Тимур стоит у окна, вертя в пальцах зажигалку. Чиркает колесиком, высекая из металлического нутра рыжий огонек. Снова и снова. Перчатки на кончиках пальцах слегка оплавились, потому что важно затушить огонь пальцем. Прижать, придавить, приручить. А потом отпустить, даря запертому в зажигалке огню мнимую свободу.
— Ты… — злой голос за спиной делает то, что не удается пляшущему язычку пламени — накрывает неудержимой лавиной прошлого, погребая под собой остатки самообладания, которым Тимур и так похвастаться сегодня не в состоянии. А все эта Русалка. Свалилась же ему под колеса.
От мыслей о рыжеволосой девчонке с солнечными глазами что-то внутри дергается, словно в конвульсиях. Больно. Муторно. Раздражающе.
Кто-то резко сжимает его плечо. Интуиция срабатывает мгновенно. Движения, доведенные до автоматизма. Сжать запястье, вывернуть до хруста кости.
— Ублюдок, — выдыхает Гурин, уткнувшийся мордой в стекло. — Не смей приближаться к моей семье, — рычит.
Тимур выпускает его руку и несколько секунд смотрит на перчатку, прикидывая, как скоро он сможет ее снять. Почему-то противно, хотя Тимур чистоплюем никогда не был.
— Семье, — протягивает медленно, словно пробует это слово на вкус. Растягивая время и усмиряя скрутившую в узел ярость. С какой легкостью он бы размазал этого сукина сына по стеклу. И никто не помешал бы. Гурин даже опомниться не успел бы, как уже был бы трупом. И возможностей таких не счесть. Судьба словно измывалась над Тимуром, подкидывая ему раз разом прекрасные шансы отправить Гурина в ад, где его уже давно заждались. Останавливало одно: предвкушение. Сладость от скорой мести, которая хуже смерти.
Улыбнувшись, Тимур медленно поднимает взгляд: холодный, равнодушный, и сталкивается со злым взглядом своего врага. Видит, как тот стискивает зубы и сжимает кулаки, готовый прямо сейчас разорвать его в клочья. О, Тимур бы с радостью дал повод, чтобы сломать Гурину хоть что-то. Чисто ради какого-то темного удовольствия. Пожалуй, сейчас он как никто понимал тех, кто кайфует от пыток. Он бы испытал пару пыточных приспособлений на своем противнике с нереальным удовольствием.
— Семье, — повторяет Тимур, расслабленно привалившись плечом к стене больничного коридора. Боковым зрением улавливает, как из палаты Русалки выходит Эльф. Смурной и озадаченный какой-то. И то муторное внутри дергается сильнее, выгибается, как эпилептик в припадке. — Да кому она сдалась, семья твоя? — глуша собственные эмоции. — Сын – наркоша конченный, за дозу готовый на все, даже родного отца прикончить. Жена – шалава, раздвигающая ноги перед каждым жирным членом, — отмечает, как дергается кадык Гурина. Лицо заостряется. Еще немного и рванет будущий мэр, как пороховая бочка. Еще немного… — Хороша, правда, сучка. Такую и отыметь не грех. Но я, знаешь ли, свежатину люблю.
И ухмыляется плотоядно, намеренно не озвучивая, кого имеет в виду. Гурин понимает все сам. Делает быстрый выпад кулаком в солнечное сплетение. Быстр, сволочь, но Тимур еще быстрее. Шаг назад, в сторону. И вот он уже за спиной Гурина, дышит ему в затылок. И смеется тихо, наслаждаясь игрой.
— Стареешь, Гурин, — насмешливо, едва ли не в самое ухо. И снова шаг назад, когда тот резко разворачивается для нового удара.
— А ты трусливо сбегаешь, — цедит, тяжело дыша.
— Не бери на «слабо», — смеется Тимур, поигрывая зажигалкой, — не прыщавый подросток все-таки.
— А кто же ты? — все еще на взводе, но уже ухмыляется в тон Тимуру. Берет под контроль эмоции, добела сжимая пальцы. — Сопля зеленая. Плюнуть и растереть.
— А ты попробуй, — не меняя тона, парирует Тимур.
