна.

Она стащила платье через голову, выворачивая его наизнанку и испытывая при этом такое же облегчение, какое у нее бывало всякий раз, когда после рабочего дня, заполненного теледебатами, интервью и раздачей автографов, она снимала колготки. Закинув платье на дно стенного шкафа, она сдернула с вешалки джинсы «Левис», которые от многочисленных стирок стали мягкими и так плотно облегали ноги и бедра, что казались второй кожей. Потом она натянула купленную в "Кэнал Джин" мужскую домашнюю атласную куртку лилового цвета фасона 50-х, отделанную черным кантом, с едва заметной монограммой и заношенную до такой степени, что она выглядела, как замша. Заправив ее в брюки и закатав рукава почти до локтей, она почувствовала себя удобно. Наконец осталось только продеть в петли джинсов пояс в индейском стиле, сделанный из ракушек. Ну вот и все.

Мягкое свечение заходящего солнца преломлялось сквозь стекла окон в крыше мансарды и заливало спальню теплым желтоватым светом.

Озаренная этим сиянием, Грейс стояла перед большим – во весь рост – зеркалом и с любопытством рассматривала себя, словно изучая фотографию неизвестного человека. Карие глаза на уже не девичьем лице, по форме напоминающем сердечко и испещренном тоненькими морщинками. Словно смятую тонкую дорогую бумагу открытки ко дню св. Валентина расправили, и она опять стала почти такой же, как и прежде. Темные прямые волосы, едва касавшиеся ее худых плеч, еще не тронуты сединой… А может, я просто не присматривалась повнимательнее? – пронеслось у нее в голове.

Похожа ли она на человека, внушающего симпатию? На женщину, которую можно считать другом? На жену? Мачеху?

Бам-мм, бам-мм…

Внизу, в холле, пробили напольные часы бабушки Клейборн. Грейс всегда слышалось в этих звуках что-то зловещее. Она насчитала шесть ударов. О, Боже, до прихода Джека с его детьми осталось меньше получаса, а она еще не убрала квартиру и даже не поставила кипятить воду для риса!

На секунду ей захотелось позвонить Джеку и сказать, что заболела, что внезапно простудилась. Но нет, из этого ничего не выйдет. Он ведь тут же примчится с пластмассовым судком куриного супа в руках и с лепешками мацы от Лу Зигеля, как в тот раз, когда она действительно простудилась.

Объяснить все ее напряжением и усталостью? Он должен понять. Ведь в конце концов он же ее издатель, и прекрасно знает, по какому сумасшедшему графику она жила из-за этой книги: бесконечные поездки в Вашингтон и обратно, интервью с бывшими сотрудниками и друзьями отца, настоящими и бывшими законодателями, с давнишними бюрократами, словом, со всеми, кто знал Юджина Траскотта. И надо же было случиться, чтобы вдобавок ко всем трудностям, связанным с написанием биографии ее знаменитого отца, кто-то из «Кэдогэна» украдкой заглянул в последний вариант рукописи, и в прессу просочилась информация о причастности сенатора к убийству Неда Эмори. Заметка появилась во вчерашнем утреннем выпуске «Таймс», и с тех пор телефон не умолкал; звонили главным образом репортеры. Джек, хотя и не отрицал рекламного значения этой заметки для придания популярности будущей книге, тем не менее, злился так же, как и она. Выхваченная из контекста, эта история приобрела трагический, сенсационный и, возможно, даже криминальный оттенок.

Но если бы ей удалось отвертеться от этого ужина, то Джек, черт бы его побрал, оказался бы настолько мил, настолько полон сочувствия, что чувство вины не оставило бы ее надолго.

Да и проблема-то заключалась вовсе не в Джеке. Не из-за него она чувствовала себя так, будто ее мучает изжога или она проглотила что-то несъедобное.

Сегодня вечером на ужин вовсе не цыпленок по-охотничьи, украшающий гору риса. Сегодня главным блюдом станет она, Грейс Траскотт, ее поджарят на вертеле, над углями.

Грейс втиснула босые ноги в старомодные туфли-лодочки из крокодиловой кожи, которые принадлежали еще ее бабушке. Она их надевала в те времена, когда леди преимущественно носили туфли тридцать шестого размера и считалось, что крокодилов поселили на эту землю только для того, чтобы их кожа шла на изготовление обуви. Грейс прошла через холл и оказалась в просторном помещении, объединявшем кухню, гостиную и кабинет. Если бы этот ужин устраивала мама, подумала она, то на столе у приборов лежали бы карточки цвета слоновой кости с выведенными на них каллиграфическим почерком именами приглашенных, указывающие их места. Стол украшала бы фарфоровая посуда Хэвиллэнд из сервизов бабушки Клейборн, а на серванте стояла бы, ожидая своего часа, неоткупоренная бутылка коллекционного белого вина. А уж если бы оказалась упущенной хотя бы такая незначительная деталь, как время приготовления риса с точностью до последней минутки, то мама посчитала бы это святотатством.

На кухне с окнами на три стороны, облицованной дымчато-голубым кафелем цвета пасмурного неба, Грейс заглянула в духовку, где шипела и пузырилась курица. Ее сердце оборвалось. Запекшаяся масса – куриные ножки и грудки – превратились в волокнистые сгустки и больше напоминала трижды разогретую еду, оставшуюся с прошлой недели.

Она поняла, что забыла накрыть крышкой блюдо с курицей на тридцать минут, как сказано в рецепте. Тем более, что на самом деле уже прошло больше сорока пяти минут. Она так увлеклась, помогая Крису написать эссе об испанской инквизиции, что потеряла счет времени. О, Боже, что же теперь делать?

После тридцати лет совместной жизни с женщиной типа Марты Стюарт Джек вправе рассчитывать на хозяйку, которая способна хотя бы не испортить обычный обед.

– Что это?

