Обрученные судьбой

Глава 29

Ксения заметила, что хоругвь поменяла направление пути к вечеру, когда солнце пошло на убыль не там, где садилось по прежнему пути.

— Мы идем в Белоброды? — спросила она на следующий день, когда после ночлега в небольшой корчме отряд пана Заславского продолжил свой путь. Ежи, с которым Ксения ехала в тот момент, напрягся — она сразу почувствовала, как натянулись мышцы на руке, придерживающей ее за стан.

— Ишь, какая глазастая! — тихо и быстро проговорил он, и Ксения не сумела разобрать тон его голоса — не с издевкой ли он произнес эти слова. Ежи никогда не выказывал к ней неуважения или неприязни, держался подчеркнуто предупредительно, но Ксения явственно ощущала, что не по нраву ему. Вроде бы, и рассказывал ей о землях родных да разные сказки, шутил и смеялся. А глаза под густыми бровями, тронутые сединой, выдавали его с головой. Холодные были глаза. И виной тому было ее происхождение или она сама, Ксения так и не могла распознать, как ни пыталась.

— Мне просто привиделось, что мы ушли еще правее от края земли, где солнце встает, — пожала плечами Ксения, в очередной раз ловя на себе внимательный взгляд Владислава, что проезжал мимо в арьергард отряда, растянувшегося на дороге, еще мокрой от прошедшего этой ночью дождя. Его глаза потеплели на миг, когда встретились с ее глазами, и Ксении в который раз при этом взгляде показалось, будто сильные руки Владислава обняли ее. Она улыбнулась ему, а потом снова погрустнела, когда шляхтич разорвал их зрительный контакт, поскакал далее, понукая своего валаха перейти на галоп.

— Amantes amentes {1}, - проговорил тихо Ежи, когда Владислав уже удалился от них.

— Что ты сказал? — не поняла Ксения, решив, что не сумела разобрать какие-то слова в новом для нее польском наречии.

— Солнце греет не по-осеннему, вот что, — буркнул Ежи, натягивая повод, заставляя свою лошадь, обойти лужу на дороге, а не шагнуть в нее. Кто знает, какова ее глубина? А оступись кобыла, мало ли что может случиться!

Ксения кивнула ему в ответ и запрокинула голову вверх, подставляя лицо теплым лучам солнца. Ревун (вересень{2}, поправила себя мысленно Ксения) был на дворе. Листья деревьев в лесу уже почти полностью поменяли цвет с зеленых летних оттенков на более яркие, словно огненные всполохи. Судя по большим ярко-алым гроздьям рябины, что замечала Ксения в пути, осень будет дождливая по тем приметам, что рассказывали ей когда-то мамки. И верно — почти всю седмицу (тыдзень, снова поправилась Ксения) шел дождь — то мелкий, неприметный взгляду, но пробирающий почти до самых костей, то более смелый — крупными и частыми каплями. А вот нынче с утра с погодой им повезло — вдруг вышло солнце из-за серых туч, даря путникам свое тепло, ласково прогревая не просыхающие от дождя одежды. И на удивление Ксении, а еще на радость путникам оно не покидало небосвод ни на миг, так и грело их весь день.

Ксения повела легко плечами. Этим утром она сменила свою одежду на ту, что получила от старой хозяйки шляхетского двора, где они останавливались на ночлег позапрошлой ночью, и теперь пыталась привыкнуть к своему новому облику, который так тщательно рассмотрела во время отдыха дневного в большой дорожной луже, что образовалась после ночного ливня. На ней ныне была льняная рубаха с красивыми полосами вышивки по вороту и чуть выше локтей. Рукава у самых запястий были присобраны, что очень понравилось Ксении. Поверх рубахи надевалась юбка из темной плотной ткани, похожей на аксамит, но без вкраплений золотых нитей, а затем шнуровка {3} из того же полотна, что и юбка.

Катерина по неопытности так туго затянула ее Ксении, что та вдохнуть не смогла без боли в ребрах. Даже теперь, когда уже завязи были ослаблены, Ксении казалось, что ей по-прежнему тяжко дышать, вот и елозила на месте, то проверяя шнуровку на груди, то проводя рукой по стану туго обтянутому тканью.

