Переполох в Академии Сказок

Глава 30. Внучка Яги

Лукерья злилась. На себя за то, что не сумела одолеть русалок. На Богумила, что чарам их поддался. Знала ведь, что никто им противиться не смог бы, молодцев добрых они увлекали сладкими песнями, нежными ласками, а красных девиц — подругами называли. Луша устояла лишь оттого, что в глаза русалкам не глядела, да песни не слушала — бормотала древний отводящий заговор. А богатырь ее оказался не столь догадлив. Ведьма поморщилась. Когда это она начала считать Богумила своим богатырем?

Вслух можно было говорить что угодно, но собственные мысли обхитрить вряд ли кому удавалось. А там, в Лушиных мечтах, Богумил отчего-то появлялся в самый неподходящий момент. Вот, бывало, задумалась она о принце на белом коне, скачет он уверенно откуда-то издали, а как приблизится, глядь — а лицо у него знакомое. Или вот, приснилось ей, что после битвы тяжелой шепчет над ней кто-то целительское заклятье, крепкими руками держит, зовет, в любви клянется. А голос знакомый такой… Или это не сон был⁈

Луша подскочила было, но тотчас уселась обратно. В голове туманилось, ноги не слушались. От падения спас Богумил. Опять он! Подбежал в два шага, подхватил и бережно опустил на землю, угоризненно вздыхая:

— Далеко собралась?

— Да нет, тут уж близко, — фыркнула Луша. — Вот сейчас дурь из головы одного богатыря недоделанного выбью, и сразу назад!

— Он тебя вообще-то спас, — напомнил Богумил.

— Не пришлось бы спасать, коли осторожен был, да глядел по сторонам глазами, а не… Тьфу!

Чем он глядел, богатырь и без слов догадался. Благо, ведьма, пусть и сердилась, а все же кричать больше не стала. То ли ругаться передумала, то ли и на это сил не хватило. Она лишь обиженно пыхтела, бросая на богатыря злые взгляды. А потом потребовала свою сумку, покопалась в ней и вытащила пузатую мутную склянку.

— Ты уверена, что это можно пить? — невинно поинтересовался Богумил, разглядывая странное содержимое. — Козленочком не станешь?

— Будто это меня вчера как животное на поводке в омут тянули, — прищурилась Луша.

И Богумил понял, замолчала, но не простила. Да он и спорить не стал бы, виноват ведь. И ладно бы один сгинул, так и ее, Лушу, подвел. Будто и не богатырь вовсе, а отрок неразумный. Это он где-то глубоко внутри понял. А снаружи в нем вдруг этот самый отрок пробудился, спорить принялся:

— А ты хоть одного мужика знаешь, кто супротив дюжины русалок выстоял?

— Да ты и считаешь так же плохо, как сопротивляешься русалочьим чарам, — крикнула Лукерья. — Меньше их было, а две и вовсе свежеутопленные, не чаровали. Так, пытались.

— Пусть меньше! А вдруг я бы справился?

— Ага, вот как раз в это время я и появилась! Когда ты так прекрасно справлялся, что аж макушка под воду ушла! Я вообще понять не могу, как с тебя чары слетели, не водой же смыло⁈

— Голос твой услышал… — вдруг тихо признался Богумил.

Ведьма так и застыла на месте. Это что же это выходит? Ему русалки в уши пели, а стоило ей, Лукерье, крикнуть — так чары пали? Будь она поглупей да потщеславней, решила бы, что это сила в ней такая могучая проснулась, что любая нежить разбегается. Но Луша глупой не была. И о нежити знала многое, что просто так ее не победить, особенно без заклятий на крови или оружия особого. Меча-кладенца или еще чего. А у нее было лишь древнее бабкино заклятье. Но выходило, что расколдовало Богумила не оно, а что-то другое, неведомое, связанное с ведьминым голосом.

— Ты кричала громко, — богатырь сел подле нее, робко коснулся ведьминой ладони, а потом, решившись, взял ее руки в свои. Луша замерла, чувствуя, как сердце удар пропустило. — Я как в тумане был, но мне вдруг боязно стало. За тебя. Прежде ты не кричала, а тут… Голос такой был, как будто в отчаянии. Я глаза открыл, гляжу, а вокруг — нежить зубастая. И ты одна среди них, как пятно огненное… А потом тонуть начала.

— Это ты меня вытащил? — не своим голосом спросила Луша. — Не Горыныч?

— Не Горыныч, — уголком рта улыбнулся Богумил. — А потом целительские заклятья вспоминал, все, какие знал. Я думал, что опоздал…

— Ведьмы так просто за кромку не уходят, — прошептала Лукерья. — Особенно когда в мире живых держит что-то.

— Можно, я буду тебя держать? — мягко спросил богатырь.

Луша говорила о том, что перед смертью ведьма должна передать силу. Но сейчас она смотрела на Богумила и глазам не верила. Куда только подевался неловкий и ветреный молодец, оседлавший трехглавого змия? Словно за то время, пока она спала, богатырь возмужал, остепенился и превратился в того самого, что во сне на белом коне прискакал. И она вдруг ему поверила. Такой сможет, удержит и мятежное ведьмино сердце, и силу ее могучую древнюю сбережет. Станет ей защитой и опорой.

— Только крепко держи, — тихо ответила Луша.

— Так?..

Лукерью подхватили крепкие руки, и через миг она оказалась на коленях Богумила. Кто первый потянулся навстречу, теперь уже неважно. Важно то, что ведьма вдруг почувствовала себя маленькой и слабой, такой, какой никогда прежде она не была. А Богумил целовал ставшую вдруг ласковой и покорной Лушу так сладко, что ей хотелось, чтоб вечно это длилось. Чтоб слышать, как бьется в груди его богатырское сердце, как шепчет он ей на ушко, что она его долгожданная и единственная, и готов он с ней хоть на край света, хоть в навье пламя. Последнее-то Лукерью и отрезвило.

— Где Горыныч? — сбивающимся голосом спросила она.

— Обещал в полдень воротиться, — отозвался Богумил. — Летает.

До полудня оставалось всего ничего. Поэтому ведьма все-таки глотнула мутное зелье из пузатой склянки, под приглядом богатыря умыла в озере лицо, а после даже согласилась поесть. Все это время Богумил не отводил от нее внимательного взгляда. В конце концов, Луша не выдержала.

— Что?

— Могу я пойти вместо тебя? — выпалил богатырь. — Не подумай, я не силу хочу. Мне за тебя боязно.

— Не можешь, — твердо ответила Лукерья. — Кровь во мне течет особая, в навье пламя шагнуть я не боюсь. И выбраться теперь мне есть для чего. Для кого.

Она улыбнулась, подняла голову вверх и помахала рукой подлетающему Горынычу. Вскоре они уже сидели на спине трехглавого змия, любуясь, как блестит на солнце чешуя, как проплывают мимо пушистые белые облака и волнуется от легкого ветра где-то внизу поле, полное желтых подсолнухов.