Он послал эту работу нахрен, задолбало. Куда ни плюнь — что-то происходит. То убийство, то ограбление. А следом – тонна макулатуры, которую он должен обязательно заполнить. У него уже рябит перед глазами от лиц и букв. Что ни день, то опознание. Что ни утро – срочный вызов.
Залпом выпив давно остывший чай, быстро настрочил заявление об отпуске, оставил секретарю подполковника и сбежал. Домой. К Инге. Не забыв при этом вырубить телефон, потому что подполковник и мертвого достанет. Но на сегодня…да и на следующие две недели у него совсем другие планы. И мысли о долгожданном отдыхе вдали от цивилизации, где будет только он и его любимая жена, растекаются под кожей жарким предвкушением.
Уже припарковавшись во дворе, вспоминает, что не купил цветов. Выдирает несколько пестрых лилий с клумбы у подъезда, воровато оглядываясь. И тихо смеется себе под нос, вбегая в подъезд.
Привычно здоровается с консьержем, листающим глянцевый журнал, и замирает перед лифтом, не в силах сделать вдох. Так и не нажав кнопку вызова. Перед глазами темнеет так быстро, что Игнат едва удерживается на ногах. И когда распахиваются дверцы лифта врезается в высокого парня в темной ветровке. Тот толкает его плечом, лилии падают на пол: алые кляксы на глянцево-сером полу. Оборачивается, чтобы схлестнуться с воспаленными глазами парня. И в голове будто что-то взрывается.
Он не ждет лифт. Несется вверх по ступеням. Один пролет, второй, третий. На одном сшибает пузатый горшок с цветком, тот катится вниз. Игнат бежит еще выше. И везде зелень цветов в горшках: синих, красных, желтых.
На площадке массивная дверь из мореного дуба, черная с фиолетовым отливом, со сверкающей в лучах полуденного солнца серебристой ручкой. Он обхватывает ее дрожащими пальцами, толкает дверь. Та распахивается легко, как в киношных триллерах, где убийца обязательно оставляет ту открытой.
Горло стягивает колючим спазмом. Дыхание рвется со свистом и жгучей болью за грудиной.
Игнат входит в полутемный коридор. Взгляд машинально цепляется за алый плащ на вешалке, белые босоножки и грязные следы на светлом паркете. Еще два шага. На журнальном столике алые розы, а в голове мысль: «Инга ненавидит розы». Острая такая, вгрызающаяся в затылок.
И багровые полосы на персиковых обоях. Еще шаг. Пальцы сами рвут ворот дорогой рубашки. Пуговицы стучат по паркету, разлетаясь в стороны.
Впереди стеклянная дверь спальни с радужным узором. Пальцы на дверной ручке. А следом солнечный свет, бьющий в глаза, заливающий золотом спальню.
Игнат на мгновение зажмуривается, опустив голову. А когда открывает глаза перед ним белый ковер в багряных пятнах. Кровь. Взглядом выше по темному дереву кровати, хлопку простыней.
Темные волосы на белых подушках. Синие мертвые глаза. И черная дырка во лбу.
И лишь один звук, эхом разбивающийся о стены квартиры. Протяжный, дикий, полный ярости, боли и отчаяния. Вой. Нечеловеческий, рвущийся из горла Игната.
И пыльная пустота внутри. Серая, как вмиг утративший краски мир.
Что происходит дальше – все в тумане. В глухонемом и стылом, как кирпичная стена дома. Как черная ярость в глазах друга и его точные, выверенные удары. Игнат не чувствует боли, только пустоту. Звенящую, перекатывающуюся по напряженным мышцам.
Не помнит, как в квартире оказывается. Как выгоняет всех к чертовой матери. И плевать, что его дом – теперь место преступления. Ему насрать, что постель пахнет кровью и смертью. Он этот запах, удушающий, приторный, как плесень, ни с чем не спутает. Так смерть воняет. Теперь Игнат это знает. И смеется истерично, потому что только сейчас понял, что такое смерть. Сейчас, когда она за спиной замерла и ходит по пятам, смрадом в спину дышит.
