Глава 6

В лесу стоянка была недолгой — всего одна ночь, на протяжении которой Ксения не смогла даже глаз сомкнуть. Не из-за того, что натерпелась днем, нет. Из-за долгого и протяжного воя, что доносился из глухой лесной чащи.

Заночевать в лесу было ошибкой, ведь в это время эти серые хищники редко кого боялись. Они привыкли питаться человечиной, которой им вдосталь хватало в это смутное время, когда чуть ли не каждый Божий день лилась человеческая кровь. Потому-то волки в последнее время осмелели: стали все чаще выходить из леса, нападать на малые группы редких путников или даже заходить в деревеньки, что находились поблизости. А уж остаться в лесу на ночевку было и вовсе сущим безумием.

Ляхи всю ночь караулили с ярко-горящими факелами в руках, окружив поляну по периметру, поместив в центр охраняемого круга лошадей и возок с пленницами. То ли волки были сыты в ту ночь, то ли испугались многочисленных огней, но к поляне они близко не подходили, только ходили в темноте леса вокруг и протяжно выли, будто запугивая путников, дерзнувших вторгнуться в их владения.

Так и не отдохнувшие за прошедшую ночь люди собрали свои пожитки и снова тронулись в путь, едва сквозь густые ветви лесных деревьев забрезжил рассвет. Воины были раздражены до крайности, злы от того, что не спали толком, а впереди предстоял еще долгий переход. Ведь было необходимо как можно быстрее покинуть эти земли, где слишком много было городков и вотчин, верных нынешнему московскому царю или просто ненавидящих поляков всей душой и с радостью пустивших бы им кишки.

Кроме того, опасались, что в вотчине Северского уже знают о том, что боярыня захвачена в полон, а значит, по их следам могла идти боярская дружина. И пусть часть ратников, по сведениям Владислава, Северский скрепя сердце предоставил под знамена Москвы на время ее осады Тушинским вором и польскими авантюристами — в стенах усадьбы оставалось еще как минимум более полусотни воинов, а это было больше, чем сам Владислав мог выставить ныне против Северского.

Под вечер вдруг зарядил моросящий противный дождь, от которого моментально отсырела одежда, стали тяжелыми волосы, упали перья на шапках ляхов. Он не успокоился и ночью, не позволяя людям толком отдохнуть, ни последующим днем, прекратившись только во второй половине дня. Однако даже яркое солнце, сменившее на небосклоне серость дождевых облаков, не добавило благости в настроения путников, в отсыревшей одежде и хлюпающих водой сапогах.

Ксения прямо кожей ощущала, насколько злы ляхи — они часто переругивались злобно во время пути, а на привале два пахолика даже вцепились друг другу в горло, явно что-то не поделив. Только вмешательство Владислава смогло оставить драку в самом ее зачатке. Ляхи разошлись, недовольно бурча друг на друга, в отряде снова повисла тишина, но это была тягостная тишь, будто перед грозой.

После, когда в конце светового дня устраивались на ночлег, никто не смеялся, как бывало прежде, не шутил, даже не переговаривались меж собой, стремясь быстрее упасть на землю и дать отдых напряженным членам. Поэтому Ксения ничуть не удивилась, когда вспыхнула ссора даже между Марфой и хмурым Ежи.

У женщин к вечеру этого дня вышли все припасы, что те брали в дорогу, потому им волей неволей пришлось просить ужин у поляков. Усатый лях, явно недовольный своим поручением, принес им небольшой котелок ячменной каши, что к вечеру была сварена на костре, и немного хлеба. Марфута, принимая еду из рук ляха, кашу, выглядевшую одним плотным куском да еще пригоревшим с одного бока, отвергла, поджимая губы, но хлеб взяла. Ее поведение вызвало злость у Ежи, который не преминул выказать стоявшей перед ним женщине, кроя ту последними словами на польском языке. Марфа не осталась в долгу, накричала на ляха и вывернула кашу прямо на землю, утверждая, что даже собаки недостойны такой еды. Только вмешательство Ксении спасло этих двоих от продолжения ссоры, когда они уже были в прямом смысле этого слова перейти от слов к действиям.

— Благодарствуем за хлеб, — она кивнула поляку, одновременно тяня Марфу за рукав в возок, настойчиво и твердо. Той пришлось подчиниться, но прежде чем забраться внутрь она все же бросила напоследок усатому ляху:

— А это варево сами жрите! Мы же не будем!

