Переполох в Академии Сказок

Глава 23. Дань трехглавому змию

Куда понесся Богумил, Луша и без слов поняла — Горыныча обрадовать. Но вот участь девицы покорной ей сразу же не по нраву пришлась. Был бы богатырь умом крепкий, могучий да стойкий — одно дело. Богумил же был скорее удачливым. Особых проблесков разума ведьма у него прежде не замечала, да и не надеялась. На наставника богатырского, Добрыню, тоже мало похож был: тот напоминал огромную нерушимую гору. К Добрыне Никитичу и подойти боязно было, а уж чтобы зла ему желать — и вовсе жизнь свою не ценить. Оттого и видела его Луша лишь разочек, и то издали.

А Богумил — вот он, рядышком бежит. Трижды споткнулся, перепутал повороты, хоть и вырос, как девицы говорили, в Академии, пока матушка его и батюшка уму-разуму недорослей учили. А потом и вовсе лбом в ворота угодил, будто не приметил, что они закрыты. Потирая ушибленную голову, сын Ивана-царевича недовольно буркнул:

— Ты не подумай чего, это отголоски колдовства древнего.

— Ну да, — фыркнула с усмешкой Лукерья. — Еще про порчу расскажи. Глаза богатырю для чего даны? Чтоб в них глядеть да примечать всякое: ворота там, пеньки…

— Тьфу на тебя, — обиделся Богумил. А потом неожиданно рассказал. — Говорю же, колдовство. Маленький я больно шустрый был, нянька моя, чаровница, как она сама говорила, да что-то сомнения меня обуревают, старая да скучная. Днями меня пыталась за книги усадить, а я в окошко — и бегом. Вот и наложила чары, чтоб бегал помедленней, да обо всякое мало-мальски видимое препятствие спотыкался. Пока я кочки да поленца перепрыгивал — она догнать успевала. Сейчас-то уж сошли чары, но случается, нет-нет, да и проявятся.

Луша кивнула. Заколдовать-то нянька его могла, тут спору нет. Была б на ее месте Лукерья, чего покрепче бы придумала. Но вот в то, что они до сих пор проявляются, ведьма не поверила. Скорей уж дело было в том, что Богумил по натуре своей был невнимательным и неловким. И что ей с таким соратником делать? Такой в бою так спасет, что голову другу снесет. Ну и свою может, смотря куда промахнется. Одна надежда на Горыныча.

Трехголовый змей мирно почивал в своей пещере. Нежданные гости, свалившиеся ему прямехонько на выставленное кверху сытое пузо, не то чтобы не обрадовали, скорей даже разозлили.

— Сгинь, нечисть треклятая! — завопил Горыныч, открывая разом все шесть имеющихся глаз.

Луша, которую в пещеру столкнули, не спрося разрешения, с брюха спрыгнула и, на всякий случай, отошла к пологой стене, чтоб змий ее в гневе хвостом али крыльями не зацепил. А Богумил как сидел на Горыныче, так и остался, да еще и рукой помахал, мол, здорова. От такого трехглавый и вовсе рассердился, взревел трубой, выпуская три тонких огненных струи в невозмутимого до этого мгновения богатыря. Подпалил ему штаны на самом подходящем для приключений месте, да так, что Богумил взвыл от обиды, подскочил на ноги и собирался было погрозить другу кулаком, но тот и не думал останавливаться. Пока две головы бодро выдыхали пламя, заставляя богатыря плясать прямо на горынычевом брюхе, третья напевала бодрую песню. Луша не выдержала и звонко засмеялась. Горыныч поперхнулся дымом и уставился на нее тремя парами глаз.

— Лукерья, — хором закричали головы, огромная чешуйчатая туша заворочалась, стряхивая с себя изрядно помятого и основательно подпаленного Богумила.

— И тебе хорошего дня, — засмеялась ведьма.

— Случилось чего? — полюбопытствовала средняя голова.

— Соскучилась, никак, — предположила правая.

— Соскучилась, конечно, — подтвердила Луша. — Ну и наказ ваш выполняю, приглядываю, вот.

Она качнула головой в сторону отплевывающегося Богумила. Пригляд ему точно лишним бы не был: рубаха на богатыре разорвана, на скуле ссадина от неловкого падения. И это он еще в битве не побывал Лукерья озадаченно погрызла нижнюю губу, а потом решила, что одна голова хорошо, а четыре — больше придумают. Села на выпирающий из стены приступочек, да и рассказала Горынычу все, как на духу. Удивительно, но богатырь тоже слушал внимательно, ни разу не перебил. А потом молвил:

— Вон оно как, оказывается… А я-то думал, мой это путь…

— Не мог он твоим быть, — мягко улыбнулась Луша, — не кручинься понапрасну. Двое лишь навье пламя одолеть могут, те, в ком кровь Яги да Кощея течет. Да только мне-то одной не дойти, с вами надежней будет.

— Верно говоришь, — снова хором согласились головы.

А потом зашептались о чем-то, пару раз левая даже боднула среднюю, будто спорили. Когда же закончили, средняя произнесла:

— В таких-то нарядах вы и полпути пройти не сумеете. Меч нужон, да хороший, чтоб от колдовства не гнулся, а не игрушка эта, — голова кивнула на ножны на поясе у Богумила. — Да щит крепкий, чтоб чары любые на себя взял. Чудные вы, будто никогда не видели, как бьются богатыри наши.

