Стася и Тим.

Глава 21 Стася.

Я стою у дома Тимура и не решаюсь сделать последний шаг, отделяющий меня от моего прошлого. Прячусь под тенью акации, вдыхая ее пряный аромат. Срываю веточку и пересчитываю на ней листочки. Снова и снова, словно в этом весь смысл моего прихода сюда.

Но нет, я здесь по другой причине. И она не обрадует Тима, как не обрадовала и Глеба Рощина, частного сыщика, помогающего мне в одном деле. Хотя я могу ошибаться в Крутове, ведь однажды он уже использовал меня, так почему не сделать это снова? Все равно нет другого выхода – я знаю точно.

Теплый ветер приносит запах моря, волнами стелящегося далеко внизу. И я помню, какой удивительный вид открывается на синюю гладь с балкона второго этажа. Оттуда, где когда-то была спальня Тима. А сейчас? Как много изменилось за десять лет?

По крайней мере, снаружи дом не изменился. Такой же манящий своими яркими красками роз, увивших кирпичные стены. Эти розы – как родимое пятно этого особняка, они словно всегда здесь были. Без них невозможно представить этот дом, как невозможна жизнь без сердца. И как же странно, что я живу так вот уже чертову прорву лет. И как прихожу сюда каждое воскресение, в тайне надеясь увидеть хозяина. Но все эти десять лет дом безмолвен. Здесь не бывает никого, кроме садовника, не дающего увянуть цветам. Интересно, по-прежнему ли в саду за домом цветут фиалки?

И в груди больно щемит. Тру ладошкой, разгоняя непрошеную тоску. И жду. Ровно в восемь у порога дома появляется мальчишка с корзиной. Он подходит к калитке, нажимает кнопку звонка. Одна минута, две, три. Тим появляется спустя четыре минуты с такой же корзиной. В ней пустая тара, а в корзине мальчишки – молоко. Тим вручает мальчишке деньги и вдруг вскидывает голову, встречая мой взгляд своим, с яркими всполохами солнца в непроглядной темноте.

Рвано выдыхаю и выхожу из тени акации. Тим ставит на землю корзину и раскрытой ладонью упирается в забор, словно ему нужна опора. А я делаю несколько неторопливых шагов, потому что мышцы вдруг превратились в тяжеленные глыбы и так невыносимо трудно их переставлять. Так невыносимо…

Его запах тут же окутывает меня, как кокон гусеницу. Делаю жадный вдох, позволяя ему вновь заполнить меня, как пустой сосуд. И Тим делает тоже самое, дышит мной, как спасительным кислородом. Я чувствую Тима каждой клеточкой, и сердце колотится как заполошное, ликуя, что его вернули к жизни. Что меня, наконец, собрали из осколков.

— Тим…

— Стася…

На одном дыхании, эхом откликаясь друг другу. И я всей собой рвусь к нему, прижаться к нему, утонуть в его руках и забыть обо всем. Словно почувствовать себя защищенной, как тогда, десять лет назад. И читаю в глазах Тима мольбу поддаться порыву, перечеркнуть прошлое, переступить ту бездну, что когда-то мы развернули между собой. Но я силой удерживаю себя на месте, потому что знаю – позволю эмоциям взять верх и все рухнет. Все то, зачем я сегодня здесь.

И Тимур понимает без слов, пятерней прочесывает отросшие волосы, растрепывая. Подхватывает корзину и когда спустя несколько ударов сердца снова смотрит на меня – в его взгляде полный штиль. А до этого там разгорался неистовый шторм, беснующийся в солнечной черноте.

— Нам нужно поговорить, — выдавливаю из себя просевшим голосом. Откашливаюсь, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Как же трудно, оказывается, находится рядом с ним и делать вид, что мы абсолютно чужие.

— Нужно, — соглашается Тим и приглашает войти.

И я прохожу мимо него, так близко, что кожей ощущаю его, и мимолетное прикосновение пальцев к распущенным волосам. Так и не смогла их обрезать.

Делаю всего несколько шагов и замираю, оглушенная детским смехом. Оборачиваюсь и совершенно беспомощно смотрю на Тимура, потому что там, впереди на ступеньках сидит девчушка лет десяти с планшетом в руках и смеется над чьей-то шуткой.

И я отчаянно хочу спрятаться куда-нибудь, а лучше вообще не появляться здесь этим утром, потому что она вдруг отрывается от экрана и смотрит на меня моими глазами. Если это не бред, то что?