— Да по мне хоть попередохните тут с голодухи, пся крев! Что он тольки с вами возится, аки с торбами писанными?! — сплюнул Ежи сквозь зубы под колеса возка и ушел прочь.

— Ты сама же говорила, Марфута, что ляхов дразнить не надо, и вот что творишь! А кабы он побил тебя? Видела ведь, как кулаки часто сжимал! — выговаривала Ксения своей служанке, хотя понимала, отчего произошла эта неприятная сцена. Непогода, от которой даже немного отсырел аксамит на потолке возка, до сих пор неясное положение женщин при ляхах, что постоянно держало в напряжении и не давало даже духа перевести — все это наполняло душу какой-то странной злостью на недолю свою, что так и требовала выхода. А у Марфуты к тому же разлука с маленьким ее, с дитем, помимо всего. Ксения слышала, как та плакала прошлой ночью — тихо, почти бесшумно, чтобы не разбудить свою хозяйку, и от этого еще тоскливее становилось на душе.

После того, как на землю опустилась ночная темнота, а поляки, немного посидев у ярко-горящего костра, пуская по кругу глиняную бутыль с длинным узким горлышком, завалились спать, к возку подошел Ежи и приказал уже приготовившейся ко сну Ксении следовать за ним, мол, пан зовет. Та встревожилась, руки задрожали вмиг от того предательского страха, что тут же вполз в душу серебряной змеей. Марфута, тоже перепуганная как и боярыня, принялась прибирать ту, но Ежи прикрикнул на них:

— Что копаетесь там? А ну быстрее! Пан не любит ждать, тольки пуще разозлится.

Потому Ксения остановила Марфу, которая пыталась дрожащими руками завязать кику на голове боярыни да так и не могла этого сделать, поплотнее запахнула опашень, что был наброшен на плечи и вышла из возка. Как есть — в одном повойнике, плотно скрывающем волосы от постороннего взгляда, без летника, даже без долгорукавки, что успели снять, готовясь ко сну. Шла будто холопка какая, в одной рубахе да сарафане, пусть и богато расшитом, что только и успели натянуть впопыхах.

Владислав ждал ее неподалеку от лагеря, лежа на расстеленном на траве кунтуше, под головой устроив седло. Он держал в одной руке похожую бутыль, которую Ксения видела ныне вечером у костра, в другой был нож с длинным узким лезвием и рукояткой, украшенной камнями, что вспыхивали отблесками ярко-пылающего огня неподалеку.

— Панна, Владек, — произнес глухо Ежи и слегка подтолкнул Ксению в спину, заставляя приблизиться к шляхтичу. Тот даже головы не повернул в их сторону, продолжая смотреть, как играет огонь на лезвии ножа. Ежи обогнул Ксению и ушел к костру, принялся за чистку сабли, что достал из своих ножен. Один из лежащих подле него ляхов приподнял голову и что-то спросил его, Ежи ответил ему, кивнув головой в сторону, где лежал Владислав, и лях обернулся назад, а после рассмеялся, запрокинув голову назад.

Ксения не могла слышать, о чем они говорили, уж слишком далеко они были от того места, где она находилась. Но поняла, что именно они обсуждают, и что ожидает ее, судя по всему, похолодела от нахлынувшей волны страха. Нельзя сказать, что она не знала, что этот момент настанет, он был неизбежен, но Ксения не была готова принять свою недолю так скоро.

Владек же тем временем сел и посмотрел на нее, долго и внимательно. Она не могла различить выражение его лица — он сидел спиной к костру, и оно было скрыто в темноте. Зато сама она была на хорошем виду, освещенная светом огня, позволяющим разглядеть почти все детали.

— Я слыхал, панна ныне была весьма недовольна своим ужином, — медленно проговорил Владислав. — Панна привыкла к более изысканной пище. Но панне не следует забывать, что она ныне не у себя в тереме, а в хоругви.

О, как я могу забыть это, подумала Ксения едко, но вслух этого не произнесла, лишь потупила взор и тихо, но твердо прошептала:

— Ту кашу, что нам принесли, трудно было назвать ужином. Поварство — не мужское дело, — Ксения помолчала, а потом проговорила. — Быть может, пан будет так добр, что выделит нам немного припасов, дабы мы сами варили для себя.

Владислав поразмышлял над ее просьбой, а потом кивнул, отхлебнув изрядно из бутыли, проливая несколько капель на жупан, что вызвало громкое чертыханье с его стороны.

— Твоя служанка будет кухарить, панна, — сказал он после. — Но будет варить не только для вас, а для всей хоругви моей.