— У каждого есть слабые места, Тиша, — говорит едва слышно, все-таки выдирая из Тимура задвинутую ярость.
Улыбка сменяется оскалом. Тимур шагает к Гурину, впечатывая того в стену одним мощным ударом в живот. Тот хватает ртом воздух, с шумом выдыхает. Хрипит. Но не отводит взгляда с отблеском триумфа.
— Ты прав, крестный, — выплевывает, зажав Гурина в тиски. И пальцы на горле так удобно смыкаются, — у каждого есть слабые места.
И разомкнув пальцы, разворачивается спиной и широким шагом покидает больницу.
Уже на крыльце рвет ворот рубашки. Ткань с хрустом поддается. Только кислорода все равно не хватает. И злость клубится внутри, ища выхода.
Тимур рывком стягивает перчатки, швыряет в урну, чиркает зажигалкой и обнимает ладонью жгучее пламя. Вонь горящей плоти забивается в нос и это единственное напоминание, что нужно остановиться. Никакой боли, даже слабого отголоска. Ничего. Только вонь, горькая, оседающая на языке, забивающая глотку и легкие.
— Не замечал раньше за тобой тяги к садомазо, — голос Эльфа заставляет остановиться и посмотреть на взъерошенного друга. — Продолжай, не стесняйся, — усмехается он, зажав зубами не подкуренную сигарету. — А я пока расскажу, какой ты придурок, Крутов.
Тимур изгибает перечеркнутую двумя шрамами бровь, ожидая продолжения. А огонек по-прежнему «гуляет» по ладони, ласкает кожу. И он пропускает его между пальцами, трогает, словно пытается ухватить за рыжий хвост. Играется под непроницаемым взглядом друга. Тот сигарету в пальцах вертит, перекатывает и смотрит куда-то сквозь Тимура. Нехороший взгляд. И неприятное предчувствие пересчитывает позвонки, как умелый музыкант струны.
— Гурин хочет упрятать девчонку в психушку, — встряхнувшись, все-таки отвечает Эльф. — Уже заключение от главного получил.
— Шустрый, однако, — ухмыляется Тимур, щелкнув по кончику пламени. Захлопывает зажигалку и несколько секунд смотрит на обожженную ладонь. Значит, подключил-таки связи, сукин сын. А ведь Русалку кроме Эльфа никто не осматривал. Быстро «липу» состряпали. — Только бесполезно все это, — и по венам расползается то самое пламя, что еще секунду назад жгло его кожу. И от внезапной боли все внутри саднит, как будто его внутренности отпинали армейскими сапогами. Паршиво. Тимур снова щелкает зажигалкой, перетягивая боль в давно бесчувственную руку. Получается хреново.
— Остановись, — друг перехватывает его запястье, зажигалка выпадает, со звоном скатывается по ступенькам. Тимур ловит взгляд друга: встревоженный, — и напрягается, но догадок не строит, хотя уже наверняка знает, о чем тот попросит. — Ты знаешь, Крутов, я всегда на твоей стороне, но…
— Даже не начинай, Эльф. Благородство то еще дерьмо, а я и так в нем по уши. Так что завязывай, если дорожишь нашей дружбой.
— Она хорошая девочка, — качает головой и отпускает Тимура. Тот морщится, потирая запястье. Да уж, хватка у друга что надо. Руку сломает и не заметит.
— Хорошая девочка? — морщится, резкими словами загоняя поглубже непрошеные чувства, стоит вспомнить о девчонке. И пульс рвет артерии: злой, аритмичный. — Хорошие девочки носят платья с бантиками и сидят дома, а не шастают по наркопритонам.
