Стася и Тим.

Глава 11 Стася.

Я знаю совершенно точно, что дело не в алкоголе. Да и не так много я выпила – помню наставления Туманова о вреде пьянства моему сердцу. С последним вообще какая-то фигня, которую окрестили гиперкалиемией и которая непонятно откуда взялась. Туманов лишь развел руками, пускаясь в пространственные объяснения, нашпигованные терминологией, в которой я, конечно же, ничего не понимаю. А он и не трудился растолковать. Лишь сказал, что обнаружили ее вовремя и теперь главное придерживаться его рекомендаций и все будет в порядке.

А я уже коньяком таблетки запиваю. Да уж, такими темпами сердце мое отдаст концы раньше меня. Но не сегодня и точно не от алкоголя. Потому что оно стучит в груди как оголтелое совсем по другой причине. И она меня пугает. Как и рассказ Тимура. Да, ему есть за что мстить моему отцу. Если, конечно, все что он рассказал – правда. И хоть я готова ему поверить, какая-то часть меня идет на попятную, анализирует, ищет доказательства. И я знаю одно: здесь я их не найду. Но и возвращаться в дом Тимура – не собираюсь. Или…

— Я же твоя жена, верно? — слова рвутся с языка прежде, чем я успеваю сообразить, зачем это говорю. Но слово, как известно, не воробей. И приходится играть до конца.

— Верно, — и в его черном взгляде искрой вспыхивает настороженность.

— Тогда между нами не должно быть секретов, — выравниваю спину, переступаю ногами. Вдруг становится страшно до трясучки, но отступать больше некуда. Не сейчас, когда с каждым днем он становится все ближе. Ведь становится же? Сомнение грызет изнутри, как слизкий червь, но я все-таки договариваю. — И тебе придется с этим мириться, потому что я не дам тебе развод, Тимур Крутов, ни за что.

И на долю секунды сама верю такому опрометчивому обещанию. А Тимур…смотрит долго, прищурившись, а потом рывком прижимает к себе. Так сильно, что я ударяюсь о его мощную грудь и тихо всхлипываю. Его ловкие пальцы вытягивают из моих волос кисточку, зарываются в рассыпавшиеся волосы, сгребают их в кулак. Тимур тяжело дышит и каждый его выдох такой болезненный, что я кожей ощущаю, как вибрирует его тело глубоко под кожей.

— Тим… — зову тихо куда-то в плечо. Он не отзывается, просто сидит и держит крепко, как самый ценный трофей.

— Я знаю, что я полный дурак, — говорит рвано. — Знаю, что ты врешь, и даже знаю, почему.

Замираю в его руках, чувствуя, как все внутри обрывается и падает к ногам, истерзанное, разорванное. К его ногам. Потому что сейчас я слышу в каждом его слове свой приговор.

— Но я не отпущу тебя, Стася, — выдыхает мне в губы. А я не в силах оторвать взгляд от его смоляных глаз, в которых сейчас нет ничего, кроме пустоты. — Даже если ты порежешь меня на куски вот этим своим взглядом. Даже если сдашь с потрохами Гурину. Не отпущу. Я скорее сдохну. И тебе придется с этим смириться.

И так же резко отпускает. Я отшатываюсь, с трудом удерживаясь на ногах. Они дрожат. Все тело трясет как в лихорадке. Мне страшно и больно. Так сильно, что хочется выть. Тимур спрыгивает со стула, в два шага подходит к парапету, вцепляется пальцами в перила. Он напряжен. Зол. Потому что решил, что я соврала. Не в последних словах, а тогда, когда он открылся мне. Когда поделился своими кошмарами. Когда впустил меня в свое сердце.

И это осознание бьет под дых железным кулаком. Я задыхаюсь, как выброшенная на берег рыбка. Жалкая, беспомощная, по собственной воле угодившая в рыбацкие сети. Обхватываю себя руками, еле удерживаясь на ногах. Но двинуться с места нет сил.

Над крышами домов расцветает алый закат. Сколько же мы провели здесь времени? Я смотрю туда и не знаю, что говорить, потому что только что разрушила что-то очень важное. Сама не понимая, что именно. И ради чего? Хотела узнать правду, но почему-то решила, что Тимур как все. Что он если не врет, то не говорит всей правды. И это больно колет под ребрами, терзая иссохшие легкие.

