Отпущение грехов

Глава 41

Эви

Большую часть ночи я не спала, крутилась и мучилась от бессонницы. Как жалко быть настолько влюбленной в человека, быть готовой бросить свою религию, только чтобы он сказал, что никогда меня не полюбит. Любовь — это единственная эмоция, которая мне с ним не доступна. Он хочет владеть мной, а не любить. Я запятнала душу. Я потерпела неудачу с соперницей. Я заблудилась. И все из-за человека, который должен быть всем, что я ненавижу, но стал тем, кого я люблю.

В окно заглядывает теплое утреннее солнце.

Мне нужно идти. Я должна получить отпущение. Нужно всё исправить ради сестры. Эта жизнь не имеет значения, но важно, куда я пойду, когда умру. Осторожно выскальзываю из-под одеяла. Дэйв поднимает голову и смотрит на меня. Его лапы стучат по полу, когда он следует за мной в ванную. Он остается со мной, поскуливая, пока я одеваюсь. Когда я направляюсь к двери, он следует за мной, усаживается и продолжает скулить. Если я оставлю его здесь, он будет и дальше сидеть у входа двери и шуметь, и это разбудит Эзру.

— Тогда выходи, — шепчу я, открывая дверь. И мы уходим. Никто не будет следить за мной, потому что в квартире Эзра.

Мне осталось пройти только один квартал до собора. Я смотрю на Дэйва, он семенит рядом.

— Он меня не любит, Дэйв, — говорю я. Его уши дергаются, и он останавливается, садясь на тротуар. Я встала на колени рядом с ним и погладила его голову. — Я пыталась его изменить, но он не хочет. — Его голова склоняется набок, и он ворчит. Раздается звон колоколов в башне, и мы продолжаем прогулку в церковь.

Я наблюдаю, как мимо меня проходят люди. Я вижу людей, которые счастливы, у которых есть любовь, у которых есть вера. Я вижу людей, чья жизнь — это не рушащийся, разлагающийся бардак, как у меня, и я ненавижу их за это.

Когда я останавливаюсь перед крутой лестницей, Дэйв тоже замирает и начинает скулить.

— Пойдем, — зову я, и он неохотно следует за мной. Знакомый запах деревянной лакировки почти оглушает меня, когда я вхожу внутрь. Я направляюсь к алтарю, останавливаясь, чтобы взглянуть на исповедальню сбоку. Я пробовала молиться, испытывала покаяние болью, и как мне твердили, она очищает. А теперь я не могу не задаться вопросом, может ли исповедание грехов помочь мне найти мир, который я искала.

«Тебе не нужно покаяние, маленькая убийца».

Эзра так глубоко проник в мою душу, что даже голос моего маленького демона стал походить на него. Я это понимаю, и мне нужно за что-то зацепиться, чтобы остановить себя. Этот путь ведет к смерти, боли и наказанию, и в свое время это меня пугало, но теперь я жажду окунуться во все это с головой. Я чувствую себя потерянной и спасенной одновременно. Я больше не чувствую необходимости в отпущении. С Эзрой всегда можно получить прощение. И это богохульство.

А богохульство не прощается.

Я открываю маленькую деревянную дверь, и Дэйв заходит внутрь, садится в углу, оглядываясь на меня. Я стесняюсь, входя и занимая место на скамье. Когда я сажусь, мне становится больно. Любое прикосновение к синякам и избитым местам причиняет боль, и мне приходится наклониться вперед, чтобы уменьшить боль. Перегородка опускается, но священник молчит. За все годы моей веры я никогда не была на исповеди. В том, как меня воспитывали, отпущение никогда не доставалось исповедью, только кровью.

Я смотрю на Дейва, и он кладет голову мне на колени, его большие карие глаза преданно смотрят на меня. Его хвост касается деревянных стен исповедальни, когда он начинает им вертеть. Дэйв — это единственное, что у меня есть. Дэйв и Господь. Я закрываю глаза. Мне хочется почувствовать раскаяние, но его нет. Я не уверена, что делать или говорить, поэтому я думаю обо всех фильмах, которые я смотрела, и где присутствовали сцены исповеди. И я говорю то, что они говорят.

— Прости меня, отец, ибо я согрешила.

— Продолжай, дитя мое. Господь слышит тебя.

Я слышу шаги за пределами кабины и замолкаю. Я не хочу, чтобы кто-то еще слышал о моих грехах. Я напряженно сглатываю.

— Боюсь, я потеряла свою веру… я… — я задыхаюсь от всхлипываний.

— Все хорошо. Мы все иногда грешим.

Дверь исповедальни открывается, и я боюсь, что священник решил подойти и утешить меня. Уши Дейва оживают, и начинает рычать.

— Пожалуйста, — я слышу, шепот священника, а затем бульканье. Я оглядываюсь на перегородку, и слышу, как раздается глухой удар о стенку исповедальни. Дэйв в оборонительной позе встает между мной и дверью, его рычание становится все более угрожающим.

— Эвелин, — кто-то шипит мое имя из-за перегородки. Мое сердце останавливается. Адреналин бьет, как электрический ток. Дэйв начинает лаять. Я добираюсь до двери исповедальни, но кто-то дергает ее с обратной стороны, и она слетает с петель.

— Тебе понравились цветы, которые я тебе отправил? Надеюсь, они не заставили слишком сильно волноваться старину Эза.