Грейс повернулась и увидела тринадцатилетнего сына, ссутулившегося на пороге и похожего на велосипед, случайно оставленный на стоянке. Он был словно собран из шарниров, стержней, костей и выступающих углов, с головой, склоненной к плечу так, что шелковистые каштановые волосы закрывали глаза. Любовь, беспомощность и сочувствие вперемежку с досадой внезапно охватили ее. Крис находился в том возрасте, когда все, даже самое очевидное, подвергалось сомнению. Если она просила его надеть пиджак, то он обязательно спрашивал: "Зачем?"

Как раз сейчас Грейс хотелось избежать любого выяснения отношений:

– Предполагалось, что это будет цыпленок по-охотничьи, – сказала она смеясь. – А что получилось – сам видишь.

Крис пожал плечами, скрестив руки на тощей груди. На его лице почти не сохранились черты детства – куда делись круглый подбородок, бледные веснушки, рассыпанные по вздернутому носу, мягкие, почти рассеянно глядящие голубые глаза. Сейчас в переходном возрасте он казался таким уязвимым, все свидетельствовало о неопределенности, даже то, как стал ломаться его голос.

– Я нисколько не голоден. Собираюсь пойти к Скалли. Попозже мы перекусим пиццей.

– Постой-ка, приятель. А ты не забыл, что у нас сегодня гости?

– Ты имеешь в виду Джека?

В его словах прозвучала явная насмешка. Грейс решила прикинуться дурочкой.

– Да, Джека. И Ханну. И Бена. С ним ты еще не встречался. Он постарше Ханны. Почти моего… В общем, он хороший парень. Тебе он понравится.

Крис несуразно улыбнулся, когда его взгляд упал на бренные остатки "цыпленка по-охотничьи".

– Попробуй набрать 9-1-1, может, они помогут?

– Спасибо за настоящую поддержку.

– Ханна ничего, но…

Крис пожал плечами. Ему не пришлось продолжать, она и так знала, о чем он подумал. Он скорее согласится подхватить болезнь Лайма,[4] чем увидеть мать замужем за Джеком. В этом вопросе чувства ее сына не составляли большей тайны, чем чувства Ханны.

Резким движением головы он откинул со лба волосы. На мгновение стали видны его глаза, незащищенные и, пожалуй, слишком яркие. Они показались ей точной копией глаз Уина – серовато-голубых, цвета океана в районе пролива Лонг Айлэнд.

Бедный Крис. Развод тяжело отразился на нем. Хотя он и виделся с Уином по выходным, она понимала, как ему не хватает присутствия отца в доме.

– Послушай, мам, я пообещал Скалли, что мы сыграем в его новую игру "Братья Марио", – сказал Крис ровным голосом. – Не волнуйся, я успею вернуться к ужину.

– Тогда приходи пораньше. Чтобы успеть переодеться к столу.

Она оглядела его порванные джинсы и просторную майку с короткими рукавами и надписью "Металлика".

– А чем тебе не нравится, как я одет?

– Ты выглядишь…

– Как ты. Я выгляжу, как и ты.

Крис бросил на нее презрительный взгляд: то, что она считала искусно подобранной и хорошо сидящей на ней одеждой, в его глазах все равно оставалось теми же джинсами и старой курткой от домашней пижамы. Он схватил с подноса горсть крекеров, которые она старательно разложила на подносе рядом с клином нарезанных ломтиков сыра «бри», и ушел.

Я скучаю по нему, подумала она.

Но не по этому тихому подростку, уклоняющемуся от исполнения своих обязанностей по дому, а по тому забавному, веселому маленькому мальчику, с его неуклюжими шутками и громким смехом; по тому, как он прятался от нее в подушках, когда она приходила пожелать ему спокойной ночи и поцеловать его; больше всего она скучала по тому, как держала его на коленях, как маленькое тельце тяжелело ото сна, как его головка слепо тыкалась в ее грудь, устраиваясь поудобнее.

Когда же начались в нем перемены? Неужели незадолго до развода? Надо ли ставить его угрюмое непослушание в один ряд с нежным пушком, появившимся недавно на его верхней губе, и с простынями, наспех засунутыми в большую плетеную корзину, которые она иногда находит по утрам в его комнате?

Грейс вдруг почувствовала себя ничтожной пылинкой, плывущей в необъятном, уходящем ввысь пространстве. Ряд высоких окон усиливал это ощущение, рассекая на части линию горизонта, над которой она могла видеть только макушку шпиля "Эмпайр стейт билдинг", горящую желтыми и оранжевыми огнями в честь праздника Хэллоуин,[5] который приходился на предстоящую неделю.

Доктор Шапиро сказал: чтобы преодолеть психологические последствия развода родителей, Крису понадобится время. Но сколько времени? И что ей делать в это время?

Зажужжал домофон, и от неожиданности она чуть не разбила бокал, стоящий среди огуречной кожуры, которую она как раз собиралась убрать. Она поспешила ответить.

Оказалось, что это только Джек, слава Богу. Он обещал приехать раньше Бена и Ханны, и приехал. Демонстрация солидарности? Объединенные, мы выстоим, а разобщенные – падем. Минуту спустя он появился в дверях в помятом плаще от Берберри – высокий, крупный, с открытой улыбкой, темными курчавыми волосами, слегка прихваченными сединой, и она почувствовала, как все ее спутанные мысли странным образом, словно по волшебству, проясняются.

Джек обнял ее и прижал к себе. Она чуть не задохнулась в объятиях этого огромного человека, в том счастье, которое переполняло его. Его объятие высвобождало в ней какие-то силы, заставляло трепетать тело, живот расслаблялся и тяжелел от предвкушения. Она никак не могла насладиться его твидовым запахом, его мускулистыми крупными руками. Она представляла себе, как несется кровь в жилах Джека, быстрее и увереннее, чем у любого другого мужчины. Ее собственная кровь быстрее понеслась при мысли о том, что их ожидает впереди, кровать, на которой он возьмет ее, позже, когда дети уснут…

– Кажется, пахнет чем-то горелым? – спросил Джек, слегка взъерошив ее волосы.