Пальцами вцепляюсь в собственные ноги, которые предательски дрожат, и тут же ощущаю сильную руку на своей талии, рывком притянувшую меня к твердому мужскому боку.

— Не дрейфь, Русалка, — тихий шепот в ухо. — Это не страшнее прыжка с парашютом.

Не страшнее? Да он издевается, не иначе. Да я лучше с десяток раз с парашютом сигану, чем буду…что? Знакомиться с дочерью мужчины, который давно и безнадежно стал для меня всем? А ведь у нас тоже могла быть сейчас дочка или сын такого же возраста.

И боль противно скребет по ребрам. А я рассматриваю девчушку, отложившую планшет и подскочившую на ноги так резво, что из ее хвоста выпрыгивает упрямая кудряшка, такая же черная, как у ее отца. Худенькая, миниатюрная, в джинсовом комбинезоне и бейсболке с кучей нашивок. А на ногах белые кроссовки, расписанные яркими красками. Уверенные мазки, витиеватые узоры, в которых прячутся надписи. И я точно знаю: это ручная работа, потому что сама когда-то творила такое же безобразие.

— Это ты сама?

Девочка останавливается нескольких шагах от меня, совершенно спокойно реагируя на то, что Тимур по-прежнему прижимает меня к себе. А ведь она должна…что-то же должна делать. Как-то реагировать. А она ведет себя так, как будто это обычное явление: мне стоять в обнимку с ее отцом. Как будто мы…

Не позволяю себе додумать эту глупость.

— Кроссовки, — уточняю, когда она долго не отвечает, явно не понимая, о чем я спрашиваю.

Вертит ногой, демонстрируя свое художество во всей красе, и довольно улыбается.

— Ага. Нравится?

— Еще как, — теперь улыбаюсь я. — Я тоже раньше обувь расписывала, — выбираюсь из объятий Тимура, подхожу к девочке и присаживаюсь напротив нее на корточки. Пальцем повторяю алый завиток, перетекающий в английскую букву «J». Интересно, что она значит?

— Я Юля, — проследив мое движение, говорит девочка. — А ты Стася, я знаю.

— Да? И откуда же?

— У папы есть твоя фотка, — не уходит от ответа маленькая девочка Юля, — и он часто зовет тебя во сне.

Бросаю взгляд на Тимура, но тот никак не отвечает на заявление дочери. Он, кажется, даже не слышит, о чем мы говорим. Только смотрит на нас, как зачарованный. А я не заостряю внимание на ее словах. Никогда не понимала людей, которые стараются выпытать у ребенка как можно больше подробностей о жизни его родителей, пользуясь детской открытостью и наивностью.

— Мне девять лет. Моя мама умерла, когда я родилась, и я не страдаю по этому поводу, потому что мой папа суперкрутой и я его очень люблю, — выдает она на одном дыхании. Я таращусь на нее во все глаза, а за спиной слышу тихий смех. — Перебор, да?

И смотрит на отца. Его «ответ» я не вижу, но замечаю, как смешно морщит носик Юля.

— Короче, это чтобы без лишних вопросов. А то достали уже, — и вздыхает так тяжко, что я невольно прыскаю со смеху. Напряжение как рукой снимает. И я ловлю себя на мысли, что правильно поступила, приехав этим утром сюда.

— Часто спрашивают?

— Да постоянно, — отмахивается она. — А еще сколько моему папе лет и нет ли у него подружки. И вздыхают потом так, — и она демонстрирует, как вздыхают те, кто спрашивает. Тимур за спиной смеется уже открыто, а я держусь из последних сил. — А что ты делаешь? — ловко переводит тему. — Ну…работаешь?

— Работаю, — соглашаюсь я. — Я тебе говорила, что раньше разрисовывала обувь, — она кивает. — А теперь разрисовываю людей.

И вижу, как в ее медовых глазах вспыхивают искорки интереса.

— Покажешь? — просит с придыханием. — Пожалуйста-пожалуйста.

— Юлия Тимуровна, — строго одергивает Тим, — вам не пора ли уже ехать, а?

— Ну пааа, — протягивает Юлька, становясь в одно мгновение самым обычным капризным ребенком. — Ну это же так круто! Можно, Стась? — и снова на меня.

— Легко, — улыбаюсь, зная, что это действительно не займет много времени. Мне есть чем удивить эту малютку. — Тим? — теперь у Тимура прошу разрешения я. — Это займет всего две минуты, — поспешно добавляю я, — и ехать никуда не нужно.

Тим хмурится, но все-таки кивает. А я поворачиваюсь к Юле вполоборота и медленно задираю шифоновую рубашку, под которой живет черно-алый Феникс, обнимающий меня своими крыльями.