Догадаться, откуда на той дороге появилась Русалка, труда не составило, как и подтвердить собственные догадки неопровержимыми фактами. Да она сама просто пропиталась сексом. Растрепанная, с засосами на шее и запахом шампанского в волосах. Все в ней кричало, что буквально недавно ее хорошенько оттрахали. Он бы поднял ее с асфальта, куда она рухнула как подкошенная, скрутившись клубком, как маленькая беззащитная лисичка, удостоверился, что все в порядке и отправил бы восвояси. Он бы так и сделал, если бы не ее глаза: рыжие, что веснушки на высоких скулах, светящиеся злостью. Не бесконтрольной яростью, а чистой, как бриллиант, взвешенной и выверенной злостью. Если бы не та чертова фотография в ее деле. Если бы не она сама, какая-то потухшая и…наивная. И то, как она на него отреагировала – не укрылось от Тимура. Он давно научился понимать, чего хочет от него женщина. Давно научился играть на женском теле, получая то, что нужно ему. А здесь…ему и делать ничего не пришлось. Лишь коснуться, чтобы ощутить, как она вся рванулась к нему, словно иголка к магниту. И как удержала силой собственное тело. Да он сам утонул в ее рыжих глазах, увяз, как в сладкой карамели. И сам не понял, как слова слетели с его языка, как назвал ее Русалкой, только тогда осознав, что она действительно, как русалка: заманила, одурманила и не сбежать ведь. А потом удрала, хорошенько врезав напоследок.
Воспоминания рождают улыбку. Но память та еще сука, не забывает подсунуть мерзкие картинки того, кто и что с ней делал, оставляя багровые кровоподтеки на белой коже. И ярость рвется диким зверем. Тимур сжимает кулаки, жалея, что перчатки выбросил, а новая пара в сотне километров отсюда.
— Она не наркоманка, Тимур, — разрезает вязь воспоминаний глухой голос друга.
Не наркоманка. Только анализы говорят о другом и Эльф сам это прекрасно понимает. Тогда к чему этот пустой разговор?
— Ты в чем меня пытаешься убедить сейчас? В том, что твоя лаборатория накосячила или может, анализы перепутали? — ярость клубится в каждом слове, прорывается звериным порыкиванием на самой грани. — А не ты ли пару часов назад растолковывал мне все циферки и буковки в той бумажке?
— Я, — легко соглашается Эльф, почти сминая сигарету. Нервничает. Странно. За Эльфом, безжалостным хирургом, раньше не водилось такого. Он всегда разделял личное и работу. Никогда не поддавался эмоциям. Почему сейчас? Что в этой Русалке такого особенного, что она даже Туманова, сдвинутого на одной-единственной бабе, так зацепила? — И я сам ничерта не понимаю, — ерошит волосы и высыпает из ладони остатки сигареты. — У нее хреновые анализы, Тимур. Ее спасать надо, а не запирать в психушке.
— А я значит принц на белом коне, который непременно должен победить дракона и вызволить принцессу из высокой башни? — ерничает, хотя у самого внутри все огнем горит.
— Для принца ты рылом не вышел, — смерив взглядом Тимура, фыркает Эльф. — Да и одежкой…и коня не завел…
Тимур дергает плечом и медленно закатывает окровавленные рукава рубашки, как будто в этом смысл жизни. Методично, размеренными движениями утихомиривая слетевший с катушек пульс.
Заставляя память станцевать по его правилам.
…Русалка выгнулась в его руках и вся будто закаменела, а потом затряслась в припадке, и Тимур понял сразу – не выдержит. Ее маленькое сердце не выдержит того, чем ее накачали. А в том, что она не сама наглоталась какой-то дряни – не сомневался ни на секунду. Слишком растерянная была. И слишком яркой была ее злость в рыжих глазах.
Эльф оценил обстановку быстро.
— Держи ее, Тимур. Крепко держи. Я сейчас.
И исчез. А она… Она билась в судорогах: спина выгибалась дугой, ноги и руки выкручивало так, что немного – и хрустнут кости, голова запрокидывалась, а на губах пузырилась пена. А Тимур не знал, что делать. Держал ее и смотрел, как хрупкое тело раздирало конвульсиями, выворачивало и кидало в стороны. Мгновение, и Русалка изогнулась, а он отпустил ее, потому что испугался, что нахрен сломает позвоночник, и рухнула на пол. Где-то на краю сознания выматерился Марат, вызывая Скорую. Тимур упал на колени рядом с Русалкой, всем весом прижал к полу. Разорвал рубашку, и на непозволительно долгое мгновение задержался взглядом на белесых шрамах, расчерчивающих ее правый бок и кожу под грудью. По нему словно раскаленными прутьями прошлись – дикая боль прожгла до костей. Он заорал так, что едва не лдопнули барабанные перепонки, а Русалка вдруг распахнула глаза: расфокусированные с розовыми от крови белками. Прохрипела что-то и снова выгнулась дугой, отчаянно ловя воздух. Тимур ругнулся, стиснув зубы, а запутавшиеся вокруг шеи волосы намотал на кулак, повернул голову на бок. Обернулся, мазнув взглядом по дому, где исчез Эльф.