Ксения едва сдержала вскрик, что так и рвался из груди. Да уж, обрадуется Марфа своим новым обязанностям, удружила ей Ксеня, так удружила!

— А не боишься, что потравит она твою хоругвь, пан? — не смогла удержаться от едкой реплики боярыня, сама себя в душе коря за дерзость. Отчего она не может не дразнить этого ляха? Чего хочет добиться этим? Ответов на эти вопросы Ксения и сама не знала.

— Не боюсь, панна. Потравишь нас, так идти вам куда? Кругом только хищники — четвероногие да двуногие. Последние будут худшей долей, панна. Смерть от клыков волков куда помилосерднее. А с нами — все покойнее. Да и сами первые пробу снимать будете. Первые же на тот свет и отправитесь!

Снова между ними воцарилось молчание, нарушаемое изредка тихим ржанием лошадей, доносившимся со стороны лагеря. Потом Владислав снова отхлебнул из бутыли, повернулся к Ксении и, глядя пристально на ту, отложил в сторону нож, похлопал ладонью по расстеленному кунтушу, призывая ее сесть подле него. Ксения, как завороженная, смотрела на эту руку с перстнями, блеснувшими в редком свете костра, но с места не двинулась, покачала головой, отказываясь. Она как могла, оттягивала этот страшный для нее момент, когда случится то, что неизбежно должно было произойти. Нет, прошу тебя, не надо, молила она про себя, сама не зная, к кому конкретно обращается. Но в этот миг ей не суждено было быть услышанной.

Владислав потянулся и ухватил ее за край сарафана, потянул на себя, принуждая ее приблизиться к нему, опуститься на землю. Ксении пришлось подчиниться: она медленно опустилась на опашень, как можно дальше от мужчины, стараясь не коснуться его ненароком. Причем, она села немного сбоку от него, чтобы свет от костра падал хотя бы на половину его лица. Она надеялась, что видя его эмоции, ей будет легче предугадать тот самый момент и приготовиться к нему.

— Расскажи мне, — вдруг произнес Владислав, снова отхлебывая из узкого горлышка. — Расскажи мне, как могло произойти, что тебя отдали за Северского. Я знаю, что он родич твой семье, но также мне известно, что твой отец берег тебя для более подходящего мужа, как у вас говорят — как зеницу ока? Но Северский!

Ксения сжала руки, сдерживая эмоции, что всколыхнул в ней лях своим вопросом, едва не выкрикнув ему в лицо, что он и только он виновен в этом. Но она видела теперь, когда половина его лица была хоть и скудно, но освещена, что он нетрезв, а по опыту уже знала, что нетрезвого мужчину лучше не дразнить. За несколько лет брака она выучила этот урок превосходно.

— В день, когда был убит Самозванец, Северский взял в полон ляхов. Я выпустила их из хладной, позволила им бежать, — тихо ответила она, пристально глядя в освещенную половину его лица — дрогнет ли хоть один его мускул при этом? Но нет — Владислав был спокоен, как и ранее, даже глазом не моргнул. — При этом они связали и оставили меня взаперти. Северский был очень зол тогда, угрожал, что откроет мой позор всей Москве, если батюшка не возьмет его в зятья. Он давно ко мне сватался, ведь такой тесть как боярин Никита Калитин — это почет, золото, ратники, без лишнего хвастовства скажу, что я была довольно желанная невеста в Москве. Отец испугался тогда огласки и того, что она повлечет за собой для нашего рода, для братьев и его самого. Потому-то и отдал меня Северскому. Даже слушать меня не стал, как я ни молила его в дни, что оставались до свадьбы.

Она замолчала, молчал и Владислав, по-прежнему не отрывая от нее взгляда, будто пытаясь прочитать ее мысли в этот момент.

— Зачем ты сделала это? Никто никогда не пошел бы на такой шаг. Зачем?

Ксения на миг растерялась, не зная, как ответить на этот вопрос. Да, с его стороны, с мужской точки зрения, ее поступок был безрассудным, мотивы, которыми она руководствовалась, глупыми, а надежды — призрачными и надуманными. Не говорить же ему, что она вовсе не думала, что он оставит ее там, на полу хладной, связанной, как куру на ощип?

— Я ошибалась, — наконец проговорила она, желая своей прямотой напомнить ему, что он в долгу перед ней, стремясь воззвать к его совести. Хотя разве есть у ляхов совесть? — Я думала, что влюблена. А истинно любящий человек способен на многое. Вот и я решила спасти тебя от той участи, что была уготована тебе Северским.

