Освобождённая возлюбленная

Глава 49

Мэнни вернулся к себе примерно в шесть вечера. Всё свидетельствовало о том, что его восемь часов тыкали и кололи разные люди, которых он знал лучше, чем членов своей немаленькой семьи.

Результаты лежали в папке «входящие» на почте — он послал копии всего с больничного ящика на свой собственный. Хотя открывать все те прикреплённые файлы было незачем. Он наизусть помнил все записи. Результаты. Рентгеновские и КАТ снимки.

Бросив ключи на кухонную стойку, он открыл «Саб-Зиро»[89] и пожелал, чтобы там оказался свежий апельсиновый сок. Вместо него… пакетики соевого соуса из китайской кафешки внизу по улице… бутылка кетчупа… и круглая банка каких-то остатков от бизнес-ланча двухнедельной давности.

Чёрт с ним. Он всё равно не так уж голоден.

Беспокойный и нервный, Мэнни оценил свет в небе, который всё ещё держался на западе.

Но ему не придётся ждать так долго.

Пэйн вернётся к нему после захода солнца. Он чувствовал это всеми фибрами души. Он всё ещё не был уверен, почему она провела с ним ночь или оставила его воспоминания, но не мог не задаваться вопросом, исправит ли она это, когда вернётся сюда.

Направляясь в спальню, он первым делом подобрал подушки с пола и положил их на место. Затем пригладил одеяло… и был готов собирать вещи. Подойдя к комоду, Мэнни начал вытаскивать одежду и складывать её на прибранную кровать.

Незачем возвращаться в больницу Святого Франциска. Он ушёл посреди всех тестов.

Незачем оставаться в Колдвелле — скорее, будет лучше, если он покинет город.

Ни единого намёка на то, куда он поедет, но, чтобы откуда-то уйти, место назначения и не требуется.

Носки. Боксёры. Тенниски. Джинсы. Хаки.

Преимущество в гардеробе, состоящем в основном из хирургических форм, предоставляемых больницей, заключалось в том, что ему не нужно собирать много вещей. И, Бог свидетель, у него достаточно больших спортивных сумок.

Из самого нижнего ящика он вытащил два своих единственных свитера…

Под ними лицевой стороной вниз лежала фотография в рамке, маленькая картонная подножка мирно и плотно прижата к задней стенке.

Мэнни поднял рамку. Ему не нужно было переворачивать её, чтобы увидеть, кто на ней запечатлён. Он давным-давно запомнил лицо этого человека.

И всё же было нелегко вертеть картинку в своих руках и смотреть на изображение своего отца.

Симпатичный сукин сын. Очень, очень симпатичный. Тёмные волосы — прямо как у Мэнни. Глубоко посаженные глаза — в точности, как у Мэнни.

Иииии, дальше с этой ретроспективой он заходить не станет. Как и всегда, когда дело касалось его папаши, он просто заталкивал это дерьмо в ментальный угол и продолжал жить.

И сегодня это значило, что рамка отправится в ближайший мешок, который…

Стук в стекло раздался слишком рано, чтобы это была она.

Но, посмотрев на часы, Мэнни осознал, что сборы заняли добрый час.

Оглянувшись через плечо, он увидел Пэйн, стоявшую в дальнем конце стеклянных панелей, и сердце его забилось в три раза быстрее. Чёрт… подери… она ошеломительная. Пэйн заплела волосы и надела длинную белую мантию, подвязанную на талии… при виде девушки захватывало дух.

Подойдя ко входу, он открыл дверь, и холодный порыв воздуха ударил ему в лицо, моментально прояснив голову.

Широко улыбаясь, Пэйн не столько вошла, сколько прыгнула в его объятья, её крепкое тело прижалось к его собственному, сильные руки обвились вокруг его шеи.

Мэнни на долю секунды позволил себе подержать её… в последний раз. А затем, как бы это его ни убивало, отпустил девушку и под предлогом того, чтобы закрыться от порывистого ветра, отошёл от неё ещё дальше.

Когда он оглянулся на Пэйн, радость, озарявшая её лицо, исчезла, и она обхватила себя руками.

— Я догадывался, что ты вернёшься, — прохрипел он.

— У меня… у меня хорошие новости. — Пэйн посмотрела на ряд спортивных сумок, стоявших на кровати. — Что ты делаешь?

— Мне нужно уехать отсюда.

Она на миг закрыла глаза, и это едва не уничтожило его — невозможность подойти и утешить её. Но всё и без того достаточно сложно. Ещё одно прикосновение к ней сломит его пополам.

— Я сегодня ходил к доктору, — сказал он. — Весь день провёл в больнице.

— Ты болен? — побледнела она.