Ксения закрыла глаза, наслаждаясь теплом, что разливало осеннее солнце, и улыбнулась довольно, вспоминая, как показалась впервые на глаза Владислава и его пахоликов в этом непривычном для нее платье. Она еще не понимала, отчего так ахнула Катерина, когда была завязана шнуровка на груди у Ксении, отчего та так осматривает ее с любопытством и каким-то странным смущением в глазах.

— Ксеня, ты ж как березонька! Краса-то какая! — прошептала Катерина, склоняя голову, что оглядеть себя в почти таком же наряде, что дала старая шляхтянка Ксении, только из более грубого на ощупь полотна. Нет, не такой у нее стан, как у этой, ставшей такой вдруг незнакомой, девушки, с которой Катерина когда-то делила келью. Но зато у самой Катерины кое-что получше есть — вон как распирает рубаху на груди, улыбнулась она и чуть ослабила ворот, позволяя тому слегка распахнуться, обнажая кожу.

А Ксения уже выходила из тесной каморки, спускалась по лестнице вниз, чтобы выйти из темной корчмы на двор, где под первыми лучами солнца уже седлали коней пахолики Владислава. Она надолго запомнит, как замерли они, глядя на нее в польском платье, как вспыхнули огнем восхищения глаза Владислава, что пошел к ней через двор, не замечая даже, что пару раз ступил в лужи сапогом.

— Чаровница моя, ты чаровница {4}, - прошептал он, поднимая ее ладонь к своим губам. — Я… ты…

А потом замолчал, не находя слов, поцеловал ее пальцы таким страстным поцелуем, что у Ксении ноги подогнулись вдруг, и она качнулась к нему, прислонилась к его плечу лбом, смущаясь от взглядов пахоликов, от того, как тесно облегает талию шнуровка, и как высоко она поднимает грудь. После свободных московитских одежд этот наряд казался ей таким открытым, таким непривычно тесным.

— Надо ехать! — вдруг громко проговорил Владислав, и от тона его голоса — резкого, недовольного — Ксения вздрогнула. Но он был зол не на нее, а на шляхтичей из местных фольварков, что пили этой ночью в корчме и сейчас вышли на двор, чтобы освежить голову в этой рассветной прохладе и немного протрезветь. Уж слишком горят глаза тех при виде стройной фигуры Ксении! Да и как не гореть глазу, когда она так красива…

Ксения не могла не вспоминать раз за разом восторженный шепот Владислава, когда они выехали со двора корчмы, щедро расплатившись с рандаром {5}, блеск его глаз, тепло его ладони, когда она пробиралась под плащ, что накинул ей на плечи Владислав еще там, на дворе, и сжимала легко талию, заставляя Ксению трепетать. Как давно они не были вместе! Как давно не целовал он ее губ долго и страстно, как давно его руки не касались ее обнаженной кожи…

— … это да! — вторгся в мысли Ксении неожиданно голос Ежи, прозвучавший над самым ухом, когда тот склонился поправить ее плащ, так и норовивший соскользнуть вниз, под копыта лошади. — Вот и узнаешь поближе.

А потом резко натянул поводья, останавливая кобылу: «Стой! Стой, чертово семя!». Ксения огляделась, чтобы выявить причину подобной остановки и заметила, как Владислав с одним из пахоликов съезжает с дороги в сторону, туда, где стояла одинокая сосна в нескольких десятках шагов от леса, из которого путники только выехали. Возле дерева Владислав спешился, оглядел внимательно что-то на широком стволе сосны, а потом махнул рукой остальным, езжайте, мол.

— Ну, вот и прибыли, панна! — усмехнулся Ежи. — Вот и прибыли.

— Куда прибыли? — спросила Ксения, наблюдая за Владиславом, что уже занял место в седле и вернулся в авангард отряда. Она услышала, как вдруг заволновались, заговорили пахолики, явно взбудораженные чем-то.