А все потому, что я ничего не знаю о нем. Но…за время нашего знакомства разве он солгал хоть в чем-то? На все мои вопросы отвечал прямо, даже если это могло причинить боль или бросить тень на него самого. А я…я просто рвусь к нему и буквально впечатываюсь в его широкую спину. Обнимаю руками, сцепляя в замок пальцы на его животе. Утыкаюсь носом в натянувшийся как струна позвоночник.

И тихо, едва слыша саму себя:

— Не отпускай…

Он порывисто разворачивается и его взгляд застывает где-то поверх моего плеча. Поворачиваю голову и понимаю причину его застывшего взгляда. На холсте, раскрашенный оттенками алого заката, стоит черно-белый двойник Тимура.

Его жесткий взгляд смотрит куда-то вдаль, длинные черные волосы развевает ветер, скулы покрыты темной и колкой щетиной, а руки опираются на огромный молот, из-под которого разлетаются снопы искр. Я жмурюсь, разглядывая портрет, который пышет хищной силой и опасностью. А еще уверенностью в том, что рядом с тем, кто написан черно-белыми мазками, ничего не страшно. За его широченной спиной хочется спрятаться от всего мира, и потеряться в его сильных, но таких нежных руках.

— Это… — выдыхает он хрипло, сжимая меня в своих мощных руках, как в стальных тисках. И внутри все переворачивается от прикосновения его рук, которое прожигает насквозь даже через одежду. Впрыскивает в кровь жидкий огонь. И нет ничего мучительнее этой изощренной пытки желанием.

— Прости, я… — вдруг теряюсь, ощущая, как румянец заливает щеки. От собственных мыслей и от того, что вот сейчас я стою перед ним совершенно обнаженная, со всеми своими страхами и демонами, пусть они и вполовину не такие страшные, как его. — Не знаю, почему, но я вижу тебя таким. Глупо, наверное, да?

И ощущаю себя полной идиоткой под темным, выворачивающим наизнанку взглядом.

— Это Сварог[1], — договаривает Тимур. — И этого просто не может быть.

Притихаю, надеясь на продолжение.

— Это прозвище мне дал Руслан, когда мы еще были зелеными пацанами, — ошарашивает новым признанием. — И потом, в армии оно стало моим позывным. Но тогда…когда мы еще отрывались на полную катушку, наслаждаясь еще не взрослой, но уже не детской жизнью, Руслан писал портреты. Так, баловался, как любил он говорить. И… — Тимур качает головой, но не двигается с места, лишь сильнее прижимает меня к своему мощному телу, — это почти точная копия его первого портрета. Он тогда сказал, что видит меня таким. Он всегда видел нас не теми, кто мы есть на самом деле, — почти шепотом. И я сразу понимаю, что ему трудно говорить обо всем, что касается прошлого. Даже если это были чудесные моменты.

— Он учил меня рисовать, — говорю так же тихо. Почему-то эти слова кажутся сейчас самыми правильными. — Маме не нравилась наша дружба. Тогда она еще была женой своего мужа, гордой и неприступной, смотрящей на остальных свысока. Она считала «приемышей» Огневых недостойными и запрещала мне с ними якшаться. А я просто обожала их, потому что они были моей семьей. Матери никогда не было до меня никакого дела. Я росла у бабушки, а когда та умерла, а отец…в общем, Огневы были моим всем. Однажды я увидела, как Руслан рисует. Случайно. Он сидел на лавке и рисовал драконов, а я стояла за его спиной и как завороженная наблюдала за волшебством, что рождалось на бумаге. За тем, как плавно изгибаются крылья. Как расцветают немыслимыми цветами волшебные глаза. Мне кажется я в тот момент даже не дышала. Позже я намеренно искала его, чтобы исподтишка наблюдать за его волшебством, — улыбаюсь, вспоминая, как пряталась за домом или таилась под окошком, едва не виснув на подоконнике, вытянув шею, чтобы лучше разглядеть. — А дома изрисовала кучу тетрадок, только у меня все существа получались жалкими и изможденными донельзя. Я злилась и снова подсматривала, как Руслан колдует. Запоминала каждое движение его кисти. Как он держит карандаш, когда создает крылья или лапы, или глаза. Чтобы дома повторить. А в один такой день он вдруг сказал, так и не повернувшись ко мне: «Хватит подглядывать, Настена. У меня и для тебя кое-что найдется». Что с ним случилось, Тимур?