Страх бился в висках, крошил позвонки, не позволяя даже дыхнуть.
— Эльф! — заорал, срывая горло. — Марат, Эльфа найди, — прохрипел. А сам сжал ее голову, чтобы не билась о пол. Теперь разжать челюсти. Твою мать! Зубы стиснуты намертво. И под рукой ничего подходящего. Он пошарил одной рукой по карманам. Зажигалка, телефон, – все не то. Черт! А до кухни далеко. Нельзя! И Эльф куда-то пропал. Проклятье! Пальцы нащупали ручку, подаренную по случаю какого-то праздника, металлическую. Должна выдержать. Выудил ее из кармана, едва не уронил. Перехватил и попытался разжать челюсть.
— Давай, девочка. Ну же! – она изгибалась, хрипела, из глаз потекла кровь. Тимур матерился, разжимая челюсть. Разжал с трудом и всунул между зубами руку, пальцами прихватив кончик ее языка, чтобы не запал.
Выдохнул и тут же до крови прокусил губу, когда ее зубы сомкнулись на его руке. Плевать. Перчатки выдержат. А он так тем более…
Тимур сжимает и разжимает кулак. Спускается по ступеням, поднимает зажигалку, перчатки со следами зубов Русалки на одной, натягивает их на ладони. И ощущает на себе внимательный и тяжелый взгляд друга. Впервые Тимур видит в нем осуждение. Впервые Эльф оказался по ту сторону баррикад. И впервые Крутов не знает, что делать.
Эльф вернулся запыхавшийся и злой до невозможности. В руке – нож. Поймав взгляд Тимура, тут же принялся объяснять, на ходу закатывая рукав рубашки Русалки. И взгляд его потяжелел, когда он увидел то же, что и Тимур: шрамы. Они повсюду. Тонкой паутинкой перечеркивали тоненькую ручку, окольцовывали запястье. Испещрили весь бок девчонки.
— Твою мать, — выдохнул Эльф, нащупывая пульс. А Тимур следил за его пальцами на ее прозрачной коже, под которой видны все венки, и злился. А еще точно знал: убьет. Как только узнает, кто с ней это сделал – убьет, не задумываясь. И черная муть всколыхнулась внутри, разламывая грудную клетку. Он явственно слышал, как ломаются его ребра от того, что росло внутри него, сметая к чертям все светлое и доброе, что он выколупывал из темных закоулков сознания каждое утро.
— Не смей! — рявкнул он так, что Эльф выронил нож, которым едва коснулся исполосованной кожи.
— Тимур, — заговорил Эльф, выискивая глаза друга, но Тимур не сводил их с ножа. — Тимур, послушай меня. Она может умереть, слышишь? Лекарств нет, значит нужна вена. Любая крупная. Шею трогать нельзя. Самая доступная – рука. Тимур! — толкнул его в плечо, обращая на себя внимание. Тимур оскалился и верхняя губа его подрагивала то ли от злости, то ли от нервного перенапряжения.
— Ты ее не тронешь, — прохрипел, удерживая бьющуюся в конвульсиях Русалку.
— Час от часу не легче, — пробормотал Эльф. — Ладно, — выдохнул. — Давай сам. Сам, слышишь?
Тимур покачнулся, как будто его толкнули в грудь со всего маху. Кивнул и взял нож. Эльф перехватил руку девчонки, пригвоздил к полу.
— Нужно сделать разрез вдоль вены. Сантиметров десять, — Эльф говорил сухо и профессионально. И этот его тон работал лучше всего. Тимур собрался, перехватил удобнее нож. — Ей нужно уменьшить давление. Судороги, скорее всего, не прекратятся. Но мозг и сердце пострадают меньше. Тимур, это единственный способ спасти ее. Иначе до приезда скорой она не доживет. Слышишь? Она и полчаса не протянет, даже если мы сами рванем в больницу.