— Как куда? Куда путь держали, — ответил ей Ежи, понукая лошадь перейти на более быстрый шаг, приноравливаясь к темпу который задал Владислав для всего отряда. — Добро пожаловать в земли Крышеницких, панна. Родичей пана Владислава по матери. Видела, знаки смотрели на сосне? То карбы {6}, чтоб знали границы земель их. Как сосну миновали, так в их фольварк и въехали.

Ксения замерла, сжимая пальцы в кулак, как делала это всякий раз, волнуясь. Встреча с родичами Владислава, пусть и с дальними, ее тревожила. Она попыталась вспомнить все, что рассказывал ей Владек про свою родню со стороны матери, но из-за волнения сумела вытащить из глубин памяти только то, что они были из незнатного шляхетского рода, что придерживались православной веры. Только это…

Через версты три, не более, на краю земли показалось небольшое селение, от которого, видимо, разглядев приближающихся путников, навстречу хоругви Владислава направились всадники. Приблизившись на расстояние, когда уже можно было разглядеть стяг, что вез один из пахоликов, ехавший сразу за Владиславом, всадники придержали лошадей. Тут же раздался гулкий звук рога, на который последовал ответ от отряда Заславского, а сам Владислав вдруг сорвался с места и помчался навстречу подававшим приветствие.

— Это братья пана Владека, — пояснил Ежи, напрягая глаза и вглядываясь вдаль. — Плохо разберу, есть ли там сам пан Петрусь, то дядя пана, родной брат его мати.

Выяснилось, что пан Петр Крышеницкий не выехал навстречу путникам, что заехали в его фольварк на закате. Он был занят важным делом: следил за холопами, что готовили вотчину к большому празднеству да ольстры {7} подготавливал, в которых завтра повезет его дочь добро в новый дом. Завтра с самого утра в земле Крышеницких ожидали дорогих гостей, что ехали за самым дорогим сокровищем пана — его дочерью Касей. Завтра в фольварке Крышеницких была свадьба.

Потому пан Петрусь встретил Владислава и его людей только во дворе, быстро приложившись к спинам нерасторопных по его мнению хлопов, что уж слишком медленно принимали из рук прибывших лошадей и отводили тех прочь со двора, чтобы на лугу растереть от души травой взмыленные от долгой дороги шкуры.

— Владусь! Владусь, чтоб меня черти взяли! — крикнул пан Петрусь и обхватил племянника в объятии, настолько крепком, насколько позволял пану его большой живот.

— Дядко Петрусь!

Родичи быстро расцеловались троекратно, а потом Владислава заключила в объятия женщина в синем рантухе в тон ее платью, что сбежала с крыльца навстречу прибывшим.

— Владусь, какой же ты стал! — с гордостью сказала она, гладя Владислава по широким плечам. — Даже наш Костусь не сравняется с тобой ростом, как я погляжу. Кровь Заславских то, не Крышеницких! — она вдруг взглянула на двор за Владислава и только сейчас заметила ту, что уже давно разглядывал пан Петрусь и ее сыновья. Ксения же, с трудом подавив в себе желание спрятаться за спину Ежи, подле которого стояла сейчас, распрямила спину, стараясь казаться невозмутимой. Владислав обернулся на нее и протянул руку в ее сторону ладонью вверх, призывая подойти ближе, и ей пришлось подчиниться его немой просьбе, пересечь расстояние, разделявшее их, маленькими степенными шажками и вложить слегка дрожащие пальчики в его ладонь. Владислав кивнул ей коротко, а потом повернулся к родичам, замершим подле крыльца, ожидающим его слов.

— Это моя Ксения, — проговорил Владек медленно и твердо, будто эта короткая реплика должна была все сказать его родным. А потом добавил, уже мягче, глядя на притихшую, опустившую глаза Ксению. — Будущая хозяйка Белоброд.

Первой опомнилась от удивления, что ясно отразилось на лицах родных Владислава, пани Крышеницкая. Толкнула мужа в бок, легко ударила по плечам сыновьям.