— Изнасиловал и убил суку-подружку своей сестры, — отвечает зло, и каждая черта его лица обостряется, как будто острые грани смертоносного оружия. А я вздрагиваю и смотрю-смотрю-смотрю, ища в его лице хоть один намек на ложь. И когда не нахожу, отчаянно мотаю головой.

— Нет. Руслан не мог. Он же… — прикрываю рот ладошкой, понимая, что мои слова такие бессмысленные и никому не нужные. Что бы я ни сказала, что бы ни знала о Руслана Огневе – все это не имеет ровным счетом никакого значения, потому что ничего не изменят. И потому что мы не виделись с Русланом прорву лет. За это время он мог стать, кем угодно, даже насильником и убийцей. Вот только все во мне протестует против этой беспощадной правды.

— Руслан не мог, — неожиданно соглашается Тимур и от облегчения у меня подкашиваются ноги. Или от перенапряжения? Тимур подхватывает меня на руки и усаживает на перила на самом краю пугающей высоты. И все, что отделяет меня от смертельного падения – его руки. Вцепляюсь в них, чувствуя, как страх подкрадывается противной крысой. — Но суд решил иначе. Единственное, что нам удалось, добиться, чтобы его не отправили на зону.

— Но его отправили в психбольницу, — осторожно договариваю, стараясь не думать о том, что за моей спиной бездна в девять этажей. — И это хорошо, потому что на зоне с таким приговором ему не выжить.

— Да он уже сдох, — с бессилием, от которого ноет в груди. — Одна оболочка…

— Нет, Руслан никогда не сдается. Тот Руслан Огнев, которого знаю я.

— С того времени слишком многое изменилось, Русалка, — качает головой и без перехода: — И сейчас только мои руки удерживают тебя от падения. Боишься?

Боюсь ли я? О да. До ледяного штыря в позвонках. До липкого пота, стекающего по напряженной спине. Мне страшно, потому что жизнь – такая шаткая штука, никогда не знаешь, что ждет за поворотом.

— Очень, но ты обещал не отпускать, — хриплю пересохшим горлом и распускаю свои пальцы. Раскидываю в стороны руки и прогибаюсь слегка назад. Я боюсь до трясучки и темноты перед глазами, но сейчас я знаю наверняка – эти руки ни за что не уронят.

Тимур сдергивает меня с перил, прожигая яростным взглядом, едва сдерживаясь, чтобы не окрестить всеми известными ему словами – просто читаю по лицу. А я дышу часто-часто, как после марафона в пару километров и улыбаюсь почти дико.

— Сумасшедшая, — выдыхает Тимур мне в губы. И я тянусь к нему, раскрываюсь, впуская его в свой рот и сплетая наши языки в безумном танце на углях адреналина и невысказанной боли.

— Проклятье, как же я хочу тебя, Стаська, — нервный смешок опаляет губы его дыханием, таким горячим и таким вкусным, что я слизываю его языком. Тимур рычит, сминая меня своими ручищами. А я просто отдаюсь ему, его рукам, плавясь от его слов и прикосновений. И сейчас есть только он и наше дикое, пульсирующее в каждой молекуле желание. Одно на двоих. Такое сильное, что легко сойти с ума. И похоже, это и происходит. А иначе почему кружится голова и мир расцветает ослепительными красками, когда я кладу ладони на его голую грудь.

Тимур выдыхает с болезненным стоном. Я отпрядываю, пряча ладони за спину. Но Тимур мотает головой и просит:

— Прикоснись ко мне. Пожалуйста…Стася…

Его слова вибрирует под кожей, и я осторожно возвращаю ладони на место. И снова хриплый стон мне ответом. А руки на талии сминают кофту, натягивая до предела тонкую ткань. Пальцы дрожат, когда я очерчиваю контур ключицы и вниз по упругой коже. Ощущая, как отзывается каждый мускул, подрагивает от моих прикосновений. И это будоражит, разгоняет жидкий огонь по венам, сплетается тугим комком между ног. И там все горит. До слез. Но я продолжаю изучать его тело. Запоминая каждую родинку и каждый шрам. Мои пальцы насчитывают три. И все круглые, как следы от пуль. Я закусываю губу.

— Откуда? — вопрос сам срывается с губ. А пальцы оглаживают круглую отметину под самым сердцем.

— С армии еще, — с трудом отвечает Тимур. Его низкий голос дрожит, как и он сам.