Не помнит, зачем Алекс приходит и почему Сварог молчит, сидя на полу и смотря на по-прежнему разворошенную постель. Не помнит, что пьет и что ест. Только мысли в голове: яркие, живые, скручивающиеся тугим жгутом, размывающиеся и снова сцепляющиеся в целое, звено за звеном.
А потом появляется она.
Она приходит утром…или днем.
Игнат давно перестал различать ночь и день – для него все стало серым, как пепел сигарет на подоконнике. Странно, что у него до сих пор не закончились сигареты, потому что он не помнит, чтобы выходил из квартиры. Как и откуда перед ним еда берется и почему он ее ест. Наверное, Алекс приносит. Тот ходит к нему с завидным упрямством. Или не он? Он не помнит, когда увидел ее и в какой момент стало все неважным, кроме нее.
Светлая, задорная, она щебечет без умолку. Разговаривает с ним, хотя он молчал. Смеется и рисует. И мешает понять, кто убил Ингу. Он сделал все, чтобы его не отвлекали. Отделался от коллег с их нахрен никому не нужным сочувствием, от матери Инги, едва не утопившей его в слезах горя. Ему своего хватает. Его даже опасаться стали, потому что на психа стал похож. Только Алекс ходил. А теперь еще и она. Когда он почти понял, кто убийца. Ася…
Врезалась в его серое одиночество, как тогда…под удар Тимура. Он помнит. Как и то, что это чужая женщина. Но…все пошло наперекосяк.
Она единственная, кто не испугался его «приступов» — разорванных листов, брошенных в лицо, злого взгляда и синяков на ее тонких запястьях. Она приходит снова и снова. Как будто ничего не было. И он перестает ее выгонять. Становится вдруг любопытно, а что будет дальше.
Игнат украдкой подглядывает, как она рисует. Как смешно морщит нос, когда ей что-то не нравится. Как закусывает губу, увлеченная процессом. Как щурится, намечая контуры. И как закалывает карандашом волосы, а потом сердится, когда не может его найти. А еще она оставляет Игнату свои рисунки. И на каждом из них драконы. Маленькие, только делающие первые взмахи перепончатыми крыльями. Или огромные, сжигающие деревни. Такие, какие когда-то рисовал их сумасшедший гений Руслан Огнев. Игнат вспоминает, как Сварог рассказывал, что Асю рисовать Руслан учил. Вспоминает, как они ездили к Руслану и как тот забрал все Асины рисунки себе, а потом выгнал их всех взашей. Всех, кроме Аси. А она после так и не призналась, о чем они говорили.
И вот среди всех рисунков Игнат обнаруживает и свой портрет. Странный. Черно-белый. И лишь глаза, смотрящие на него как будто из тумана, теплого янтарного цвета. Асины глаза, вернувшие краски его существованию.
А потом она не пришла.
Вместо нее приходит Тимур.
Садится на пол в пороге спальни, затылком упершись в дверной откос и молча смотрит на так и не перестеленную кровать.
Игнат стряхивает столбик пепла и тихо чертыхается. Висок зудит и нарывает, словно под прицелом. Мерзкий холод пересчитывает позвонки, потешаясь над их хрупкостью. Колючими льдинками протыкает каждый нерв. Становится душно и на лбу выступает испарина. Игнат сминает сигарету в давно переполненной окурками чашке, сглатывает, шумно втягивая носом затхлый воздух. Остро ощущая, как вместе с Тимуром в его квартиру вошло отчаяние. Чужое, как инородный предмет в теле.
Игнат смотрит на безучастного друга и предчувствие беды сдавливает череп всего одним словом: «Ася».
— Тим…
Зовет и осекается, когда Тимур поворачивает голову и смотрит на Игната так, будто видит впервые в жизни.
Его бледное лицо как-то вытянулось, черты заострились, а глаза почернели от горя так, что и зрачка не рассмотреть.
— Твою мать, — цедит Игнат, спрыгивая с подоконника, на котором провел…да хрен его знает, сколько дней.