— Что замерли, Крышеницкие? Дела нет? Или забыли про то, что люди с дороги? Пойдем, милая, со мной, — она взяла Ксению под руку и повела в сени, не останавливаясь ни на миг в своей речи. — Видать, притомилась с дороги-то. У нас хоть и верх дном нынче — завтра дочь замуж отдаем, вот и бегаем — но тебе послужим от души.

Пан Петрусь проводил взглядом жену, уводящую в комнаты приехавшую с родичем девушку, кивнул второй (видать, служанке, раз так жалась к прибывшей), ступай, мол, следом за хозяйкой. Сам же обхватил Владислава рукой за плечи после того, как тот вымыл лицо и руки в кадке, что стояла у самого крыльца каменницы {8}, и повел его в гридню за стол, который спешно по приказу пани накрывали две холопки.

— Ну, милый родич, рассказывай как на духу, потому как я в толк взять никак не могу, — пан Петрусь проводил взглядом каждого из пахоликов Владислава, что входили в гридню и рассаживались за столом. А потом зыркнул из-под бровей сурово на одного из сыновей, Костуся, что хотел сесть поближе к ним на лавке да толки их послушать, заставляя того отсесть подальше. — Жинка она тебе или нареченная? Какого рода? Из какого фольварка? Что за посаг {9} дали за ней?

Владислав с наслаждением отхлебнул меда из поставленной перед ним кружки, а потом откинулся назад, на стену, улыбнулся дядьке, что глядел на него хмуро, щипая свой длинный ус.

— Ни жена она мне пока, не нареченная. Из рода знатного, но не местного. Из земли пограничной. А что до посага, то разве красы ее не довольно? Вон как твои сыны на нее глаза глядели.

При этих словах Владислава пан Петрусь еще больше помрачнел лицом, взглянул на Ежи, сидевшего напротив них за столом, исподлобья, будто того обвиняя в чем.

— Знать, правду текун {10} сказал, что давеча останавливался на ночь в корчме Арона. Знать, и вправду, везешь московитку с собой. Ополоумел ты, что ли, Владусь? Вот уж не думал, что тебе дурь такая в голову придет! Московитку в дом свой ввести! Это ж слыхано?! И кому — сыну Заславского! Одно дело, что басурманку {11} в жены брать.

Владислав с силой опустил кружку на стол, расплескивая мед на столешницу. На резкий звук пооборачивались пахолики его хоругви, напряглись тут же, глядя на окаменевшее лицо своего пана, огляделись вокруг, готовые при нужде в бой вступить, коли дело дойдет до драки.

— Ты, дядко, говори да не заговаривайся! Я решил так, то так тому и быть, — едва слышно проговорил Владислав в наступившей в гридне тишине. Даже холопки замерли с кувшинами в руках над столом. — Она для меня все. И нет мне иного пути, как привести ее в свой дом, женой своей сделать. Без того нет мне ни покоя, ни счастья.

— А ко мне зачем завернул, коли к себе шел? — проговорил запальчиво пан Петрусь. — Думал, что я, как схизматик, московитку привечу? Против Стефана Заславского пойду? — он долго смотрел в глаза племянника, что так и сверкали ныне холодом, а потом вдруг хлопнул его по плечу со всей силы и расхохотался в голос. — И ведь пойду же! Знал, дьяволенок черноокий, что пойду! — он поймал Владислава за голову, притянул к себе и поцеловал того в голову, чуть повыше уха, смеясь недовольству племянника этой лаской. За столом тут же снова загудели, заговорили, возобновились шутки и смех. Засуетились холопки.

— Такой же дурень ты, Владусь, как и батька твой, и мати. Что в голову втемяшилось, то не выбить! — говорил, глядя на племянника с улыбкой, пан Петрусь во время ужина. — Ты ешь, Владусь, ешь, вон еще колбасок возьми. Мы знаешь, каких колбас на завтра закоптили? А завтра-то у нас свадьба, Костусь или Лешко сказали тебе уже? Касю отдаем. Пришла ее пора. Вот завтра и свадьба… Так о чем я говорил тебе? А! Алюта {12}! Говорил я Алюсе, что не будет ей житья с Заславским, но нет же! Не такова она, чтоб под мужем ходить. А зря! И вот оно! Вот оно как… — пан Петрусь замолчал на миг, пощипывая ус, а потом снова встрепенулся, склонился к Владиславу поближе. — А что делать-то будешь с московиткой этой? Она ж схизматичка, верно? И как под венец-то ее? Перекрестится в латинскую?