— Офигеть, — протягивает ошалевшая Юлька.

Но я не слышу ее, только рваное дыхание Тима и его обжигающий взгляд, потому что он один знает, что скрывает своим чернильным телом нарисованная птица.

— А можно потрогать? — просит Юлька, едва не пританцовывая на месте.

Я смотрю только на Тима, под чьим взглядом плавится кожа. Я физически ощущаю, как под рубашкой расползаются ожоги. Пальцы подрагивают, выпуская ткань рубашки, но тут же собираю ее гармошкой, выпуская на волю феникса.

— Конечно, можно, — криво улыбаюсь, позволяя маленьким пальчикам коснуться тела птицы на талии. — Не бойся, принцесса, — на этот раз улыбка совершенно искренняя и легкая, как перья этой самой сказочной птицы, — мне уже не больно.

— Юля, — перебивает Тим хрипло. Девочка смотрит на отца, а ее пальчики гладят феникса. — Юля, найди, пожалуйста, Руслана и езжайте, ладно?

— А как же завтрак? — хмурится девочка, пряча ладошки в карманы комбинезона.

— Позавтракаете в дороге.

— Тим, что происходит?

Настораживаюсь я, чувствуя, как меняется тон Тимура и как послушно его дочь убегает в дом искать какого-то Руслана.

— Куда ты отправляешь дочь? Зачем? И кто такой Руслан?

— Допрос? — привычным жестом выгибает расчерченную двумя тонкими шрамами бровь. — Хотя, думаю, у меня найдутся ответы на все твои вопросы. И один из них сейчас явится сам.

Я раскрываю рот, чтобы узнать, что он имеет в виду, но тут же захлопываю его, потому что на крыльце появляется высокий мужчина с Юлькой на руках. Маленькая озорница оплела мужчину руками и ногами, как мартышка и что-то весело щебечет ему на ухо. А он…улыбается по-мальчишечьи весело. И эта улыбка безбожно швыряет меня в прошлое, когда я подкрадывалась к нему со спины и часами подглядывала, как он рисует.

Руслан Огнев. Он был огнем, ярким, живым, расцветающим как солнце и никогда не затухающим. У него горели глаза. А когда в его руках оказывались кисти – он выпадал из реальности, творя новую вселенную, яркими красками расписывая собственную реальность.

Он был огнем, а стал пеплом. Выжженный взгляд, острые черты лица и застывшие на коже демоны. И даже искренняя улыбка ровным счетом ничего не меняет. Похоже, его безумие так никто и не сумел укротить. И теперь оно рвалось из него чем-то тяжелым и черным.

Но…это Руслан. Брат Славки, мой друг и мой учитель.

Он спускает с рук Юльку и делает шаг ко мне.

— Настена, — раскидывает руки, чтобы обнять, но я отступаю.

Каждым позвонком ощущая тихую ярость Тима, ледяной сосулькой встрявшей где-то в спинном мозгу.

Но Руслан не был бы собой, если бы дал мне ускользнуть. Еще один широкий шаг и он все-таки заключает меня в объятия. Приподнимает над землей, радуясь, что я жива и стала такой красоткой. Я обнимаю его, под ладонями ощущая стальные мускулы и каждый натянутый до предела нерв.

— Я рада, что ты здесь, — улыбаюсь, когда он ставит меня на землю.

Он лишь кивает в ответ, но вовсе не разделяет мое мнение.

— Ладно, ребята, не буду вам мешать. Сварог, мы уехали. Телефон для связи у тебя есть. Держи меня в курсе.

Юлька обнимает отца, целует его в щеку. Он крепко обнимает ее, просит слушаться Руслана. Именно просит, не приказывает, не поучает, а просит, как взрослую. И она соглашается.

— Рад был повидаться, Настена, – щелкает меня по носу. — Идем, мартышка, карета уже ждет.

И, подхватив дорожную сумку и черноволосую принцессу, уходит в противоположную от входа сторону. Это озадачивает.

— С восточной стороны есть спуск на набережную, — поясняет Тим, видя мою растерянность. — Там их не увидят твои «топтуны».

И всем своим видом показывает, что в курсе моей проблемы. Ну что ж, так даже проще.

А он больше ничего не говорит, только в дом зовет, а когда мы оказываемся внутри, Тимур сразу уходит на второй этаж. И горькое сожаление колет затылок. Я ожидала другого, помня, ощущая кожей ожоги, оставленные его взглядом. Но никак не равнодушия и вот такого…побега.

