Я не видела и не слышала проклятого полукровку два дня. Или мне так казалось. Время ничто в этой тюрьме. У меня свои часы — где время отмеряется сном, явью и болью. Еще робкими воспоминаниями, но я берегу их, как крошечные неуловимые секунды.
Приходила толстая верийка-медичка, молча меняла повязки на истерзанной спине, и уходила, оставляя меня тяжелому мороку больного сна. Все повторялось. Я будто нырнула в проклятое прошлое и только ступила на землю Сердца Империи. Будто не было побега, Гектора, предательства Добровольца. Все только предстоит и закрутится проклятым колесом. Будет длиться вечность. Как и эти мысли, к которым я возвращаюсь снова и снова. Творю их, как заклинание, будто все еще не желаю примириться с реальностью. Теперь моя реальность — полукровка. Опасная гнусная тварь.
Появление Ларисса я предчувствовала спинным мозгом, ноющими ранами. Просто знала, что сейчас откроется дверь, и на пороге, которого я не вижу, появится проклятый ядовитый гад. Скорее всего, в желтом. Я услышала его неторопливые шаги, почувствовала, как он поддел край присохшей повязки, оглядывая раны. Я сцепила зубы и невольно зашипела, когда он аккуратно отдирал край. Это было больно, будто брызнули кислотой.
— Ну? — он встал рядом.
Я видела его коричневые мягкие сапоги, складки расшитой мантии, которую ненавидела.
— Как ты себя чувствуешь?
Я не хотела отвечать. Он сам все видит.
— Как человек, запоротый до полусмерти, господин управляющий.
Даже говорить оказалось больно — спину тут же запекло.
— Не выдумывай, — он вновь приподнял повязку. — При желании, с одного удара кнутом можно сломать позвоночник. У тебя же — лишь драматические царапины. Много крови, немного боли — и только.
— Драматические царапины? — несмотря на боль, я повернула голову. — Вы издеваетесь?
— Да, прелесть моя, царапины. Конечно, тебя щадили — это понятно даже дураку.
— Щадили? — я потеряла дар речи. Что бы тогда было, если бы не щадили?
— А ты что думала? — он нахмурился, в приторном голосе полоснула сталь. — Что с честью вынесла невыносимое? Не разочаровывай меня, это расстраивает. Я хочу лишь вразумить тебя, но не угробить. Но ты упряма.
— Что же вы за скользкий ядовитый выродок, господин управляющий? Вы самый гнусный человек, которого я знаю.
Полукровка лишь улыбнулся. Кажется, ему это польстило:
— Ты меня совсем не знаешь. И не забывай, — он покачал головой, — что это не моя прихоть.
— Может и не ваша, но это не имеет значения. Я видела ваше лицо и слышала ваши слова. Вы давали команду палачу.
— Тогда ты тем более должна ценить, что я приказал ему остановиться.
Меня передернуло от отвращения. Если бы могла — собственными руками вырвала бы его язык и швырнула собакам. Он понес бы великую утрату, лишившись возможности говорить.
— Я сыта вами по горло. Вами обоими.
— Вот как? Может, ты предпочитаешь другие блюда?
Я не понимала, куда он клонит, и не собиралась понимать. Надеюсь, когда-нибудь он подавится своим языком. Меня не покидало ощущение, что он методично мстит, но не понимала толком за что. Как де Во винит меня за то, что случилось с их семьей? До сих пор не забыл глупые неосторожные слова, сказанные в минуту отчаяния? Или есть что-то, о чем я просто не догадываюсь?
Ларисс вновь потянул край повязки, с интересом склонил голову, закивал:
— О да… Ты из тех, кому идут шрамы. Из редких женщин, способных вызывать сильные чувства. Они будоражат кровь, отнимают разум и будят самые низменные первобытные страсти. Великие королевы, непревзойденные преступницы, отменные шлюхи, к чьим ногам бросают города.
Что это? Признание безумца или оценка работорговца? Впрочем, плевать. Я хотела только одного: чтобы он ушел и перестал отравлять воздух моей тюрьмы. Исчез навсегда, сдох в своей норе.
— Кто такой Гектор? — эти слова прозвучали, как громовой раскат, как шальная пуля.
Я замерла, даже перестала дышать. Полукровка своими липкими пальцами дотянулся даже сюда. Откуда узнал? Я с трудом сглотнула и ответила не сразу:
— Понятия не имею.
— А теперь скажи: почему я не верю тебе?
Я молчала. Понимала, глупо отрицать. Если спрашивает — значит, все знает и без моих ответов. Он хочет забрать даже воспоминания, фантазию. Растоптать, испоганить, уничтожить. Нет, господин управляющий, так не пойдет.
— Я не знаю.
Я слышала, как он выдохнул. Злился. Пусть.
— Ты можешь отрицать что угодно, прелесть моя. Но я могу рассказать об этом твоему господину. Стоит ли добавлять, что ему это, мягко говоря, не понравится?
Я сглотнула и с трудом опустила голову на подушку:
— Мне плевать.
— Значит, ты понимаешь, о чем я хочу рассказать?
Я стиснула кулак так, что заломило пальцы:
— Нет.
Я не видела, скорее, почувствовала, что он усмехнулся:
— Значит, ты, все же, не бездушная кукла, как я начинал было думать.