Владислав вдруг вспомнил, как вздрогнула Ксения, подняв глаза на ворота Крышеницких, а потом резко повернулся к углу гридни, в котором у схизамтиков образа их святых по обычаю стояли. Пусто. Даже полки нет, на которых ранее лики стояли.

— Вот дела-то какие, — тихо сказал пан Петрусь, вдруг отводя глаза от внимательного взгляда Владислава. — Два года назад сосед мой, пан Злобыш, отхватил от моих земель кусок. Там хоть и ройст {13} с полверсты да леса есть немного, а лес-то… В общем, договориться мы не сумели, пришлось к подкоморию ехать. А там уж люди подсказали, что вернее будет, коли из схизмы уйду. Католику с католиком суд держать достойнее, чем схизматику с католиком. А там и Кася на Большую ярмарку Леху Яншинскому запала в душу, а Яншинские род дюже справный, только латинский. И теперь я, Владусь, Ангелов {14} пою. Такие дела…

— А что к отцу-то не писал про суд? Глядишь, помог чем, — Владислав не смог сейчас смотреть на дядьку, что казалось, вдруг сжался, сгорбился, крутя в руках кружку с медом. Пан Петрусь только усмехнулся.

— Ну, так он и помог. Он же совет мне дал про латинство. Не родич ему схизматик после смерти Алюты, не родич…

Владислав коротко кивнул, отпивая меда из кружки, чтобы пропустить момент, когда он должен был отвечать дяде. Да и что он мог ответить на это? Он знал, что отец не привечает Крышеницких, не любит тех, как обычно не любят тех, кого по слепоте своей винят во всех грехах, забывая о своей вине. Так и Стефан Заславский винил род жены за то, что воспитали Элену такой, какой она вышла. Хотя какая вина в том родичей?

— А церквы-то остались в повете греческие? — тихо спросил пана Петруся Владислав, и тот взглянул на него пристально, будто пытаясь что-то прочитать в его темных глазах.

— Была одна в верстах семи-восьми от края фольварка моего. Пожелаешь, пошлем завтра кого узнать, под кем теперь она — под патриархом или под папой. А тебе на что то?

— А я венчаться хочу, дядко Петрусь, — ответил ему Владислав, и пан Петрусь подавился медом, которое пил в тот момент. А потом уставился на родича, не отрывая глаз, не замечая, что мед медленно стекает по его усам, капает на жупан.

— Ты сдурел, Владусь! — прошептал его дядя. — И потом — для чего тебе то?

— А еще хочу чтобы ты моим райеком {15} стал на заречинах {16}, - словно не слыша его, продолжил Владислав. — Станешь моим райеком? Оттого и приехал сюда, дядко.

Уже около полуночи, когда беседа за столом уже затихла, когда многие из пахоликов спали, положив голову на руки на столе или все же добравшись до постели на полу гридни, когда пан Петрусь, тяжело ступая и качая хмельной головой, ушел к себе в спальню, Владислав вдруг поднялся из-за стола и прошел к одной из плотно закрытых дверей. Он знал, что за ней, за этой дверью, спят дочери пана Петруся, и именно там разместили на ночлег Ксению и Катерину. Почему-то именно сейчас ему вдруг захотелось увидеть кохану, дотронуться до ее волос, разметавшихся по подушке, словно солнечные лучи. Но он не мог, не смел войти в девичью.

Завтра, уже завтра… Завтра утром поднимется солнце, пробуждая новый день, и тогда Владислав снова увидит ее. Так это странно, подумалось ему, тосковать по женщине, когда она спит в соседней горнице, когда пройдет всего ночь до их встречи.

