Невольница: его проклятие

Глава 23

Я никогда не был поборником нарядов, но от черного уже устал. Еще месяц двор будет похож на унылую похоронную процессию. Черный особенно мертвит лица стариков, которые становятся лишь пергаментнее и старше, будто сами одной ногой в могиле. Черный умудряется даже задушить вечную красноту жирной блестящей рожи Октуса и его толстобрюхого сына. Меня он тоже уже душит.

Я мельком вгляделся в свое отражение — нечего рассматривать, уже два бесконечных месяца я видел в зеркале одно и то же — черное пятно, и грезил, наконец, увидеть красное.

Я почти жил в императорском дворце, который стал склепом, был неотступной тенью Пирама. И за это меня все ненавидели. Кто-то тайно, а кто-то явно. Меня все равно считали выскочкой, несмотря ни на что. День коронации отменит, наконец, это черное уныние. А день сложения мантии Октусом хотя бы заткнет рты наиболее опасливым. Угнетало другое — Тенал неотступно охотился за мной в дворцовых галереях. Высматривал, вынюхивал. Я даже заметил раба, который шпионил. И я, как нашкодивший мальчишка, бегал и прятался. Совершал редкие вылазки и вновь скрывался в личных покоях Пирама, куда старику без особого позволения не было хода. У него один разговор — требует, чтобы я вернул в столицу дочь. И терпение уже было на пределе. Я не намерен ему потакать.

Я закурил, велел готовить корвет и почти собрался выходить, когда заметил световой сигнал стационарного галавизора. Кому понадобилось? Я нажал на панель и увидел Вирею. Не ее саму, к счастью — лишь запись. Первым порывом было закрыть и затереть к чертовой матери, не просматривая, как делал всегда. Но сейчас решил просмотреть. Я вновь нажал на кнопку приема и наблюдал, как ее трехмерная фигура в натуральную величину, прогружаясь, вырисовывается тонкими голубыми лучами. Сколько я ее не видел? Почти три месяца. Нет… такое впечатление, что она еще вчера бросала на меня влажные умоляющие взгляды. Статная фигура в струящихся одеждах на какое-то время замерла, вытянув губы на полуслове, наконец, ожила:

— Здравствуй, Адриан. Мне надоело отправлять тебе сообщения, которые остаются без ответа. Готова поклясться — ты их даже не открываешь. Потому — это последнее. Если тебя не интересует, как живут в этой позорной ссылке твои дети — дело твое.

Я поставил на паузу, чувствуя, как мгновенно начинаю закипать. Она не меняется. И она не изменится. Манипуляции детьми — первейшее дело. Мне кажется, женщины рождаются с этим знанием. Дети меня интересуют — это мои дети, и я никогда от них не откажусь. Я люблю их, что бы она не говорила. Так, как умею, но все же, люблю. Если я не захотел разлучать девочек с матерью только из-за любви к ним, она восприняла это так, будто я пожелал избавиться и от детей тоже. Для них лучше быть вдали от отца, чем вдали от матери. Обиженные женщины слепы. Да, она обижена, я тому виной — я готов это принять, но почему она так и не захотела услышать меня? Ларисс называет это «лезть в бутылку». Все именно так. Теперь она стучит кулаками по стеклу и не понимает, почему там оказалась.

Я вновь закурил, нервно затянулся несколько раз, чувствуя, как горький дым обдирает горло. Зачем надо все усложнять? Женщины непостижимы. Я пытался понять лишь двоих и уже все проклял ко всем чертям. Сам не заметил, как докурил и едва не обжег пальцы.

Нужно дослушать, раз уж начал. Я нехотя снял с паузы и уставился в пол, лишь бы не смотреть в голубое лицо Виреи.

— Дело твое, Адриан. Надеюсь, девочки, когда вырастут, сумеют отплатить тебе тем же. У них есть добрая мать, которая научит расставлять приоритеты. Я в последний раз взываю к здравому смыслу и твоей совести, Адриан. Через месяц ты, наконец, получишь мантию Великого Сенатора Империи. Я должна быть на этой церемонии в качестве твоей законной жены. Я твоя жена! Я должна занять место, принадлежащее мне по праву. И по закону. Я согласна вернуться и не упрекать тебя за прошлое. Я согласна забыть об этой девке, из-за которой ты сошел с ума, хоть это и самое невыносимое для любящей жены. Я согласна беспрекословно выполнять все дворцовые протоколы, касающиеся супруги Великого Сенатора Империи. В противном случае я не буду больше просить, не буду унижаться. Я и так позволила себе больше, чем ты заслуживаешь. Я использую все свои связи, чтобы разрушить твою карьеру. Я использую все связи своего отца, чтобы окончательно настроить против тебя сенат. Я пойду в Совет Высоких домов, я пойду к Императору и заставлю его принять официальную жалобу, которую он не сможет проигнорировать, как бы ни благоволил к тебе. Если все это окажется бесполезным, я предпочту остаться почтенной вдовой Великого Сенатора со всеми вытекающими привилегиями, но не потерплю этот позор.

Я схватил стеклянную пепельницу, швырнул прямо в галавизор, в энергетическую таблетку, на которой «стояла» Вирея, но, к счастью, промахнулся. Стекло ударилось о камень колонны и разлетелось, как пыль.

Она мне угрожает… Твою мать, она мне угрожает! Признаться, когда я отправил ее на Атол, меня все же терзали некоторые муки совести. Какая к черту совесть!

Ноги ее не будет в этом доме! Ни сейчас, ни потом.

Я вышел в коридор, направляясь в кабинет Ларисса.

Ни сейчас, ни потом.

Брат по обыкновению сидел за столом. Непривычно видеть его в темном, но его излюбленная желтая мантия из талодесского атласа, которую он любил, как девица свое тряпье, была безвозвратно испорчена. Но сейчас эти воспоминания меня уже не заботили. Я заглянул в кабинет:

— Ларисс, я хочу, чтобы ты отдал Эмме покои Виреи. Сегодня же.

Он застыл, выпучив глаза, но возразить не успел. Я развернулся и пошел на парковку — меня ждали во дворце.