— Где взять-то его, меч твой? Да и щита у меня нет, — вздохнул Богумил.

— Есть у меня один… У Ратислава выменял на… Неважно. В общем, туды лезь. Щит тоже там, откуда, не спрашивай.

Богумил спрашивать и не собирался, обрадовался, как дитя сладким пряникам, полез куда-то вглубь пещеры. А Луша крепко так призадумалась. Коли меч Ратислава, с чем же правнук Кощея в путь отправился? Чем же он Василису защитит⁈ Сурово глянула на Горыныча, и тот признался шепотом:

— У него мечей этих, как у девицы бус. Могуч богатырь, из любого камня может кладенец достать, да куда ему столько, рук-то две. Не серчай, не обманул я его, все честь по чести!

— А выменял на что⁈

— Спрашивал он, как в тайную библиотеку пробраться. Вот я и подлетел к наставникам тихохонько, подслушал слова заветные, ему сказал. Только никому не говори.

— Не скажу, — улыбнулась Лукерья. Как ни крути, для Васены старался.

Тут и Богумил подоспел, нарядный, как на ярмарку. Рубаху откопал где-то алую, сапоги с золотыми шпорами, а в руках — тот самый меч и щит с острыми шипами. Горыныч застонал от сдерживаемого смеха, а Лукерья, хихикая, спросила:

— Незаметный ты мой, в лесу-то как прятаться будем? Али думаешь, что звери поверят, что это огромная ягодка бежит?

Богумил смутился, а Горыныч взвыл от смеха. Фыркая и отплевывая сизый дым, змий прохрипел:

— Другую рубаху возьми, там в сундуке много.

— А вот я спросить хотел, — прищурился богатырь. — Откуда они у тебя вообще⁈ Обещал же никого не жрать!

— Тю, — обиделся Горыныч. — Я и не жрал. Подлетал к краешку деревни и грустно так глядел. Мне поначалу девиц тащили, да на кой они мне сдались? Потом дары нести начали, вот тут я обрадовался. Окорока румяные, пироги знатные, пряники, медовуху… Ну и золото, куды без него. А это-то, что в сундуке, тоже притащили, а куда я их? Вот и схоронил, авось, пригодится.

— Так значит, все, что девицы в деревушках про злого трехглавого змия рассказывают, правда? — удивилась Луша. — И все это ты, проголодавшийся бедненький Горыныч?

— Так разве я виноват, что в Академии кормят как цыпленка?

— Если бы тебя кормили как быка, — резонно заметил Богумил, — ты бы в пещеру свою ни в жисть не влез. Застрял бы головой внутрь, хвостом наружу, ждали бы, пока пузо от голода схуднет.

Лукерья, пока Богумил веселился, тоже вглубь пещеры удалилась, порылась в сундуке, отыскала там крепкую мужскую рубаху цвета пожухлой травы, коричневые штаны да сапоги, простые, но главное — на ее ножку как влитые сели. Обрадованная девица подпоясалась темным кушаком и в таком виде явилась пред очи Богумила и Горыныча. Те мигом замолчали, разглядывая стройную, как тростиночка, Лушу, в непривычной одежде. Первым очнулся богатырь.

— Этта чегой-то? — пробормотал он. Потом в нем, видимо, наставник пробудился. Он погрозил ведьме пальцем и сердито сказал, — Негоже девицам в мужском платье ходить!

— Негоже, конечно, — согласилась Луша. — Да только поглядела бы я на тебя, как бы ты в женском на Горыныче полетел али по лесу через корни да упавшие стволы перебирался. А еще раз пальцем мне погрозишь, так и знай, откушу!

— Ведьма, — фыркнул Богумил.

— А то! — гордо выпятила грудь Луша, заметив, как хитро подмигнул трехглавый змий. Сразу тремя глазами.

Выбрались путники из пещеры следом за Горынычем, с улыбкой глядя, как, кряхтя и охая, расправляет он крылья, топчется лапами, разминая. Первым на спину ему взобрался Богумил, поттаскивая тяжелый меч. Щит он закрепил на спине, отчего стал напоминать неповоротливую черепаху. Богатырь подал было руку Луше, но Горыныч его опередил, подставляя ведьме крыло, по которому она взошла, будто царевна на крыльцо.

— Передо мной садись, — посоветовал Богумил. — Упадешь с непривычки.

В этом Лукерья решила с ним не спорить, рассудив, что на трехглавом змие она и вправду прежде не летала, а сын Ивана-царевича при ней с него ухитрился не упасть. А еще ведьма подумала о том, что дорога их ждет дальняя и трудная. В Академии веселиться — это одно, а вот в пути или еще пуще в битве, лучше, чтоб подле тебя был тот, кому доверяешь. Луша знала, что просто так ничего не бывает, коли выпала ей участь идти с Богумилом, сталбыть, так и должно быть. Что-то ждет их такое, с чем только он справиться сможет. Она тяжело вздохнула, понимая, что довериться ему будет ой как непросто, но богатырь понял по-своему:

— Не страшись, Лукерья, — неожиданно серьезно произнес он. — Все у нас получится, я тебя не оставлю.

И от этих простых слов, сказанных Богумилом, стало вдруг на сердце Луши капельку теплее. А потом Горыныч взлетел.