Но прошло гораздо больше времени прежде, чем Владислав увидел Ксению. Он поднялся задолго после рассвета, когда на дворе уже вовсю суетились в ожидании долгожданных гостей к свадьбе — жениха и его родни, что должны были прибыть к полудню. Часть его пахоликов помогала грузить телеги, на которых уже скоро увезет в свою вотчину посаг дочери пана Петруся Лех Яншинский. Другая часть ушла проверить лошадей хоругви, что не поместились в конюшни фольварка, а заодно и прийти в себя после той попойки, что случилось вчера вечером. Давненько они не позволяли себе такого, ведь впервые за долгое время они оставались на одном месте дольше, чем на одну ночь.

Пани Крышеницкая вынесла Владиславу негустой простокваши в небольшом глиняном горшочке прямо во двор, где он, скинув жупан и рубаху, лил на голову и грудь холодной воды из колодца. Она же и рассказала ему, что пан Петрусь с сыновьями уехал к границам фольварка свадебных гостей встречать, а московитки, что с Владиславом приехали, ушли вместе с девицами местными венки готовить на свадьбу.

— Ныне розмарин зацвел вдруг, — продолжила она, протягивая ему рушник, что висел у нее на плече, чтобы он вытер мокрое лицо, а потом с улыбкой наблюдала, как жадно он пьет простоквашу. Совсем как Петрусь этим утром. Она покачала головой — это ж надо так вчера разгуляться! — Раз розмарин цветет, то хорошо. Хороший то знак. Я Касе сказала, чтобы девки проследили и за вашими венками. Не думаю, что московитка твоя ведает, как делать надобно. И, правда, женишься, Владусь?

— Женюсь, пани Мария, — коротко ответил он ей.

— Любишь ее?

— Люблю.

Пани Крышеницкая протянула руку и ласково потрепала Владислава за черные вихры. Красивый, дьявол, вон как холопки засматриваются на него, на эти глаза чаровника, на широкие плечи и грудь. И нет же, довелось ему сердце отдать девице да непростой! И чем ему местные паненки не милы? Чем не пригожи? Она уже знала, что задумали Петрусь с племянником, и только головой качать могла. Ой, и что будет дальше, когда в магнатстве Заславского узнают об том?

Но уже скоро пани Мария и думать забыла об этих мыслях, занятая подготовкой дочери к свадьбе. Едва-едва женщины успели нарядить Касю в свадебный наряд, едва успели обвить яркими лентами венок девичий, как двор наполнился шумом, звуками дуды {17} и скрипели, криками. А громче всех кричал жених — невысокий, но статный шляхтич с русой гривой волос, что виднелись из-под шапки, да недлинными усами.

— Где? Где панна невеста? Где панна нареченная моя?

Ксения потерялась в толпе наряженных девушек, что провели ночь и первую половину дня подле невесты. Теперь же они хлынули вслед за ней, что отдавали в чужой род сегодня, во двор, потащив за собой растерянную Ксению. Она смущалась от этих громких криков и смеха, от шуток, которыми обменивались парни и девушки, оглядывалась вокруг, пытаясь найти хотя бы одно лицо среди этих незнакомых. Она хотела было отступить с крыльца, к перильцам которого ее прижало ватагой девушек, скрыться в темноте дома и, уступая душевной слабости, отсидеться там. Но вот ее пальцы, лежащие на перилах, легко тронула мужская рука, и она, обернувшись в испуге, встретилась с глазами с Владиславом, что сумел протиснуться через толпу к крыльцу.

— Я рядом, — прошептал он одними губами, и она, смущенно улыбаясь, кивнула в ответ. Он кивнул головой на происходящее во дворе, мол, смотри, и Ксения подчинилась. Теперь, когда в ее душе перестал метаться страх, в ней вдруг проснулось любопытство — даже подготовка к свадьбе тут была другая.