Да, он злится, наверное даже в бешенстве. Я чувствую напряжение, искрящее между нами. Это сродни воздуху перед грозой. Вот-вот грянет. И наверное, я должна сказать Тиму спасибо за эту передышку, но хочется догнать его, прижать к стенке и забыть обо всем.

Выдыхаю и не спеша иду по коридору вглубь дома. Здесь пахнет пылью и одиночеством. Такое ощущение, будто и не жил никто вот уже много лет. Странно, учитывая, что у Тима – маленькая дочь. Но…никаких следов ребенка. Совершенно. Будто Юлька мне примерещилась. И спазм перехватывает горло. Почему все кажется обманом, игрой на публику? И с каждым шагом эта мысль только крепнет.

Я иду по коридору мимо громадной кухни, уставленной навороченной бытовой техникой; просторной столовой. Останавливаюсь на пороге. Пусто. И гулкое эхо от моих шагов. А когда-то посреди столовой стоял длинный дубовый стол, накрытый ажурной скатертью. Белоснежная, она всегда как будто хрустела от крахмала. А в центре стола стояла ваза с маленькими фиалками, пахнущими весной. В любое время года. Где только их Тимур доставал? Улыбаюсь.

Подхожу к окну, пальцами провожу по широкому подоконнику. Пыльно. И зачем он здесь, если не живет? Очередная шахматная партия? И если так, то он точно знает, зачем я здесь. А значит, я снова получу дозу разочарования. Отодвигаю занавески, распахиваю створки. Морской воздух врывается внутрь, закруживает тюль, вплетается в мои волосы, щекочет лицо.

— Тимур! – зову.

— Пять минут! – отзывается он откуда-то издалека.

Киваю и пересекаю столовую. Меня интересует всего одна комната. За пять минут я успею глянуть. Осталась ли она прежней? Или все изменилось, как везде? Сердце припадочно забилось.

Единственная комната в доме с аркой вместо дверей. По бокам уставленные разными фигурками полочки. И везде пыль, серая, щекочущая нос, заставляющая чихать. Огромная гостиная почти без мебели. Белоснежные стены, лиловые шторы. Все так, как было. И не так.

На одной из стен задерживаю взгляд, замерев посреди комнаты. Плазма сдвинута в угол, рядом кучей свалены диски, колонки под потолком. И девственно белая стена. Почему-то становится обидно. Подхожу к еще одному окну, распахиваю шторы. Вдруг стало не хватать солнечного света. Нестерпимо. Вдали перекатываются темные волны. Все правильно. Он вычеркнул меня из своей жизни. И все, что напоминало ему обо мне.

— Кофе хочешь? – хриплый голос за спиной.

Вздрагиваю и резко оборачиваюсь.

— Я смотрю, - выдыхаю, - ты все поменял. А почему не живешь?

Тим смотрит пристально и в его глазах что-то неподдающееся объяснению. Тяжелое, муторное. Невольно передергиваю плечами, сожалея, что спросила. Ну к чему ворошить прошлое?

— Я ничего не менял. Зачем?

— А стол? Выбросил?

— Сломал, — он морщится и неосознанным жестом потирает плечо. — Случайно. Так что нет, ничего я не менял, Стася…

И дрожь растекается по ставшей вдруг чувствительной коже.

— Я думала, ты продал дом. А ты…розы сохранил. Ухаживаешь.

— И фиалки, — добавляет с мягкой улыбкой.

— Почему? И зачем я здесь? Зачем ты здесь?

— Чтобы ты могла меня найти, — вот так просто. — А цветы…они мне дороги, как память. Как и твой дракон.

В руке у Тимура пульт. Одно нажатие, и с тихим жужжанием стена приходит в движение. Нет, не стена. Экран для проектора. Огромный, от угла до угла, от пола до потолка. С каждым открывающимся сантиметром стена как будто оживает. Яркие краски режут глаз. Они сплетаются, перемешиваются и рождают невиданное. Перепончатые крылья, узкая морда с фиолетовыми глазами, смотрящими в самую душу. Длинное туловище, закованное золотой чешуей. Дракон. Мой дракон и бескрайне синее небо.

— Не может быть, — шепчу.

Не стер, а спрятал. От чужих глаз или от самого себя?

Подхожу к стене, едва дыша, касаюсь когтистой лапы, провожу кончиком пальца по контуру тела дракона. Краски кажутся свежими, словно я только закончила рисовать.

— Ну привет, — подмигиваю дракону, как старому другу.