Грейс застонала.

– Понятно. Помочь тебе? Что мне делать?

Он отодвинулся от нее, улыбаясь, его глубоко посаженные темно-синие глаза прищурились.

– Как раз не хватает священника. Пора помолиться.

Ей вспомнилась старая шутка о грехе: евреи придумали его, а католики усовершенствовали. Неужели Джек думает, что согрешит, женившись на католичке? Может, это и останавливает его?

Слева от Джека стояла мебель, условно выделяющая гостиную, – глубокий диван, обтянутый ситцем, старое моррисовское кресло, которое она заново обтянула темно-зеленым вельветом. Джек, направляясь на кухню, стянул с себя плащ и бросил на спинку дивана. Спустя мгновение он, выразительно вращая глазами, рассматривал цыпленка.

В Джеке ей больше всего нравилось то, что он никогда ей не лгал. Если он говорил, что она что-то хорошо написала или что она выглядит великолепно, то она знала: это – правда. С такой же легкостью он говорил ей, что она написала что-то просто ужасное или что она выглядит так, будто не спала десять ночей подряд.

– Я должна тебе признаться, – сказала она. – У меня нет сертификата, подтверждающего, что я хорошая хозяйка.

– Я полюбил тебя не за то, как ты готовишь, – ответил он, закрывая кастрюлю с решительностью человека, забивающего последний гвоздь в крышку гроба.

– Лесть тебе не поможет. Мне хоть бы еще пяток минут почувствовать себя несчастной.

– Можно мне поцеловать твою шейку, пока ты грустишь?

Он наклонился и начал нежно покусывать ей ушко. Его губы оказались потрясающе теплыми, особенно если вспомнить, что она уже давно томилась в ожидании.

– Джек! – Она взглянула наверх, на часы "кот Феликс", которые слегка помахивали хвостом-маятником над раковиной, полной кастрюль и сковородок, которые она так и не вымыла. – Уже почти шесть тридцать. Твои дети появятся здесь с минуты на минуту.

Ей хотелось, чтобы ее слова прозвучали, как слова обычной, вымотанной хозяйки, но внутри у нее все трепетало от ужаса.

Он выпрямился, его голубые глаза посерьезнели.

– Вот что я тебе скажу, – обратился он к ней. – Ты заканчиваешь делать то, что тебе осталось, а я займусь главным блюдом.

– О чем ты говоришь? Ведь времени-то совсем нет!

– Послушай. – Он взял ее за плечи и осторожно повернул к себе лицом. – Я бы без возражений и с большим удовольствием съел даже тушеный картон, если бы это только доставило тебе удовольствие. Но я знаю, сколько времени ты готовилась, чтобы организовать вечер для Ханны и Бена. Не потому, – добавил он строго, – что ты им разонравишься или станешь нравиться меньше, если все пойдет не по твоему плану.

Нет, хотелось ответить ей, просто Ханна станет ненавидеть меня еще больше.

Прежде чем она успела ответить, он поднял ладонь – широкую, с сильными пальцами, руку плотника, а не администратора.

– Дай мне пять минут, хорошо? Поверь, через пять минут я уже буду здесь. Не успеешь оглянуться.

Он подошел к дивану и схватил пальто.

Через десять минут он уже стоял на пороге, осторожно, словно священный Грааль,[6] держа в руках большой, в масляных пятнах бумажный пакет. Он поставил его на стол и открыл. Из пакета резко запахло чесноком.

– Ласанья, – сказал он. – У «Чезаре» самая лучшая.

– А я беру у «Чезаре» только пиццу, – озадаченно заметила Грейс. – Я и не подозревала, что он делает что-то еще.

Джек подмигнул.

– Самый большой секрет в Челси – у него всегда понемногу чего-нибудь да припасено.

Грейс внимательно посмотрела на него. Как могло случиться, что Джек, который живет в фешенебельном районе по дороге на Ист-Сайд, который издает первоклассные книги в здании на Пятой авеню, знает о тайнах пиццерий на задворках больше, чем она?

А я даже не могу толком купить что-нибудь навынос, подумала она.

Грейс заметила свое отражение в зеркальной стене напротив кухонной стойки. Увидев на себе фартук с оборками, который торопливо набросила перед приездом Джека, она рассмеялась. Это смешно. Это не я. Что со мной происходит?

Но она точно знала.

Вместо того, чтобы посмотреть новый спектакль, на который Лила достала билет, ты скачешь, как козочка, в надежде произвести впечатление на этого парня, демонстрируешь ему, какой прекрасной женой ты можешь стать.

Но это не «парень». Это – Джек, Джек Гоулд, который любил ее в три часа утра, когда она сидела согнувшись перед дисплеем компьютера в самом старом махровом халате с хлебными крошками, застрявшими в его складках.

И после того, как ее наградили премией Пулитцера за книгу "Выход из сложного положения", когда она чувствовала, что если еще хоть кто-нибудь позвонит под предлогом поздравлений и предложит что-нибудь купить, то она потеряет остатки рассудка, кто, как ни Джек, материализовался на пороге с бутылкой самого дорогого охлажденного шампанского и с двумя билетами на Бермуды?

Теперь, наблюдая за Джеком, извлекающим из посудного шкафа блюдо из жароупорного стекла «Пирекс», в которое он начал ловко перекладывать ласанью, она подумала: "С этим человеком я могла бы стать счастливой".

– Я давно не говорила, что люблю тебя? – спросила она.

– Нет, по крайней мере, за последние восемь часов я этого не слышал. И уже стал чувствовать себя обделенным.

Умело, словно он зарабатывал этим на жизнь, он посыпал блюдо сверху сыром и сунул ласанью в духовку. Пока блюдо разогревалось, он подошел и обхватил ее так, что она едва не растворилась в его мощном объятии, словно стояла под кроной дерева, задрав голову вверх. Прислонив голову к его ключице, она уловила запах его пота, почувствовала влажность ткани его рубашки и сообразила, что, судя по всему, он всю дорогу бежал – до «Чезаре» и обратно. Ее переполнило чувство глубокой нежности.