Я не могу дышать. Я не могу двигаться. Я стою, зажатая в исповедальне, Захария не дает мне выйти, в руке он сжимает окровавленный нож. Уши Дэйва прижались к голове, и он прыгает на Захарию, нацелившись на предплечье.

— Тупая псина! — он заносит нож и ударяет Дэйва в шею. Дэйв визжит и падает на пол. Я кричу, мое сердце грозится выпрыгнуть из груди. Смех Захарии эхом раздается в храме, когда он ударяет Дэйва, и дорожка крови стекает по плитке пола. — Это гребаное животное — только оно и попыталось защитить тебя.

Он хватает меня за плечи и дергает к открытому алтарю. Я снова кричу, и он бьет кулаком меня в живот. Когда я ударяюсь об пол, моё дыхание сбивается. Захария держит меня за волосы и тащит, как мешок. Голова горит от боли, и я хватаюсь за его руки в попытке ослабить боль. Я смотрю на дверь, надеясь, что кто-нибудь войдет. Мой взгляд задерживается на открытой исповедальне. Отец Притчард лежит на каменном полу, из его горла хлещет кровь, а рядом с ним неподвижно лежит Дэйв.

Я пинаюсь и кричу, цепляясь за руки Захарии, но он только смеется.

— Ты была очень занятой шлюшкой, да, Эвелин? — он волочет меня по ступенькам, а затем заставляет меня согнуться к полу. Он продолжает удерживать меня, поэтому я оказываюсь на уровне с его лицом. Я повисаю на его руках, мои пальцы едва касаются пола. — Как я скучал по тебе, малышка Эвелин, — шепчет он мне на ухо, прежде чем я почувствовала, как он проводит языком вдоль моей шеи. — Дорогая, милая, невинная Эви.

Мой желудок скручивается в узел, перед тем как он ударил меня. Я мгновенно переворачиваюсь на колени и стараюсь оттолкнуться подальше от него. Но я чувствую, как его сапог надавливает на нижнюю часть моей спины и отбрасывает меня на потертый ковер у алтаря. Он давит на меня сильнее. И, кажется, позвоночник вот-вот затрещит, ломаясь под его подошвой, грудь так плотно прижата к полу, что я едва могу сделать вдох. Захария перевернул меня и оседлал сверху. Его губы скривились в садистской ухмылке, его голубые глаза впиваются в меня.

— Я так долго ждал, Эвелин, я скучал по тебе, — он сжимает мою грудь, и я хочу разрыдаться, но при нем нельзя проливать слезы. Мои слезы принадлежат Эзре. Он смеется: — Ты всегда была стойкой, Эвелин. Ханна плакала, но не ты. Ты помнишь, как я заставил тебя кричать?

Я помню, как лезвие вспарывало мою спину. Я помню, как он называл меня грешницей и шлюхой, пока вырезал крест на спине. Пусть праведный мужчина отметит тебя, чтобы ты обрела спасение, Эвелин.

— Да, были времена, — смеется он. — Я убил Ханну, точно так же как я собираюсь убить тебя. Как низко вы обе пали, объятые адским пламенем греха, продавая себя за самую высокую цену. Твой отец будет так разочарован, — произносит он. — Ханна продала себя мне, даже не зная, кто я такой. Я ослепил ее, пока трахал. И она стонала, как безумная шлюха, а потом я убил ее.

Я закрываю глаза. Я не заплачу. Но мне не дает покоя мысль о Ханне, пойманной в ловушку, избитой, изнасилованной и оставшейся наедине с ним. Мы убежали, мы спасли друг друга, но, в конце концов, он нашёл нас. Я всегда это знала. Мой пульс ускоряется, мысли путаются.

Он наклоняется, прижимая свои губы к моим, удерживая лезвие ножа под подбородком.

— Ты моя, и все же ты позволила этому ублюдку прикасаться к себе! — кричит он.

— Я любила его, это не было грязным.

Он рычит и хватает меня за горло, приподнимает и бьет головой об пол. Черные пятна застилают зрение. Голова кружится. Боль рикошетом бьет в череп. Я пытаюсь оттолкнуть его от себя, и на его лице появляется хмурый взгляд, его глаза исчезают, когда кончик острого лезвия входит в мою плоть.

— Ты никогда не сопротивлялась раньше, Эвелин, тебе это нравилось.

— Нет. Я ненавидела тебя за это.

— Тебе нравилось, потому что ты — грязная шлюха. Зачем начинать борьбу сейчас? — продолжая держать нож у горла, он хватает воротник моего платья и разрывает его. Звук рвущейся ткани оглушителен в пустых стенах храма.

Свободная рука Захарии скользит по моей обнаженной плоти, и к горлу подступает желчь. Я напеваю про себя строки «Достучаться до небес», пытаясь замкнуться в себе. Эзра был прав. Я — чудовище. То, что я сделала, никогда не нельзя будет оправдать. Я больна. Замучена пытками. Изувечена. Мы все испорчены, и единственная покаяние для такого человека, как я, — это смерть. Я не совершала все эти деяния во имя Господа; я сделала это для себя, потому что я больна. Потому что я пытаюсь избежать влияния людей на себя, я виню себя за то, что превратила в ад свою жизнь.

Я понимаю, что ада не существует. Я уже пережила его при жизни. Я уже отбыла свое наказание в бездне, и в смерти я обрету мир. Я упокоюсь. Демоны перестанут кричать в голове, кошмар закончится, и я перестану любить человека, который никогда не полюбит меня.