— Только женщина способна на бескорыстные поступки во имя того, что она зовет любовью, — ответил Владислав, и она вспыхнула, различив в его голосе усмешку.

— Отчего же ты так думаешь, пан? — возразила она ему запальчиво, вдруг забывая о том, что старались привить ей мамки и няньки с младенчества — скромности и молчаливости. — И мужчины способны на благочинные поступки.

— Только самые неразумные из них пойдут на это, не получая никакой выгоды взамен или рискуя своей шеей.

Ксения предпочла промолчать, памятуя о том, что негоже спорить с мужчиной, а еще о том, чем по ее первоначальной неопытности замужней жизни заканчивались эти споры или разногласия. Она опустила глаза на свои руки, что скромно сложила на коленях, обтянутых тканью сарафана. Именно поэтому она не заметила движения Владислава и вздрогнула от неожиданности, когда тот вдруг коснулся пальцем ее щеки. Она испуганно взглянула на его и увидела, что он подвинулся к ней еще ближе — ныне их лица находились так близко друг к другу, что едва не соприкасались кончиками носов.

— Ты выглядишь без своего громоздкого убора, совсем как девочка, — прошептал он, и сердце Ксении забилось в груди глухо — от страха и… от предвкушения. — В нем ты такая строгая, — его палец ласково провел по скуле. — Такая грозная, — палец скользнул по щеке вниз к губам. — А без него такая юная. Как тогда…

Она отвернула от него лицо, не давая коснуться губ, что вмиг пересохли от волнения, охватившего ее при этом ласковом прикосновении. А после едва успела перехватить его руку, когда он потянулся к завязкам повойника.

— Нет! — вырвалось у Ксении громко. Теперь она ясно понимала, зачем ее сюда привел Ежи, что ее ожидает тут, прямо на глазах ляхов, поверни они к ним головы. Знала прекрасно она так же, что и сопротивляться мужчине, его силе и напору, совершенно бесполезно, что это только раззадорит его. Но как смириться с тем, что ее коснется чужой мужчина, не супружник? Как смириться с таким позором?

Владислав опустил руки, но лишь для того, чтобы взять Ксению за кисти рук крепким захватом, потянуть на себя, откидываясь назад на расстеленный кунтуш. Едва его спина коснулась поверхности, как он тут же одним быстрым движением перевернулся, поднимая под себя Ксению, придавливая ее к земле тяжестью своего тела.

— Нет, прошу, нет, — тихо умоляла Ксения, пытаясь вразумить его, не желая криком привлекать к происходящему внимание. Но Владислав не слушал ее, склоняя лицо все ниже к ее лицу, а после пытаясь найти губами ее губы. Она отворачивала голову, пытаясь избежать поцелуя, а потом все же сумела вырвать из его хватки одну из рук, принялась колотить его по спине и по голове, отбиваться от него. Владислав же только засмеялся в ответ, явно забавляясь ее сопротивлением, и это только разозлило Ксению. Нет, она не сдастся так просто, не смирится с тем, что он задумал! Она не покориться ему так легко!

Владислав же, уловив момент, прижался губами к ее шее, вызывая в Ксении такой бурный всплеск незнакомых доселе эмоций, что она даже растерялась на миг, а потом с удвоенной силой стала бить его, сжав руку в кулак. Она прекрасно понимала, что никакого вреда ее удары не наносят, что для него они будто укус мошки, ведь он даже на миг не остановился, прокладывая губами дорожку из поцелуев вниз по шее. Потом двинулся далее — к ключице, виднеющейся в вороте рубахи, слегка распахнувшемся в пылу сопротивления.

— Прошу тебя! — взмолилась Ксения, пытаясь остановить его, перепуганная и растерянная. Не насилием, что он хотел сотворить над ее телом, нет. Все, что ныне происходило тут, в траве, что делал Владислав, было ей хорошо знакомо — не в первый раз ей приходилось подчиняться грубому напору.

Ее испугали те эмоции, что плескались в ее душе в этот момент, то, что творилось с ее телом. Оно буквально слабело сейчас, отдавалось на милость ее мучителя, не подчиняясь разуму, что отчаянно призывал сопротивляться до последнего.

— Я прошу тебя, — снова повторила она, прекращая бить его, стремясь заглянуть в его глаза. — Вспомни, что ты обязан мне жизнью, лях!