– Как все прошло сегодня? – спросил он осторожно.

– Ты имеешь в виду в промежутках между телефонными звонками репортеров? Могу сказать одно: слава Богу, что существуют автоответчики.

– А всего два дня назад тебе хотелось, чтобы их никогда не изобретали.

– Пока я не дозвонилась до Нолы.

– Ты разговаривала с ней? – глаза Джека расширились.

– Сегодня во второй половине дня. Я собиралась тебе сказать, если бы ты не исчез так быстро. Но ничего… да, ты не поверишь, но Нола Эмори сняла трубку только на шестнадцатый звонок. – Грейс вздохнула. – Она разговаривала со мной настолько холодно, словно я ошиблась номером. Она сказала, что ей нечего добавить к тому, что напечатано в газетах о самоубийстве ее отца. Самоубийство! Джек, но ведь все было не так.

– А чего ты от нее ждала?

– Правды. Чтобы она сама сказала, что произошел несчастный случай. Джек, ведь она же, как и я, была там. Мы обе видели, как они дрались. Револьвер… – Она прикрыла глаза, почувствовав острую боль в виске. Все эти годы и ее отец, и Маргарет ради его политической карьеры скрывали правду. А разве не мама, которая после того, как Грейс, рыдая, рассказала ей все, что видела, заставила ее хранить молчание? Однако жить с этим оказалось невозможно. Быть может, именно поэтому она наконец набралась смелости и изложила все случившееся на бумаге, извлекла грохочущие кости этого дела на свет Божий. – Отец просто защищал Маргарет. А кого защищает Нола?

– Скорее всего себя. Ты только посмотри, что уже творится, пресса просто взбесилась. Звонки, которые обрушились на тебя, и есть то, чего старается избежать Нола Эмори.

И как бы в подтверждение этих слов зазвонил телефон. Грейс услышала автоответчик, который находился за книжной полкой. "Это говорит Нэнси Уаймэн из "Ассошиэйтед Пресс"… – услышала она металлический голос. И хотя Нэнси пообещала перезвонить попозже, она все же оставила на пленке номера своих телефонов – и рабочий, и домашний.

Грейс взглянула на Джека, который саркастически улыбнулся ей в ответ.

– Похоже, ты открыла ящик Пандоры,[7] – заметил он.

– Просто я хочу прямо рассказать, как это случилось! Конечно, я знала, что есть вопросы, но когда люди прочитают книгу…

– Тебе тогда было всего девять с половиной, – напомнил он. – Ты уверена в том, что видела? И если даже все произошло так, как ты утверждаешь, то почему твой отец тогда заявил полиции, что прибыл на место происшествия уже после того, как Неда застрелили? И почему расследование поручили его хорошему другу Малхэни? Грейс, именно это как раз и интересует людей. Всем хочется узнать, что, собственно, скрывал твой отец.

– Он ничего не скрывал, – возразила она. – Он просто защищался. Его положение, вся его карьера оказались поставленными на карту. К тому времени он был близок к тому, чтобы, перетянув на свою сторону большинство в Конгрессе, провести Закон о гражданских правах. А такое событие могло бы…

Грейс высвободилась из объятий Джека и подошла к письменному столу, уютно стоящему за высоким книжным шкафом, забитым книгами и журналами. Она нашла то, что искала, лежащим поверх стопки бумаги с расшифрованными записями интервью и принесла Джеку.

Это была газетная фотография ее отца, стоящего позади Линдона Джонсона, который сидел за столом с ручкой в руках. Подпись внизу гласила: "Джонсон подписывает Закон о гражданских правах".

– Это стало возможным благодаря отцу. Именно он протолкнул этот закон, – сказала Грейс, повышая тон. – Он рисковал своей карьерой и поддержкой своих избирателей ради того, во что верил!

Она вспомнила, что ей часто рассказывал отец: о годах, предшествовавших переезду его семьи в Нью-Йорк. Он жил и рос в Теннесси, где к чернокожим относились, словно к домашнему скоту, а иногда и того хуже. И о том времени, когда он служил на Окинаве во время войны командиром квартирмейстерской роты, укомплектованной только неграми, о том, как система, призванная героизировать белых людей, по отношению к цветным использовалась только для их подавления и унижения. Тогда отец поклялся, что никогда не оставит попыток восстановить справедливость.

– Знаешь, что мне однажды сказал отец? Он сказал, что ему выпало счастье, когда он повредил легкие во время пожара. Иначе он, возможно, никогда бы не попал на государственную службу. Джек обнял ее.

– Грейс, не надо убеждать меня в том, что твой отец – выдающийся человек. Но народ больше своих героев любит скандалы вокруг них. Вспомни хотя бы инцидент в Чаппэкуиддике. Кто знает, что там произошло в действительности? Но в одном все мы абсолютно уверены: гибель девушки лишила Тэдди Кеннеди шансов стать президентом.

– Вот потому-то мне крайне важно, чтобы Нола поддержала меня.

– Но она же ни с кем не разговаривает.

– А со мной будет, – сказала Грейс с уверенностью, которой на самом деле не испытывала.

Она не могла забыть враждебности маленькой девочки, которая изо всех сил старалась не впустить ее в дом к Маргарет в тот самый день.

– Надеюсь, ты права. – Джек задумался. – С правовой точки зрения это укрепило бы наши позиции.

– Джек, ты же не боишься разного рода клеветнических заявлений! Если кто-нибудь?.. – Она остановилась, поняв, к чему он ведет. – О, Джек, ты не можешь подозревать, что моя мать оказалась способной на такое. И какую выгоду она получила бы от этого?