— Не совсем. — Он начал ходить по комнате и когда оказался у комода, засунул пустой нижний ящик на место. — Даже близко не болен, вообще-то… Похоже, моё тело восстановило некоторые свои части. — Его рука опустилась к пояснице. — Годами моё бедро страдало от артрита из-за усердных занятий спортом… Я всегда знал, что его, в конце концов, придётся восстанавливать. А на сегодняшних рентгеновских снимках? Оно в идеальном состоянии. Никакого артрита, никаких воспалений. Прямо как в восемнадцать лет.

Когда у неё отвисла челюсть, он понял, что с таким же успехом мог рассказать и об остальном. Задрав рукав, Мэнни провёл рукой по предплечью.

— Последние двадцать лет у меня на коже были пятна из-за солнца … теперь их нет. — Он наклонился и поднял штанину. — Боль в колене, появлявшаяся время от времени. Исчезла. И это несмотря на то, что утром я пробежал восемь миль и даже не заметил этого… за сорок пять минут. Циркуляции крови холестерин не мешает, печень работает идеально, точный уровень железа и тромбоцитов. — Он постучал по вискам. — Скоро понадобились бы очки для чтения, мне бы пришлось держать меню и журналы на расстоянии вытянутой руки… вот только, уже нет. Я могу читать мелкий шрифт в двух дюймах от носа. И, хочешь, верь, хочешь, нет, всё это только начало.

Не стоит и заикаться об отсутствии гусиных лапок у глаз, о том, что седину у висков сменил тёмно-каштановый, и что колени не болели.

— И ты думаешь… — Пэйн подняла руку к горлу. — И ты думаешь, что я тому причина?

— Я знаю, что это так. Что это, в другом случае?

— Не понимаю, это ли не благословение? — Пэйн начала трясти головой. — Все расы ищут вечную молодость…

— Это противоестественно. — Она вздрогнула от его слов, но Мэнни продолжил. — Я доктор, Пэйн. Я знаю всё о естественном процессе старения человеческого тела и имею дело с травмами. Это, — он провёл руками по своему телу, — неправильно.

— Это регенерация…

— Но когда она закончится? Я превращусь в подобие Бенджамина Баттона[90] и начну стареть в обратном направлении, пока не стану младенцем?

— Это было бы невозможно, — возразила она. — Я находилась в свете дольше тебя и не возвращаюсь в молодость.

— Ладно, хорошо, предположим, этого не произойдёт… что насчёт всего остального в моей жизни? — Не особо длинный список, но тем не менее. — Если моя мать увидит меня в таком виде, то подумает, что я сделал пластику… но через десять лет? Ей всего семьдесят… поверь мне, к годам восьмидесяти-девяноста, до неё дойдёт, что её сын не стареет. Или мне придётся забыть про неё?

Мэнни снова начал выписывать круги по комнате. Дотронувшись до волос, он мог поклясться, что те стали толще.

— Сегодня я потерял свою работу… из-за произошедшего после стирания моей памяти. Ту неделю, что тебя не было рядом, в моей голове творилась такая каша, что я не знал, день или ночь за окном, и это всё, что им было известно, ведь я не мог объяснить, что происходило на самом деле. — Он повернулся к ней. — Проблема в том, что это моё единственное тело, единственный разум, единственное… всё остальное. Вы, вампиры, поимели мои мозги, и я почти потерял их… каковы последствия? Я знаю лишь причину… Размеры побочных эффектов? Без понятия, и это пугает меня по веским причинам.

Пэйн перекинула через плечо кончик своей толстой косы и начала поглаживать волосы, опустив глаза:

— Мне… жаль.

— Это не твоя вина, Пэйн, — простонал он, вскинув руки. — И я не хочу вываливать всё это на тебя, но я…

— Это моя вина. Я этому причина.

— Пэйн…

Он двинулся к ней, но она подняла руки и отпрянула:

— Нет, не подходи ко мне.

— Пэйн…

— Ты прав. — Она остановилась, ударившись о стеклянную дверь, через которую вошла. — Я опасна и приношу разрушение.

Мэнни потёр свой крестик сквозь рубашку. Вопреки всем своим словам, сейчас он хотел вернуться назад и каким-то образом найти способ исправить всё между ними.

— Это дар, Пэйн. — В конце концов, на примере лошади она продемонстрировала выгоду кратковременного воздействия. — Он поможет тебе, твоей семье и твоим людям. Чёрт, с твоими способностями ты оставишь Джейн не у дел.

— Воистину.

— Пэйн… посмотри на меня. — Когда её глаза наконец-то поднялись, ему захотелось плакать. — Я…

Но он не закончил предложение. Правда заключалась в том, что он любил её. Без оговорок и навечно. Но он подозревал, что таково было их проклятье.