Встряхивает головой, отгоняя ненужные мысли и тут же получает в ответ давящими тисками предчувствия. Хватает с прикроватной тумбочки початую бутылку водки и присаживается рядом.
Заглядывает в глаза Тимура, надеясь до последнего, что ошибся. Не разглядел в тумане собственной боли. Но, увы. Во взгляде друга застыла сплошная чернота. Игнат уже видел такой взгляд у друга однажды и знал, что ничего хорошего это не сулит. Значит, нужно вытряхивать Тимура из этой гнилой бездны как можно быстрее, иначе Игнат и лучшего друга потеряет. Хватит с них одного психа.
— Пей, — приказывает, вкладывая в ослабевшую руку другу, бутылку. Но Тимур отворачивается, прикрывает глаза. И молчит. И это гребаное молчание доконает Игната. — Пей, кому говорю! — рычит, но не от злости, а скорее от бессилия. Потому что ничерта не понимает, а предчувствие уже в ледяную глыбу обросло, за грудиной сдавило. — Не заставляй меня в тебя водку силой вливать. Сварог!
— Да не буду я пить, — устало. Но в голосе что-то еще…
И это «что-то» в каждом жесте друга и в протянутом Игнату диске. Крушинин смотрит на сверкающий диск и точно знает, что ему нельзя смотреть.
— А на словах? — просит с какой-то глупой надеждой.
— На словах…Ну на словах так на словах…Кто-то похитил мою жену и пытается ее отравить.
Игнат дышать перестает, потому что глыба за грудиной ребра пересчитывает. И Игнат хруст ломающихся костей отчетливо слышит. И эта хрень ему очень не нравится.
— Кто?
— Подозреваю, что Гурин. Но…
— Что «но»? — сипло. Игнат прокашливается, отпивает водку из горла и вкуса не чувствует. Ничего, как будто воды хлебнул. Но оно и хорошо, мозги ясными останутся, когда Игнат тоже расскажет другу о своих умозаключениях.
— Не он это, Игнат.
— Беседовал с ним, — не спрашивает, констатирует факт. Тимур кивает. — Живой?
— Да он продал ее с потрохами. Даже справку предоставил, что не отец ей, — ухмыляется, а у самого желваки по скулам гуляют. — Я думал, обосрется со страху – так ему жить хотелось. Отказался от нее. Официально с подписями нотариусов и в присутствии прессы.
— То есть ты ее выкупил у него, что ли?
— Выкупил. И под такой колпак его посадил, что он не то что позвонить – дыхнуть без моего ведома не может. А она там одна. Алекс говорит, на записи ей лекарство вводят, которое вызвало у нее херню какую-то, из-за которой она уже чуть не умерла.
Игнат кивает: помнит он эту историю.
— Запись подлинная?
— Подлинная, Игнат. Я всех на уши поднял, но никакого толку. Некому ее похищать. Да и незачем. Гурин получил, что хотел: жизнь и отцовский бизнес.
— А фонд?
— А фондом с некоторых пор руковожу я. Стася все грамотно оформила, отличница, — и впервые в голосе да и во взгляде нечто напоминающее гордость.
И глыба за грудиной дает трещину, рассыпается на сотни осколков, раздирая в кровь его внутренности. Делает несколько жадных вдохов и таких же выдохов.
— Раз других вариантов нет, выдвигаю свой. Асю выкрал ее брат.
О том, что этот наркоша убил Ингу, Игнат упрямо молчит, даже когда Тимур сам связывает все концы. Потому что знает – сорвет Тимура. Его самого потряхивает от ярости, а память, как машина, перечисляет всех, у кого Крушинин может достать «чистый» ствол. Оставлять этого ублюдка в живых, Игнат не намерен.
Как, впрочем, и Тимур. И в этом они как никогда единодушны.
Асю находят через два дня. Сорок восемь тяжелых часов, когда нервы на пределе, а каждый шаг может обернуться ошибкой и стоить Асе жизни. Двое суток, за которые Игнат так и не понял, что у Тимура окончательно слетели тормоза.