Владислав поднял голову и посмотрел на нее, лежащую под ним, прекратившую сопротивление. Глаза в глаза. Ксения пыталась прочитать, что за мысли сейчас ходят у него в голове, по половине лица, что виделась ей в свете костра, но так и не сумела этого сделать — лях всегда оставался для нее загадкой, разгадать которую ей было не по силам.

— Я помню это, — проговорил он наконец. — Жизнь за жизнь. Ты вольна не бояться более смерти от моей руки. Я не убью тебя, как желал ране, клянусь тебе в том.

И прежде чем Ксения успела опомниться, склонил голову и коснулся губами ее рта. Сначала медленно и ласково, а после все грубее, с нарастающей страстью, подчиняя ее своим напором своей воле. Сперва Ксения растерялась, мысли ее вмиг перепутались, и она на миг потерялась, забыла, кто она и где находится. Но потом Владислав ухватился за одну из широких лямок ее сарафана и попытался стащить с плеча, чтобы спустить вниз ее рубаху, обнажая кожу. Ему не удалось — лямка была намертво придавлена к земле спиной Ксении. Тогда он перевернулся на спину, устраивая Ксению сверху на своей груди. Этот маневр отвлек ее, а звук треснувшей ткани сарафана и рвущихся ниток, с которых полетел в траву мелкий жемчуг, служивший украшением ее одежды, вернул ее на грешную землю.

— Нет! Нет! — она подняла свободную руку (вторую он по-прежнему удерживал в плену, прижимая к своему крепкому телу), попыталась удержать сарафан на месте, но Владислав оказался сильнее, и ткань подалась его напору, вырвалась из-под ладони Ксении, царапая ей кожу жемчугом.

— Я ненавижу тебя! Ненавижу! — завизжала Ксения в отчаянье, ударила его по лицу ладонью изо всей силы, но шляхтич не слушал ее, принялся стягивать вниз ворот рубахи, разрывая тонкую шелковую ткань. Еще немного, и плечи, а также часть груди Ксении будут полностью обнажены, открыты его взору. Это привело ее в отчаянье. Она принялась шарить рукой вокруг кунтуша в траве, ни на что не надеясь, умоляя Господа послать ей хотя бы камень. Она уже ни о чем не думала в этот момент, кроме как остановить Владислава, прекратить это насилие над ее телом. Да, Ксения желала, чтобы лях целовал ее, трогал ее лицо, но того, что творил с ней ее муж…! Нет, она не хотела этого!

Рука Ксении вдруг коснулась чего-то холодного, и она вспомнила, что Владислав кинул в траву нож, отвлекаясь на разговор с ней. Вот оно! Она уже не думала ни о чем в этот миг, только бы остановить его. Пусть целует, сколько хочет! Но не раздевает ее, не творит с ней тех бесчинств, той боли, что она испытывала от Северского! Если от мужа терпеть это призывает сам Господь, то от чужого мужчины…! Нет, она не смирится!

Владислав уже стянул рубаху с ее левого плеча, обнажая белую кожу, проводя по ней ласково ладонью, как ему в шею вдруг уткнулось острие ножа. Ксения ждала чего угодно, но только не той широкой улыбки, что вдруг расползлась на его лице, словно он был безмерно доволен ее поступком.

— Добже! — произнес он медленно и ослабил хватку. Ксения тут же вырвала руку из его плена и поправила сползший вниз ворот рубахи. — И что дальше?

Ксения не знала, что ей делать дальше, но признаваться в этом ляху она никогда бы не стала. Просто напустила на себя уверенный вид, стараясь, чтобы не так явно дрожали ее губы и руки, выпрямилась, сидя на нем, не отводя ножа от его шеи.

— Что дальше, Ксеня? — спросил Владислав, глядя ей в глаза. — Тебе не выиграть, моя дрога. Ежели ты убьешь меня, то моя хоругвь не оставит тебе ни единого шанса. Ни малейшего! То, чего ты так стремишься избежать, произойдет непременно — только это буду не я один, а все тридцать человек моего почета. А потом тебе перережут глотку или просто оставят умирать в этом поле. Забавная будет тогда ночка у моих людей!

— А если я отпущу тебя? Снова сохраню тебе жизнь? Ты дашь мне слово не трогать ни меня, ни мою прислужницу? — Ксения постаралась надавить на нож посильнее, чтобы он решил, что она не шутит, чтобы знал, что она сумеет убить его.