Он никогда не остынет к ней, её место никогда не займёт другая.

Распрямив плечи, Мэнни взял себя в руки:

— Я хочу кое-что попросить.

— Что? — хрипло сказала она.

— Не стирай мне память. Я никому не расскажу о тебе или твоём виде, клянусь матерью. Просто… оставь меня вот так, когда уйдёшь. Без разума у меня останется меньше, чем ничего.

Пэйн была преисполнена счастья, покидая особняк. Её брат поделился невероятной новостью, как только она вернулась домой перед самым рассветом, и она весь день металась между негой на седьмом небе и крайним нетерпением из-за того, как медленно плелось время.

А потом она пришла сюда.

Было сложно представить, что её сердце пело от радости всего десять минут назад.

Но было не сложно понять позицию Мануэля. И её удивило, что никто из них не ожидал большего смысла от её… целительной силы. Или чем бы она ни была.

Конечно, это его заденет.

Глядя на Мануэля, Пэйн нашла его напряжённость невыносимой. Он был честен и действительно волновался о том, с чем останется, если она заберёт из зоны досягаемости его сознания воспоминания о проведённом вместе времени. И ведь он имеет на это полное право? Он потерял свою любимую работу из-за неё. Его тело и разум находились в опасности из-за неё.

Судьба милостивая, ей вообще не следовало приближаться к нему.

Именно поэтому близкие контакты с людьми не одобрялись.

— Не волнуйся, — тихо сказала она. — Я не подвергну риску твой ум. Я сделала более чем достаточно.

Когда он выдохнул с облегчением, Пэйн почувствовала, как слёзы образовали ком в горле.

Он смотрел на неё какое-то время, а затем произнёс:

— Спасибо.

Она слегка поклонилась, и, выпрямившись, была поражена, когда увидела мерцание в его прекрасных карих глазах.

— Я хочу помнить тебя, Пэйн… помнить о тебе всё. Всё, что произошло. — Тот грустный, тоскливый взгляд обратился к её лицу. — Твой вкус, и как мне хорошо с тобой. Твой смех… изумление. Время, которое я провёл рядом с тобой… — Его голос сорвался, но он справился с этим, прочистив горло. — Мне нужны эти воспоминания, чтобы дожить свою жизнь.

Слёзы вырвались на свободу, стекая по её щекам, а сердце перестало работать, как следует.

— Я буду скучать по тебе, bambina. Каждый день. Всегда.

Когда он протянул руки, она бросилась в его объятия, растеряв остатки самообладания. Всхлипывая на его рубашке, она оказалась охвачена его сильным, крепким телом, держа его так же крепко, как и он её.

А потом они одновременно отстранились друг от друга, будто имели одно сердце на двоих. И Пэйн показалось, что так и было.

Действительно, какая-то её часть хотела бороться, спорить и пытаться заставить его увидеть другую сторону, другой путь. Но она не была уверена в существовании таковой. Она не могла предвидеть будущее равно, как и он, и не больше Мэнни знала о последствиях того, что в нём изменилось.

Больше нечего было сказать. Конец, наступивший неожиданно, был ударом, который не смягчит ни разговор, ни прикосновение, ни даже, как ей казалось, время.

— Мне пора идти, — сказала она, отступая.

— Давай, я придержу дверь…

Дематериализовавшись из его дома, Пэйн поняла, что это были последние слова, которые он ей сказал.

Таково их прощание.

Мэнни разглядывал место, где только что стояла его женщина. От неё не осталось и следа; она растворилась в тонком воздухе, словно резко выключенный луч света.

Исчезла.

Его первым импульсом было зайти в уборную в переднем холле, вытащить бейсбольную биту и разнести квартиру. Просто разбить все зеркала, стёкла, посуду и так далее, затем скинуть с крыши ту немногую мебель, что у него была. После этого… может, он бы выехал на «Северное шоссе» на своём Порше, разогнался до сотни и задал курс, заканчивающийся у креплений моста.

Естественно, в данном сценарии ремни безопасности предусмотрены не были.

Но, в итоге, он просто сел на кровать рядом со спортивной сумкой и обхватил руками голову. Он не расплакался, как на похоронах. Не совсем. Он лишь чуть капнул на свои кроссовки.

Как мужчина. Как чёртов мужчина.

Но то, как он выглядел со стороны галёрки своей пустой квартиры, было также неважно, как его гордость, эго, член, яйца… и всё остальное.

Боже… это не просто грустно.

Потеря разрушила его.

И он пронесёт эту боль до конца своей естественной жизни.

Какая ирония. Сначала её имя[91] показалось ему таким странным. Теперь же оно подходило как нельзя лучше.