Тимур слышал, но уже словно издалека. Страх пульсировал в висках. На войне было легче. Там Русалка не умирала.
Вдохнул-выдохнул. Унял дрожь в руках. Сжал нож и одним движением вспорол кожу, разрезал тонкую вену.
По руке Русалки потекла темная кровь.
— Отлично. Ты молодец, Тимур, — говорил Эльф спустя пару минут, перетягивая шнуром ее руку выше локтя. Русалка не шевелилась, только дышала рвана и по щекам ее текли кровавые слезы.
— Вот это жесть, — выдохнул за их спинами Марат, оседая на пол и не сводя изумленных глаз с их троицы.
Тимур выдохнул. Скорую ждать не стали – рванули в больницу сами. А перед самой реанимацией у Русалки остановилось сердце…
Тимур не смотрит на друга, быстро поднимается по ступеням на второй этаж. Гулкие шаги разлетаются по больничному коридору. Но у самой палаты его настигает телефонный звонок. Он сбрасывает трижды, прежде чем коснуться ручки двери, за которой слышатся громкие голоса.
В одном он узнает Гурина. Стиснув зубы, ощущая, как темная ярость пульсирует в висках, толкает дверь. Слишком сильно. Та с грохотом ударяется о стену. Голоса стихают. Тимур выхватывает взглядом Гурина, замершего у окна с видом победителя, мужика в белом халате с какими-то бумажками и застывает на бледной и удивленной Русалке.
— Ты?! — первым реагирует Гурин, делает шаг в сторону Тимура. — Какого…
Но Тимур не слушает. Смотрит в рыжие глаза с зелеными разводами. И точно знает – не было, этой зелени в глазах не было в их первую встречу.
— Простите, — врезается в сознание мягкий голос. Поворачивает голову. Доктор. Его Тимур помнит. Он не давал Эльфу спасать Русалку, когда у нее остановилось сердце.
— Я забираю свою жену, — отчеканивает, четко ловя на себе не просто удивление, а дичайшее изумление Русалки. — Прямо сейчас.
— Вы не можете ее забрать.
— Могу, — и пересекает расстояние до ее кровати. Удерживая взгляд Русалки, отдирает от нее все датчики, подхватывает на руки. Она тут же вцепляется своими тоненькими пальчиками в его рубашку. И молчит. Ничего не спрашивает. Только смотрит и держится так, будто он ее спасательный круг, без которого она точно утонет. Улыбается ей мягко, давя в себе желание зарыться в ее волосы. Разворачивается на носках и натыкается на Гурина, за спиной которого каменным изваянием застыл доктор.
— Гурин, я все равно ее заберу, — ухмыляется Тимур, прикидывая, куда и как ударить, чтобы не отпускать Русалку. Она такая мягкая, теплая и родная как будто. У него внутри стало светлее, когда он только коснулся ее. А когда прижалась, носом уткнувшись в его шею – слетели все тормоза.
— По закону…
— По закону, — перебивает Тимур доктора, — ты, сука, сядешь первый за неоказание медицинской помощи. Поверь, у меня найдется с десяток свидетелей, которые подтвердят, что именно ты мешал доктору Туманову спасать мою жену.
И с неприкрытым удовольствием отмечает, как с холеного лица доктора стекают все краски.
— А ты… — уже Гурину, но тот поднимает руки ладонями вверх, признавая поражение, и отступает.
Уже в машине Эльфа, ключи от которой он отдал Тимуру без слов, Русалка заговаривает тихо.
— Зачем ты соврал? — в ее голосе столько неприкрытой боли, что впору удавиться. — Он ведь проверит и тогда…
— А кто тебе сказал, что я соврал? — усмехается он.
— Но ты не мой муж.
— Пока нет, — теперь улыбается широко, а когда в зеркале заднего вида видит ее большущие глаза, светящиеся солнцем, смеется, наслаждаясь целой палитрой эмоций на ее хорошеньком и даже порозовевшем личике. — Но это пока. Минут через двадцать мы это исправим, Русалка.