— Нет, — издевательски улыбаясь ответил Владислав, отчеканив это короткое слово. А потом запрокинул руки за голову, устроился поудобнее на траве, будто он просто отдыхает от утомительного нынешнего пути, а лежит с острием ножа у горла. — Бить надо прямо в жилу, что вот тут, на шее.

Он повернул голову слегка в сторону, открывая ее взгляду свою шею с яростно бьющейся кровью веной. Но глаз своих не отрывал ее лица, заметил, как она побледнела, переводя взор на его шею, полностью открытую для удара. Биение этой тонкой жилки завораживало ее. Она смотрела, не отрываясь на эту дорожку, по которой бежала его кровь внутри его тела, не в силах оторвать глаз.

А потом вдруг резко подскочила и, отбросив нож в сторону, бросилась бежать прочь от него. Владислав не сумел вовремя предугадать ее движение, успел только за край сарафана ухватить в последний момент, но Ксения с силой дернула на себя подол и сумела освободиться от удерживающей ее хватки.

Она не знала, куда ей бежать, мысли судорожно метались в ее голове. Одно она знала точно — к возку ей нельзя, в лагерь тоже. Оставался только небольшой лесок, что темнел в трех десятках саженях от стоянки ляхов. Туда-то Ксения и повернула, надеясь найти там укрытие.

Позади нее уже поднимался с земли Владислав с громкими ругательствами. Он догонит ее, Ксения даже не сомневалась в этом, но ноги упрямо несли ее прочь от шляхтича. Трава была уже мокрая от росы, и тонкая кожа обуви Ксении вдруг заскользила, она едва сумела удержаться и не упасть, громко взвизгнув при этом, будя своим криком ляхов, спавших у костра. Те, заметив, как несется к леску русская, а за ней бежит их командир, заулюлюкали, закричали, будто на охоте собак подгоняли. Эти крики только усилили панику Ксении.

Теперь она точно понимала, что останавливаться ей не стоит, надо спрятаться где-нибудь в лесу, переждать, пока пройдет гнев ляха. Она знала, что это самый лучший для нее вариант — шляхтич все равно возьмет свое, теперь уж точно, зато не будет слишком жесток к ней, когда успокоит свою злость. Еще один горький урок, выученный за время ее замужества.

Ксения со всего размаху влетела в первый ряд деревьев и кустарников, что шли по краю леска, и сразу же упала в неглубокую канаву, что крылась за ними, прямо в заросли лопухов и крапивы, больно обжигая ладони. Может, тут остаться, в траве, мелькнула у нее мысль, но она тут же отмела ее. Лях первым же делом свалится скоро сюда же, она уже различала его шаги поблизости, а высидеть в крапиве… нет, она не настолько стойкая! Ксения быстро выбралась из канавы, скользя по траве, цепляясь в ветки кустов. Почему-то в голову пришла мысль о том, насколько теперь будет испорчена ее одежда, останется только выбросить. Вон уже и рукав рубахи порвала, зацепившись за сухую ветку небольшой елки. Эта нелепица, пришедшая в голову именно сейчас, когда за ней гонится толпа ляхов (ну, не может же ее преследовать один пан, скорее всего подмогу крикнул!), вызвала у нее нервный смешок.

Второй раз Ксения рассмеялась, когда позади нее раздался звук падения и громкая ругань Владислава. Поделом тебе, лях! Поваляйся в канаве немного! Но вскоре ей стало совсем не смеха. В леске стояла глухая темень, не видно было ни зги, хотя вскоре глаза Ксении привыкли к этой тьме и стали немного различать очертания деревьев, позволяя ей легко скользить между стволов, огибать цепкие ветви. Ну, дура так дура, ругала себя Ксения, чего только добилась своим выпадом? Нет бы, лежать бревном под ляхом, стиснув зубы. Потерпела бы немного, не убудет же с нее. А что до позора, то кто из ляшского полона возвращался без греха? Быть может, тогда и муж отказался бы от нее, отправил бы к семье.

Пусть потом жить безвылазно в вотчине (уж она-то сумеет увернуться от перспективы стать инокиней в обители), главное, от Северского будет избавлена!