Грейс вспомнила, что ее мама постоянно участвовала в каких-то кампаниях, на которых она выбивала деньги, Бог знает с каких пор, на проект создания мемориальной библиотеки имени Юджина Траскотта. Стоило матери только захотеть, и она могла бы сдвигать горы…

Так и произошло после папиной смерти, им всем пришлось переехать в Блессинг, чтобы она смогла ухаживать за несносной, прикованной к постели бабушкой Клейборн, а потом одной, в большом старом доме, заниматься воспитанием двух своих дочерей.

Стоило только появиться легкому намеку на скандал, касающийся отца, как мать тут же ввязывалась в бой, а уж она-то всегда умела за себя постоять. Стоило кому-нибудь только не согласиться с ним, как мать немедленно кидалась на его защиту.

А разве не так вела себя мать и по отношению к Уину, не желая слушать правды о своем драгоценном зяте? Более того, в свойственной ей очаровательной манере она пыталась запугать Грейс, принуждая ее остаться с ним. Подталкивая и подстрекая ее, пока Грейс наконец не вышла из себя. С тех пор они не разговаривали, за исключением тех случаев, когда вынуждены были обмениваться любезностями по телефону.

– Поговори с ней, – мягко, но настойчиво посоветовал Джек, словно подслушал ее мысли. – Объясни ей, почему ты так поступаешь, и увидишь, удастся ли привлечь ее на свою сторону.

– Попробую, – пообещала она, кладя ладони на его грудь в надежде, что ей каким-то образом передастся немного его уверенности и невозмутимости. – Но за это время она, вероятно, убедила себя, что ее версия – та самая, которую они придумали вместе с отцом, – и есть единственно верная.

– Бьюсь об заклад, она не забыла, что ты ее дочь.

– Возможно. Но в данный момент она не ахти какого мнения обо мне.

– Никто не посмеет обвинить тебя в том, что ты пасуешь перед трудностями, – улыбнулся Джек, поддразнивая ее. – Если ты чего-то пожелаешь, то добиваешься этого, вооружившись до зубов.

"Включая тебя? Именно так я и вела себя, чтобы загнать тебя в угол, Джек?"

Сисси, которая уже десять лет жила в замужестве и у которой росли два мальчика, однажды, захлебываясь от восторга, объявила, что женщине ничто не может дать ощущения исполненного долга, кроме замужества и материнства. Как раз в то время Грейс увязла в бракоразводных проблемах, – с одиннадцатилетним сыном на руках, который при этом едва с ней разговаривал, – имея всего четыреста долларов и восемнадцать центов сбережений, чтобы продержаться до тех пор, пока от Уина не придет чек в счет раздела имущества и финансовых средств.

Единственное, чего ей меньше всего хотелось в тот момент, – и в чем она поклялась себе, что это навек, – это снова выйти замуж.

Так что же все-таки произошло? – спрашивала себя Грейс теперь.

– Восхитительно! – сказала Ханна, с изяществом поднося ко рту вилку. – Честно, Грейс, лучшей ласаньи я никогда не пробовала.

Грейс сияла, ощущая приятную теплоту, волну благодарности, крайне несоизмеримую с просто вежливым замечанием… И, конечно, ни слова о ее поварском таланте. Потом она заметила легкую самодовольную улыбку, появлявшуюся в уголках рта Ханны, когда она жевала, и сердце ее оборвалось. Неужели Ханна каким-то образом догадалась… Или Крис выдал секрет?

Она взглянула на Криса, сидевшего с опущенной над тарелкой головой и уплетавшего за обе щеки так, словно завтрашний день никогда не наступит. Нет, скорее всего Крис даже не заметил, что у него на тарелке совсем не то блюдо, которое она готовила.

Грейс хотелось бы вести себя дружелюбно по отношению к Ханне. Трудно чувствовать врага в этой долговязой девочке с густыми черными волосами, завязанными сзади в свободно болтающийся хвостик, одетую в мешковатый бумажный свитер, выпущенный поверх еще более мешковатых и поношенных джинсов. Ханна в свои шестнадцать держалась с неловкостью молодой женщины, еще не привыкшей к своему росту, и оттого сутулилась. Но, так же, как под складками безразмерного свитера Ханны Грейс с трудом угадывала ее груди, так и в самой Ханне скрывалось нечто большее, чем удавалось заметить с первого взгляда.

Я все преувеличиваю, подумала Грейс. Просто ей необходимо время, чтобы привыкнуть ко мне. В розовых мечтах внезапного прилива сентиментальности она попыталась представить, как бы себя чувствовала, если бы у нее была дочь – родная или только приемная, – как Ханна, как бы она расчесывала ее роскошные волосы, как бы Ханна приходила к ней посоветоваться или поделиться своими впечатлениями о мальчиках, или по поводу одежды, или со своим школьным домашним заданием.

Она посмотрела через стол на Джека, который, сидя напротив, улыбался лучезарной улыбкой, и на короткое мгновение позволила, чтобы хоть частичка его оптимизма передалась и ей. Может быть, в конце концов все образуется.

– …так что, я сказала Конраду: если ты собираешься вести себя как республиканец, то, по крайней мере, не одевайся как демократ, – продолжала Ханна. – Папочка, видел бы ты, как он одевается – просто непристойно. Ну кто носит клетчатые носки в средней школе? Даже если он и президент дискуссионной группы.

– Дело даже не в его одежде, мы уже установили, что… – Джек встретился глазами с Грейс. – Итак, что же в этом парне такого, что ты так сходишь по нему с ума?

– Папа! – покраснев от возмущения, Ханна повела выразительными глазами.

– Вы, мужчины, совсем лишены воображения, – сказала Грейс, почувствовав в этот момент солидарность с Ханной. – Все вы считаете, что если женщина обращает внимание на то, как вы выглядите или как одеваетесь, то она непременно по уши влюблена в вас.

Джек улыбнулся ей.

– О? Так что же вас тогда притягивает?

– Мужчина, который умеет готовить, – ответила она со смехом.

Джек довольно рассмеялся, поднимая бокал.