— Почему?.. — странная обида душит. И горький страх, что он мог не выжить. Не вернуться с той проклятой войны, где побывал. И тогда мы бы никогда не встретились. И этот страх скручивает свои колючие кольца вокруг шеи, воруя дыхание. — Почему ты позволил им попасть? — едва слышно, одними губами.

Но Тимур слышит и смотрит так, что у меня за спиной распускаются крылья, потому что никто и никогда не смотрел на меня с таким восхищением и нежностью.

— Потому что я не хотел жить, Русалка, — признается так легко, а мой страх выбрасывает шипы, раня. До крови и адской боли.

— Почему? — повторяю, потому что мне нужно знать. И если он не скажет, то я точно умру от боли, что раздирает в клочья обезумевшее сердце.

А он молчит, прикрыв глаза и закусив губу. По скулам ходят желваки, и каждая мышца под моими пальцами натягивается до предела. Удар сердца, еще один и еще прежде, чем он ловит мой взгляд.

— У меня была невеста, — все-таки отвечает, криво усмехнувшись, — и блестящее будущее. Престижный ВУЗ, стажировка в крупной компании и грандиозные планы на ближайшие лет двадцать. Но в один день я вернулся домой и застал Ингу на чемоданах. Она сказала, что полюбила другого и уходит от меня, — замолкает надолго, переводя дух. А я глажу его тугие мышцы, плечи, плоский живот. Зная, что его это успокаивает.

— К нему? — осторожно спрашиваю я.

— Нет. Она просто ушла. Потому что тот, кого она любила, оказался моим лучшим другом.

И перед глазами вдруг встает картинка из бильярдного клуба. Друзья Тимура. Не так много их. И если Туманов холостяк, то у мента Крушинина красавица-жена. И, кажется, ее зовут Инга.

— Это ведь та красотка из «Арены», да? Жена Игната?

Тимур кивает. И я вижу грусть в его глазах. Не боль, не отчаяние, а тихую грусть об ушедшем прошлом. И это странно. А он словно читает мои мысли, улыбается.

— Тогда я думал, что жизнь кончилась. Бросил институт и рванул в армию. Ходил по краю. Но, видимо, у судьбы на меня были другие планы. И, знаешь, я чертовски рад, что не сдох тогда.

Теперь киваю я. Облегчение накрывает теплой волной, в которой тонут все страхи. Стирается боль, отзываясь слабым эхом где-то на задворках сознания. И я улыбаюсь ему в ответ дрожащими губами.

— И я…рада…

Но все рушится одним телефонным звонком. Тимур отвечает, и наш такой хрупкий мир идет трещинами, лопается. И я слышу, как хрустят его обломки. Он меняется в лице и не позволяет мне вникнуть в разговор. Я чувствую, как он подбирает слова. Как ярость рвет его жилы. И как между нами снова разрастается темная бездна.

Подхожу к перилам и смотрю вниз. Там, в сгущающемся сумраке видны огни фонарей и крохотные точки машинных фар. Я не слышу, как он оказывается рядом. Чувствую его запах и жар его мощного тела. Он останавливается в шаге от меня. Но я чую его и острое чувство дежавю щекочет затылок. Так уже было. Он уже стоял вот так за моей спиной, когда я подошла к самому краю пирса.

Горькая усмешка касается губ, полынью растекается по горлу. Оборачиваюсь, сталкиваясь с хмурым взглядом цвета ночи.

— Собирайся, Русалка. Я забираю тебя.

— Посадишь под замок? — спрашиваю наугад и попадаю точно в цель.

Тимур морщится так, словно ему самому не по душе его решение.

— Просто собери свои вещи, Стася.

— Что случилось? — подхожу близко, не разрывая наши взгляды.

— Пока не знаю, — отвечает почти честно. — Но лучше, если ты будешь в безопасности.

— В твоем доме, — заканчиваю за него.

— Да. В моем доме под надежной охраной. Пожалуйста, Стася, — почти стонет, мягко касаясь моих волос, заправляет за ухо. — Не упрямься. Только не сейчас. У меня нет сил тебя уговаривать.

— Мне ничего не надо, — обнимаю его, смыкая ладони на его широкой спине. И принимаю единственно верное решение. — Поехали.

И я слышу его облегченный выдох.

[1] Сваро?г — согласно славянскому переводу хроники Иоанна Малалы — бог-кузнец, отец Дажьбога. По мнению некоторых исследователей — верховный бог восточных славян, небесный огонь.