Ксения замерла и прислушалась к звукам в лесу, пытаясь определить, в какой стороне находятся ляхи, но ничего не услышала. Только тихо качались верхушки деревьев в звездной вышине. А после где-то глухо ухнула сова, перепугав ее до полусмерти. Ксения вдруг поняла, что убегая от Владислава может попасть на зуб совсем другому зверю в пасть, поспешила повернуть обратно. Только пошла не к тому месту, с которого в лес вбежала, а немного поодаль, ориентируясь на свет от костра, что мелькал меж веток маленькой точкой. Она прислушивалась к звукам леса, делая каждый шаг, но тишина, что окружала ее, усыпила ее бдительность. Лях ушел в лагерь, подумала с разочарованием Ксения, решил, что у нее нет другого пути, как вернуться с позором. Вон и ляхи по-прежнему лежат у костра, она видела их со своего укромного поста за широкими кустами в первой полосе леса, вон сторожевые ходят да дозорные выезжают в ночь.

Она сама не понимала, почему вдруг так огорчилась этому спокойствию, царящему в лагере, и тому, насколько легко отказался преследовать ее Владислав. Марфа права — единственное, для чего она нужна ему, только месть и ничего более. Не стоит даже предполагать, что она небезразлична ему.

Ксения уже хотела выходить из леса и пробираться бочком к возку, заранее представляя, как будут зубоскалить ляхи, как вдруг недалеко от нее что хрустнуло в темноте. Она не успела повернуться на этот звук, как на нее налетел Владислав, вмиг прижимая ее к себе, роняя вниз, в мокрую от росы траву. Ксения хотела вскрикнуть, но он заткнул ей рот поцелуем, грубо сминая губы, но в этот раз она смирилась, памятуя о своих недавних размышлениях, положила руки по бокам, всем своим видом выражая покорность.

Владислав прервался на миг и взглянул в ее лицо, пытаясь определить причину подобного смирения, а потом стянул с ее плеча разорванную рубаху, коснулся обнажившейся груди, отбивая ладонь Ксении, которой та хотела прикрыться.

Стерплю, стиснула зубы Ксения и закрыла глаза, пытаясь абстрагироваться от происходящего, как она всегда поступала в таких случаях. Стала представлять, что она в родной вотчине своего батюшки, на качелях в яблоневом саду, а летнее солнышко ласково пригревает лицо, но сбилась с мысли же в первый миг, пораженная теми ощущениями, что вызывали в ее теле пальцы Владислава. Он снова прикоснулся губами к ее рту, и она покорно распахнула свои губы, отвечая на его поцелуй, как когда-то — глубокий, страстный, напористый.

А потом его губы двинулись вниз — по ее шее, по ее плечу с тонкой ключицей и далее к холму ее груди, и Ксения вдруг выгнулась неосознанно навстречу его губам и пальцам, распахивая глаза в удивлении от того, что творится с ней в этот миг. Она даже не заметила, поглощенная целиком нахлынувшими от его ласк эмоциями, как Владислав потянул подол ее сарафана и рубахи вверх, обнажая кожу, поднимаясь ладонью все выше и выше по ее ноге. Холод, что скользнул по ее ногам, заставил ее напрячься, вырвал из вороха необычных ощущений, что так кружили голову сейчас, а когда ладонь скользнула еще выше по бедру, и Владислав навалился на нее, вдавливая ее в траву, тут же вспыхнула паника в душе. Нет, она не хотела этого, пусть лучше продолжит то, что было! Только не это!

Но Владислав легко сломил сопротивление Ксении, когда она попыталась скинуть его, помешать осуществить то, к чему он стремился, и ей ничего не оставалось, как затихнуть, закусив губу и плотно смежив веки, ожидая той дикой боли, к которой так и не смогла привыкнуть за время своего замужества.

Но боли не было. И даже спустя некоторое время она не пришла, с удивлением отметила Ксения, чувствуя, как снова в ее теле постепенно нарастают те ощущения, что возникли при ласках Владислава. Она распахнула глаза, чтобы взглянуть на него, но все, что смогла увидеть — только темный овал его головы над собой и звездное небо, проглядывающее сквозь ветви деревьев. А потом звезды вдруг стали приближаться, кружась над Ксенией хороводом, задорно подмигивая, и на всей земле для Ксении остался только этот мужчина и эти звезды, ярко сверкающие в ночи. Или это душа Ксении вдруг оторвалась от тела и улетела ввысь к этим небесным светилам?