– На этой ноте мне бы хотелось предложить тост… за нашу хозяйку. И ее незабываемое угощение.

Грейс внутренне съежилась, борясь с искушением проговориться. Она заметила, что Ханна присоединилась к тосту. Она потягивала вино, а потом, к удивлению Грейс, взяла бутылку и налила вина в пустой стакан для воды Криса, заполнив его примерно на четверть. Крис взглянул на нее с удивлением. Естественно, он никак не мог ожидать, что его примут за равного, но был польщен. У Грейс, растроганной этим неожиданно заботливым жестом Ханны, промелькнула мысль о том, что, возможно, Ханна и к ней станет относиться с большей теплотой.

– Налить тебе еще вина, Бен? – повернулся Джек к сыну, сидящему от него слева, между Крисом и Грейс.

– Спасибо, папа, не надо. Я ведь за рулем, ты не забыл?

Грейс посмотрела на высокого, необыкновенно красивого молодого человека, сидящего рядом с ней. У него и в самом деле есть внешнее сходство с отцом, но главное – не в том. Невозможно поверить, что такой энергичный и пышущий молодым задором человек, как Джек, является отцом почти тридцатилетнего сына, который всего на семь лет моложе нее. И не важно, что Джек женился молодым, еще в колледже, и что к тому времени, когда он стал редактором в «Кэдогэне», его сын уже ходил в детский сад. Когда она смотрела на Бена, который шел по стопам отца и сейчас сам занялся издательской деятельностью в «Кэдогэне», арифметические подсчеты теряли свой смысл.

Бен – одного роста с Джеком, с такими же, как и у отца, темно-каштановыми вьющимися волосами, только они длиннее и слегка касаются воротника его темно-синего блейзера. Однако черты его лица отличаются большей утонченностью – высокий лоб, заостренный нос и словно вылепленный рот аристократа девятнадцатого века. Грейс представила себе, как слабеют колени у его незамужних помощниц от одного теплого взгляда синевато-зеленых глаз. Удивительно, что у Бена до сих пор нет подружки.

– Бен чокнулся, – заметила Ханна, не обращаясь ни к кому конкретно. – Он оставляет свою дурацкую машину на улице, и его нисколько не заботит, что с ней случится.

Бен рассмеялся звучным теплым смехом.

– Если ее украдут, – возразил он, – то страховка, которую я получу, с лихвой возместит мне потерю. А если какой-нибудь придурок на стоянке помнет ее, то ему придется заплатить.

– Значит, только ради этого я посылал тебя в колледж? – рассмеялся Джек.

– Мне вспоминается моя первая машина, которую я получила в семнадцатилетнем возрасте, – улыбнулась Грейс. – Это было…

– Кстати, о колледже, – прервала ее Ханна. – Я советовалась со своим консультантом, и он думает, что я должна непременно подумать о колледже университета в Беркли. Папа, что ты думаешь по этому поводу?

Грейс взглянула на Джека – интересно, понял ли он, что Ханна опять отодвинула ее, демонстрируя всем, что главную роль в жизни отца играет именно она – и никто другой? Она вспомнила, как Ханна всегда торопится сесть рядом с Джеком на переднее сидение «вольво», куда бы они ни ехали, оставляя возможность Доброй Старой Грейс занять место на заднем сиденье и при этом довольно улыбаться, словно она случайный попутчик, которому очень повезло, что он вообще поймал машину и едет бесплатно. Казалось, что Джек никогда не замечал этого.

– Беркли – хорошая школа, – произнес он. – Но не хуже и Колумбия или Джорджтаун, к тому же до них ближе, черт возьми. Продолжай писать сочинения, как ты уже однажды написала о докторе Фристоуне, и тогда ты сможешь сделать свой выбор.

Грейс увидела, как Ханна метнула виноватый взгляд в ее сторону, словно ожидая, что Грейс напомнит о том, что именно она устроила эту встречу с Ласло Фристоуном, у которого сама Грейс три года тому назад брала интервью для журнала «Нью-Йоркер», чтобы написать его краткий биографический очерк.

– Эй, Крис, надеюсь, в школе тебе еще не начали забивать голову дурацкими мыслями о колледже? – поторопился вмешаться в разговор Джек.

– Я еще только в восьмом классе.

Крис поднял голову от тарелки и наградил Джека таким взглядом, который остановил бы и носорога в самый разгар атаки. Грейс знала наверняка, что Джек только попытался вовлечь его в разговор, и почувствовала, что сгорает от стыда из-за грубости Криса.

– Папа, а ты помнишь, как мы ездили в Вейл кататься на лыжах, когда я училась в восьмом классе? – заговорила Ханна. – Я подумала, а не поехать ли нам опять туда всем вместе на Рождественские каникулы? Как в старые времена… за исключением мамы.

Она весело обвела взглядом всех собравшихся, словно ожидая, что они воспримут ее предложение с большим энтузиазмом.

Грейс сосредоточила свое внимание на том, чтобы наколоть вилкой особенно скользкий кусочек помидора.

Краешком глаза она поймала взгляд Джека, в котором промелькнуло желание защитить ее, и она подумала: "Нет. Ничего не говори. Пожалуйста. Пусть все идет своим чередом".

– А мне хотелось бы, чтобы все мы вместе поехали куда-нибудь отдыхать на праздники, – мягко сказал Джек. – При условии, что у тебя нет других планов, Бен. Вокруг нашего домика все занесет снегом. Как вам эта идея? Грейс? Крис?

В тот момент Грейс словно обдало холодом, как будто температура в комнате упала градусов на десять. За столом воцарилась ледяная тишина.

Когда атмосфера стала невыносимой, Грейс беззаботно произнесла:

– Да я, в общем-то, едва стою на лыжах. Много лет назад, когда Крис был совсем маленьким, я пыталась научиться, но оказалось, что я в этом деле абсолютно безнадежна.

– А может быть, вами занимался не тот тренер, – доброжелательно поддержал ее Бен.