А на дворе тем временем уже шел торг между женихом и старшим братом Каси. Костусь делал вид, что ему мало тех грошей, что отсыпал в шапку Лех за косу невесты, потому хмурил брови и то и дело подносил нож к волосам сестры, будто намереваясь отрезать косу под корень. Наконец будущие родичи сошлись в цене, и Костусь расплел длинные волосы Каси в знак того, что та идет под венец девственницей.

Ксения почувствовала, как по ее лицу побежали теплые слезы, когда увидела, как тихо заплакала невеста, не отводя счастливых глаз от жениха, как прижала платок к губам пани Крышеницкая, как спрятал в шапке лицо отец невесты. Она плакала все время, что по обычаю голосила Кася, прощаясь с отчим домом перед отъездом в церковь. Каждое слово, произнесенное невестой, отпечатывалось в сердце Ксении. Она как никто понимала, как это тяжко прощаться с родным домом. Все эти люди… они просто не понимают…

Уже когда возки, украшенные лентами и цветами, были заполнены пассажирами, и были готовы тронуться в путь в костел, что стоял в четырех верстах от фольварка Крышеницких, а двор почти опустел, на пальцы Ксении снова легла ладонь Владислава.

— Мне надобно ехать в костел. Ты побудешь тут? Я уже попросил найти Катерину, чтоб не так одиноко было тебе, пока мы в костеле.

Ксения видела, как не по себе ему нынче, когда он вынужден оставить ее одну в вотчине дяди. Но и не ехать в храм он не мог, она понимала это, а потому кивнула несмело, отпуская его. А потом еще долго стояла на прежнем месте на крыльце, чуть поодаль от входа в дом. Она наблюдала, как ставят столы во дворе, подготавливая пир, что устроят здесь после того, как молодые с гостями вернутся из храма, слушала, как перекликаются холопки, расстилая скатерти, расставляя посуду, как ругает эконом зазевавшегося холопа, что чуть было не уронил бочонок с брагой на землю. Слушала, но не слышала, погруженная в свои мысли.

Она была одна, прижавшись спиной к перилам, чтобы не мешать холопкам, ходившим мимо нее в дом или из дома. Катерина, видимо, забыла о ней совсем, занятая Влодзимежем, и Ксения не могла винить ее за это. Но почему-то именно сейчас одиночество почувствовалось ею как никогда ранее. Именно сейчас, когда она была одна среди этой праздничной суеты и смеха, среди этого предвкушения веселья… одна…

Ксения не знала, сколько простояла так, потерявшись во времени за своими думами. Очнулась она только, когда за воротами раздался звук копыт, что ударили по бревенчатому настилу перед самым въездом в вотчину, и во двор влетел валах Владислава. Шляхтич спрыгнул с него и, бросив поводья подоспевшему холопу, в несколько шагов пересек двор, подошел к Ксении, смотревшей на него такими счастливыми глазами, что у него перехватило дыхание.

— Ты приехал! — прошептала она, а он взял ее руки и, прикоснувшись к ним губами, прижал к груди.

— Я едва выстоял мессу, — улыбнулся он. — Мне отчего-то привиделось, что я вернусь, а тебя тут нет. Я тотчас уехал, как все закончилось, летел, будто на крыльях.

Ксения смотрела на него, не в силах отвести взгляд. И после, уже за столом, когда вернувшиеся в вотчину Крышеницких гости расселись по скамьям, когда раздавались орации одна за другой, когда свадьба зашумела в голос. Сначала она смущалась, опускала глаза, не знала куда деть руки. Для нее казалось непривычным и странным, что все — и мужчины, и женщины — сели за один стол, и даже, бывало, бок о бок друг друга, могли легко тронуть друг друга за плечо, отпустить шутку в сторону девиц, что хихикали смущенно, прикрывая рот ладошкой, или вообще прошептать в самое ушко под грозным взглядом старших. Но это смущение прошло со временем, да и как ему не пройти, ведь подле нее сидел Владислав, и так ласково гладил ее ладонь, которую она опустила на лавку. И она все чаще перестала отводить стыдливо глаза, все чаще улыбалась несмело шуткам и здравицам, все чаще кидала взгляды на Владислава, краснея под внимательными взорами пана и пани Крышеницких, когда случайно встречалась с ними глазами при этом.