Опомнилась Ксения спустя время, когда зашевелил плечами Владислав, по-прежнему придавливающий ее к земле своим телом. Сначала она не поняла, почему он так водит плечами, а потом заметила, что сжимает с силой ткань жупана на его спине, мешая ему подняться, вспыхнула от стыда, разжала пальцы, что тут же заныли — так крепко она вцепилась в шляхтича. Владислав же перекатился с нее, сел рядом, поправил свою одежду, затем опустил подол Ксении и натянул той на плечи порванную рубаху. Все это молча, без каких-то лишних движений, словно для него это было вполне привычным делом. А может, так оно и есть, вдруг с раздражением подумала Ксения, может, она не первая, кого он вот так валит в траву и задирает подол. Потому проигнорировала протянутую руку шляхтича, поднялась на ноги самостоятельно, пошла за ним, по-прежнему не касаясь его, шарахаясь в сторону, когда он протягивал ей руку.

В лагере все уже спали, никто не видел, как они прошли из леса к возку, и Ксения неустанно благодарила в мыслях Бога за то, что никто не смотрит на нее в этот миг позора. Владислав остановился у распахнутой дверцы возка, протянул руку Ксении, желая помочь той забраться внутрь. Но она и тут проигнорировала его помощь, залезла сама, едва не запутавшись в длинных юбках.

— Ксеня, — вдруг начал Владислав, и она с трудом удержалась, чтобы не закричать во весь голос, не заставить его замолчать, ибо она не желала ныне слушать его, сосредоточившись на том, что творилось в ее душе. Потому она протянула руку и захлопнула дверцу прямо перед его лицом, даже его волосы взметнулись вверх от этого резкого движения. А после вцепилась в нее изо всех сил, вдруг он пожелает все же договорить то, что хотел, распахнет дверцу возка.

Но нет, Владислав не стал этого делать. Отошел почти тут же, даже не делая попытки заставить Ксению дослушать его. Быть может, от разочарования, что он не сделал этого, а может, от воспоминаний о том, что было в лесу недавно, и как сама она стонала и извивалась под ним, будто блудница какая, заставило Ксению разрыдаться, закрывая себе ладонью рот, чтобы не разбудить сопящую в уголке Марфуту.

Но все же всхлипы прорвались сквозь эту преграду — сначала один, а потом другой и третий, заставляя служанку так и подскочить в тревоге на своем месте. Она сама не своя была все это время, как отсутствовала Ксения, переживала за боярыню, сразу же догадавшись, зачем ее позвал ляшский пан. А теперь вон как Ксения убивается!

— Что? Что? Больно, Ксеня? — бросилась к ней женщина, сама едва сдерживая слезы, кляня ляха последними словами — неужто не мог поласковее с ее маленькой боярыней? Неужто он, как боярин…? Но Ксения только головой мотнула, мол, в порядке все с ней, здрава она. Марфа прижала ее к себе, укачивая в своих руках, пытаясь успокоить ее слезы, но Ксения отстранилась от нее на миг.

— Помнишь, я пытала тебя, каково это с любым? — спросила она свою прислужницу сквозь слезы. — Каково это, когда сама желаешь? Ты тогда ответила, будто в звезды улетаешь от услады, помнишь?

Встревоженная Марфа быстро кивнула, недоумевая, к чему клонит боярыня.

— Я ныне к звездам летала, Марфута, — призналась Ксения и залилась слезами пуще прежнего. — Срам-то какой, Марфута! Грех!

— Тьфу ты! — в сердцах выругалась Марфа, прижимая к себе ту и вытирая ее слезы рукавом своей поневы. Теперь она начинала понимать, в каком смятении находится та после того, что свершилось. Она и сама когда-то была почти так же растеряна, когда это впервые случилось. Марфа тогда уже носила под сердцем Василька, оттого думала, что с дитем что-то. — Я-то думала, тебя лях совсем… того… Тьфу ты! Перепугала только! Ой, Ксеня, вроде и старше ты меня, а разума в тебе житейского нет совсем! Ну, буде, буде. Перемелится — мука будет… все стерпится…

Марфа еще долго баюкала и уговаривала свою боярыню, пока та не провалилась в глубокий сон прямо у нее на руках. Потом сама откинулась назад, облокотилась спиной о стенку возка. Кто-то, стараясь не шуметь, прошел мимо и пошел прочь от возка, и Марфа, движимая любопытством наклонилась, чтобы разглядеть в щель между занавесями оконца, кто это был. К костру, что уже догорал, подошел мужчина, присел и поворошил угли. Он сидел к возку спиной, но Марфа сразу же узнала польского шляхтича по богатому платью. Знать, был у возка, слушал рыдания Ксении. Каждое слово из ее речей!

— Вот оно как значит! — тихо прошептала Марфа и откинулась назад, закрывая глаза. Довольная улыбка даже во сне не сошла с ее губ.

Загрузка...