Грейс пришлось опустить глаза, чтобы он не заметил признательности, которая разлилась по ее лицу.

– О, Боже, папа! – сказала Ханна, презрительно надувая губы. – Иногда ты такой недогадливый. Ты что, не уловил?

– Чего я не уловил?

– Рождество! Мы же говорим о Рождестве. Ну ты же знаешь, когда звенят колокольчики и приходит Санта-Клаус. – Ханна повернулась к Грейс и мягким, извиняющимся тоном объяснила: – Мы ведь не отмечаем Рождество, но папа иногда забывает, что не все люди – евреи.

В эту игру играют вдвоем, подумала Грейс и азартно сделала свой ход.

– В моей семье Рождество не означало только звенящие колокольчики и Санта-Клауса. Моя мама каждый раз возглавляла кампанию по сбору еды и одежды для бедных.

Теперь наступила очередь Ханны испытать неловкость. Отчетливо осознав, что ее опередили, она потупила глаза.

– Отец хочет, чтобы я провел Рождество с ним в Мэйконе, – выпалил Крис. Он с безразличным выражением лица обратился к отражению Грейс в темном окне за ее спиной. – Это так, чтобы вы знали.

"И ты, Брут?" Теперь, когда она могла бы рассчитывать на поддержку Криса, он предпочел огорошить ее. Но самое плохое в этом, что она не смела подать и вида, не имела права. Только не в присутствии Ханны.

– Кто-нибудь хочет кофе? – спросила, она изо всех сил стараясь казаться веселой, чувствуя себя актрисой рекламного ролика кофе «Фолджерс». Она поднялась и стала убирать тарелки. – Я надеюсь, что у вас осталось место для сладкого, потому что у меня самый изысканный шоколадный десерт, и я даже мысли не допускаю, что у кого-нибудь на тарелке останется недоеденный кусочек.

– Я помогу тебе.

Джек встал и проворно собрал тарелки, столовое серебро и рюмки.

После того, как на столе появились кофе и десерт, она немного расслабилась. Ханна с явным удовольствием поглощала торт, который Грейс купила в кафе «Бонди». Крис приступил ко второму куску. Бен рассказывал отцу о большом количестве повторных заказов, которые издательство получило на одну из книг, – книгу воспоминаний Уилла Хэрригэна о годах его работы диктором новостей одной из телекомпаний.

Стоило Грейс подумать, что все опасности уже позади, как Ханна вдруг объявила:

– Папочка, мне нехорошо.

– В чем дело, тыквочка? – Джек, озабоченно наморщив лоб, протянул к ней через стол руку и положил свою ладонь поверх ее. – Что-то ты немного позеленела.

Грейс тоже заметила это. Обычно белоснежная кожа Ханны вдруг приобрела серовато-зеленый оттенок, и на ее лбу и верхней губе выступили капельки пота. Наверняка очередная уловка Ханны, подумала она, но тут же ей стало стыдно.

Она поднялась и подошла к Ханне, которая сложила крест-накрест руки на груди и плотно их прижала к себе.

– О, моя дорогая… могу я что-нибудь сделать для тебя? Может быть, дать аспирин или воды?

Ханна так энергично затрясла головой, что ее волосы, собранные в хвост, взлетели кверху, хлестнув по запястью руки Грейс.

– Мой… желудок… О, Боже… Ох, меня сейчас стошнит!

Джек помог дочери подняться и проводил ее по коридору до ванной комнаты. Мгновение спустя он вернулся. Он выглядел озабоченным и немного беспомощным.

– Должно быть, она съела что-то не то, – сказал он. – У нее почти на все аллергия. Но как только я отвезу ее домой, у нее все пройдет.

– Послушай, папа, тебе не стоит оставлять Грейс, – сказал Бен. – Я завезу Ханну по дороге домой.

– Если ты действительно…

– Папа, я же сказал, я о ней позабочусь.

На мгновение что-то жесткое и колючее промелькнуло в лице Бена, так похожего на мужскую модель Ральфа Лоурена. И Грейс заметила это.

Несколько минут спустя появилась Ханна – бледная и слегка дрожащая, но спокойная.

– Я провожу вас обоих до машины, – сказал Джек, крепко прижимая ее к себе, а она сразу же спрятала лицо в мягких складках его свитера.

– Ты просто хочешь убедиться, что она по-прежнему на месте! – рассмеялся Бен. – Грейс, простите, мы бездельничали и не смогли вам помочь убрать посуду. Ужин удался на славу. И мне нравится ваш дом. – Он хлопнул Криса по плечу. – Эй, друг, не останавливайся на достигнутом, продолжай попытки.

– У-гу… мммм, – пробормотал Крис, слегка подвинувшись, но по-прежнему стараясь держаться подальше от группы, собравшейся у двери.

– Теперь получше? – спросила Грейс Ханну, помогая ей надевать пальто. – Я не могу отделаться от чувства вины. Зря я подала торт, он слишком жирный, да еще после всего, что мы съели. Да еще и орехи…

– Вы сказали "орехи"?

Ханна резко повернулась и уставилась на нее, не успев вдеть вторую руку в рукав.

– Ну да, это как раз то, чем торт…

– О, Боже! У меня же аллергия на орехи. Я думала, вы знаете.

Наблюдая за Ханной, которая – такая маленькая и беззащитная – торопливо выходила из дверей ее дома, как бы зажатая между высокими фигурами отца и брата, Грейс внезапно ощутила острый укол вины, ведь наверняка Ханна или Джек предупреждали ее, а она забыла.

Она вдруг почувствовала, что устала и измучилась настолько, что ей безумно захотелось лечь. Горячая ванна и – в кровать. Когда Джек проводит детей и вернется, она его тоже отправит домой. Грязную посуду оставит до завтра. Все остальное тоже подождет до утра.

Крис, чувствуя ее настроение, безмолвно, словно хозяин похоронного бюро, шел сзади. Схватив куртку с вешалки в прихожей, выдержанной в стиле эпохи королевы Виктории, он в мгновение ока очутился у двери.