Но как можно было отвести глаза от Владислава! Как же он был красив! Ксения почти не слушала ни речей, ни шуток гостей, а только кидала исподтишка частые взгляды на шляхтича, что сидел подле нее. Ныне он был облачен согласно своему положению — в богато расшитый золотом жупан, с тяжелым от золотых украшений поясом. Даже сабля, висевшая в ножнах на поясе, была богатой на зависть другим молодым шляхтичам. Но дело было не только в богатстве его наряда и оружия. Ксения с замиранием сердца слушала его смех, его голос, когда он произносил здравицы молодым, смотрела, как блестят его глаза, как он откидывает со лба непослушную прядь волос.

Спустя некоторое время, когда некоторые гости уже порядком захмелели, а остальных так и тянуло пуститься в пляс под задорные звуки дуды, даже ноги уже сами двигались под столом, Ксения тронула за плечо пани Крышеницкая.

— Пойдем со мной, — тихо сказала она. Ксения удивленно оглянулась на нее, а потом на Владислава. Его глаза смотрели на нее с таким странным выражением, что Ксения невольно встревожилась, но все же последовала за хозяйкой в дом после короткого кивка шляхтича. Там, в горнице, где Ксения провела эту ночь с остальными девицами, пани Крышеницкая пригласила ее присесть, а сама вдруг зашла ей за спину и аккуратно расплела косу, разобрала волосы на пряди, что волнами легли на плечи Ксении.

— Что…? — удивленно обернулась Ксения, недоумевая тому, что пани Мария делала сейчас.

— Я ведаю, панна — не дева, — проговорила она, разворачивая Ксению обратно от себя, не обращая внимания на удивление Ксении. — Но пусть будет так. Панне так красиво. И пусть злых языков ныне не будет, — она расправила ладонями волосы девушки, а потом надела на ее голову венок розмарина, мирта, калины и других растений, что был сплетен ныне утром перед свадьбой девицами фольварка. Он был велик Ксении, и пани Марии пришлось опустить значительную часть его на затылок, чтобы девушка ненароком не уронила его. — Пошли, панна, пришло время.

В сенях пани Крышеницкая придержала Ксению за рукав рубахи, повернула к себе лицом, вглядываясь в него внимательно в скудном свете, что шел со двора через распахнутую дверь.

— Любишь ли его? Владуся любишь? — спросила она так тихо, что Ксения едва разобрала ее слова через музыку, смех и крики, топот ног в танце, что шли со двора. Ксения не отвела от ее пытливого взора глаз, только кивнула робко, стараясь не уронить венка с головы. Она шестым чувством знала, что сейчас произойдет нечто там, на дворе, едва она только выйдет с пани Марией на крыльцо. И это что-то было связано с ней.

Пани Мария недолго смотрела ей в глаза настороженно. Вот она нашла, что искала в этих голубых глазах, которые настолько вскружили голову шляхтича. Черты ее лица тут же смягчились, улыбка скользнула по губам.

— Ну, тогда, пошли, моя милая. Пришло время…

1. Влюбленные безумны (лат.)

2. Сентябрь (старорусск., польск.)

3. Женская верхняя одежда в виде безрукавки, которую зашнуровывают спереди

4. Волшебница, колдунья, ворожея, либо — красавица, прелестница

5. Или арендарь — корчмарь-арендатор

6. Знаки, насечки, черты

7. Дорожный ларец

8. Каменный шляхетский дом

9. Приданое

10. Гонец, курьер

11. Имеется в виду — турчанку

12. Одно из слагаемых имени Елена

13. Болотистое место, заросшее кустами

14. Имеется в виду “Angelus”, католическая молитва

15. Главное действующее лицо на сватанье, помолвке, свадьбе, сват

16. Предсвадебный обряд обручения (zaręczyny). Семейно-общественная форма санкционирования брака в Речи Посполитой, признание его родными и односельчанами

17. Музыкальный инструмент, напоминающий волынку