– Я буду у Скалли… – пробормотал он.

– Ты же только что пришел оттуда.

Для нее не имело значения, что его лучший друг живет этажом ниже, это был вопрос принципа. К тому же Скалли всего одиннадцать лет. Почему Крис не дружит с ровесниками?

– Это ведь ты мне сказала, что я должен вернуться к ужину, – напряженно, но с настойчивой терпеливостью напомнил он.

Грейс чувствовала себя настолько опустошенной, что, наблюдая за тем, как он уходит, понимала, что не в состоянии остановить или хотя бы выбранить сына.

Чувствуя безумный приступ головной боли, Грейс направилась в ванную комнату за аспирином и тут обнаружила, что стоит только подумать о том, что получила всего сполна, как происходит какая-нибудь новая неприятность.

На полу, словно послесловие к злополучному ужину, красовалась лужица рвоты.

Надев толстые резиновые перчатки, она опустилась на колени и, едва сдерживая слезы и тошноту, принялась отмывать пол. В этот момент вошел Джек. Несколько секунд он смотрел на нее, а потом поднял, поставив на ноги.

– Тебе не надо бы этого делать, – мягко сказал он. – Я сам уберу.

– А почему не я? – раздраженно бросила она. – Только потому, что она твоя дочь? Из-за того, что мы никогда не станем так близки, что будем одинаково нести ответственность за то, что происходит с твоими и моими детьми?..

Слезы жгли ей глаза.

– Нет, Грейс, дело совсем не в этом, – сказал он, и его рот, показавшийся ей странно уязвимым на энергичном и испещренном морщинками лице, растянулся в иронической полуулыбке. – Я просто подумал, что тебе сегодня и без того досталось от Ханны.

– Это оказалось совсем не так уж и страшно, – сказала она и вдруг поймала себя на том, что соглашается с ним. – Ну, хорошо… Хотя это и не было ложем из розовых лепестков.

– Но ты справилась с трудностями вполне профессионально.

Он положил большие руки ей на плечи, и его улыбка стала таять, уступая место извиняющемуся выражению лица, в котором читалось сожаление о случившемся.

– Джек, значит, все вот так и будет продолжаться? Грейс почувствовала легкую дрожь.

– Я люблю тебя, – сказал он серьезным тоном, – и не хочу ставить в трудное положение.

По всему было видно, что ему стало неловко и он избегал ее взгляда.

– Значит, на большее ты не готов?! – вспылила она. – Будем спать каждый в своей квартире? Время от времени станем устраивать семейные сборища только для того, чтобы организовать очередной сеанс мазохизма?

Он молчал, и только глаза отражали его смущение. Когда он заговорил, голос его прозвучал взвешенно и вдумчиво.

– Я бы очень хотел сказать то, что тебе хочется услышать. Но ты права, все еще больше усложняется из-за того, что ситуация зависит не только от нас двоих. Давай постепенно, шаг за шагом продвигаться вперед.

Джек страстно хотел предложить ей большее… Намного большее. Пойдет ли он на это и сможет ли он это сделать… Если бы не разница в их возрасте. Если бы их дети – Крис и Ханна – не сопротивлялись их союзу так яростно.

Несколько минут тому назад, ожидая внизу вместе с Ханной, когда Бен подгонит машину, Джек впервые заглянул или, точнее, впервые позволил себе заглянуть в темные глубины ее сознания, чтобы разобраться, почему дочь чувствует себя такой несчастной. Да, временами она ведет себя возмутительно. Да, она жестка и холодна к Грейс. Но за ее нарочитой грубостью скрывается маленькая девочка, которая чувствует себя одинокой и покинутой, не в силах удержаться от выпадов против человека, в котором видит причину своих невзгод.

На мгновение он прикрыл глаза и, словно заново просматривая видеозапись, еще и еще раз переживал сцену, когда они стояли с Ханной внизу.

– Не надо, папочка. Правда, со мной все в порядке.

Едва уловимым движением она отодвинулась, многозначительно отстраняясь и от него, и от неуклюжей попытки утешить ее.

Она не заплачет: он знал, что она такая же упрямая, как и он сам. Но если бы страдание имело свое лицо, то оно было бы таким, как у Ханны в этот момент. Он тосковал по прошлому, когда мог схватить ее в охапку и прижать к груди, оберегая от опасности. Теперь она стояла рядом – тростинка на ветру, готовая сломаться.

– Поправляйся, – пожелал он ей, когда она спустилась с обочины тротуара, направляясь к машине Бена.

Она лишь взглянула на него… Долгим взглядом через плечо, полоснувшим его по сердцу. Взглядом, который красноречиво сказал ему, что в этот момент ее состояние не имеет для нее никакого значения. И он понимал, что во всем этом неизбежно присутствует Грейс. Ибо его жизнь – это не яйцо, где можно отделить желток от белка. Он должен двигаться с большой осторожностью, прежде чем решиться на следующий серьезный шаг…

– Ох, Джек, не знаю, смогу ли я все выдержать, – вздохнула Грейс. – Ждать, мучиться в догадках. Я уже слишком стара, чтобы гнаться за журавлем в небе.

– Я тоже.

Джек поднял пальцем ее подбородок, чтобы встретиться с ее пристальным взглядом. Неожиданно он показался ей намного старше и таким усталым, каким она его еще никогда не видела, хотя обычно он выглядел не старше своего возраста.

Глядя на себя глазами Джека, Грейс увидела маленькую женщину в голубых джинсах с влажными пятнами на коленках, в больших желтых резиновых перчатках, со слезами, струящимися по лицу.

Женщину, безумно влюбленную в этого большого, прекрасного мужчину, который не дает никаких обещаний, а лишь широко раскрывает свои объятия. Женщину, которая теряется в догадках, куда ведет их эта ненадежная и непознанная дорога и как бы ей не пришлось однажды очищаться совсем от другой грязи.