Переполох в Академии Сказок

Глава 24. Алая лента

Одной рукой Луша вцепилась в колючую и скользкую чешую, царапая пальцы, а другой крепко схватилась за выскальзывающую сумку с припасенными зельями, отварами, живой водицей и пирогами. И только убедившись, что сидит она крепко, девица зажмурилась и звонко и со вкусом завизжала. Горыныч от неожиданности чуть не забыл, как летать, будто в яму провалился, отчего Лукерья закричала с новой силой. Голос у ведьмы был громкий, сильный, недаром любила она песни разные петь, порой даже громче, чем все остальные ведьмы вместе взятые.

Первым это понял Богумил. Сжал ногами спину Горыныча, освобождая руки, притянул к себе голосящую почем зря Лушу, а после принялся осторожно разжимать окровавленные девичьи пальчики, которыми она отчаянно цеплялась за чешую.

— Лушенька, не надо так, моя хорошая, — спокойно, будто ведьма в его руках не извивалась и не орала дурниной, говорил богатырь. — Не пугай Горыныча, он и без того тебя дюже боится. Я тебя держу, видишь? Честно держу.

— А вдруг не удержишь? — всхлипнула Луша.

— Слово даю, не отпущу, — серьезно пообещал Богумил.

И куда только делся прежний баловень? Тот, что мечом размахивал в разные стороны, едва стену не разрубив? И в рубахе алой по лесу бродить собиравшийся? Богатырь, сидевший за ее, Лушиной, спиной, был силен и спокоен, а его рука, уверенно прижимающая ведьму к твердому мужскому телу, казалась крепкой и надежной. Мало-помалу Лукерья успокоилась, приоткрыла один глаз и принялась с интересом разглядывать проплывающий под ними лес.

— А куда мы летим? — спросила Лукерья.

— Знамо куда, на восток. Как Нестор говаривал, — отозвался Богумил.

— Далеко?

— Никому не ведомо, — вздохнул богатырь. — Коли прежде знали бы, давно источник отыскали. А теперь надо во все глаза глядеть, как чего диковинное приметишь — сказу скажи. Эх, зря я клубочек путеводный не прихватил…

— Клубочек путеводный? — эхом отозвалась ведьма.

Позабыв о скользкой чешуйчатой спине, она подскочила и принялась рыться в сумке, стараясь что-то отыскать. Богумил за ее спиной проворчал что-то про неугомонных девиц, покрепче перехватывая ведьму и надеясь, что ищет она не зеркальце, чтоб поглядеть, не растрепались ли косы. Впрочем, вслух он ей это говорить не стал, побоялся, что рассерженная ведьма или проклятье какое наложит, или, что того хуже, с горыныча упадет.

А летели они ой как высоко. Поначалу трехглавый змий задевал хвостом острые еловые верхушки, а после набрал высоты и теперь отфыркивался от облаков. Лес же остался где-то далеко книзу, вокруг простиралась бело-голубая небесная гладь. И было бы красиво, коли не дул бы со всех сторон холодный, пронизывающий до костей ветер, сперва слабо ощутимый, но с каждым взмахом горынычева крыла подбирающийся все ближе. Луша поежилась, но в сумке копаться не перестала. Богумил же лихорадочно вспоминал нужное заклятье, которое не испепелит всадников трехглавого змия, но обогреет. Вспомнил, прошептал тихонько, ибо настоящее колдовство криков да спешки не любит. Вмиг ледяной ветер сменился теплым и ласковым, будто морозить путников передумал.

Удивленная Луша едва не свернула шею, оборачиваясь, чтобы поглядеть на спасителя, в котором она видела лишь избалованного царевича. Сколько еще секретов таит Богумил?

— Согрелась? — с улыбкой спросил он.

Лукерья кивнула, в последний раз нырнула в сумку с головой, а через мгновение вынырнула оттуда с победным кличем. В руках у девицы извивалась алая лента. Та самая, зачарованная Васеной.

— Нашла! — радостно кричала ведьма. — Клубочек путеводный нашла!

— Лушенька, это же не крубочек, — задумчиво пробормотал Богумил. — У того нитей хватит трижды лес обернуть, а тут лишь коротенькая лента, такую только в косу вплетать…

— Тьфу на тебя, — отмахнулась Луша, от резкого движения едва не упавшая с Горыныча. — Ее Васена чаровала, путеводная она. Вот, погляди!

Лукерья сжала ленту в ладошках, прошептала что-то, а потом, будто птицу из рук, выпустила алую ленточку на волю. Подхваченная ветром, она закружилась, завертелась, улетая от путников прочь.

— Как же это? — расстроенно вздохнула Луша. — Неужто колдовство Василисино не сработало? А ленточку-то как жаль, подарок же…

Она спрятала лицо в ладонях, чтоб не видел Богумил, как сильно она расстроена. А еще, чтоб предательские слезы не показывать. Как вдруг крикнул уже богатырь:

— Луша, глянь, летит!

И точно! Алая змейка, извиваясь, летела супротив порывов ветра прямехонько на восток, туда, где по словам Нестора прятался сказочный источник.

— Горыныч, за ней! — приказал богатырь, и змий, коротко дохнув огнем в знак согласия, устремился за неуловимой алой ленточкой. На его спине радостно смеялась рыжеволосая ведьма.

Сколько они так летели, Луша не ведала. Глаза слезились от настойчивого ветра, ныли поцарапанные пальцы. Но она не роптала, отваром целебным и после польет, а теперь главное — до места заветного добраться. Вот только лес закончиться не успел, появились покатые крыши небольших домиков первой на их пути деревушки. Горыныч снизился, следуя за лентой, а та вела их все ближе и ближе к земле, пока не упала и не свернулась калачиком у одной из избушек.

На деревушку опускались первые сумерки, и Луша видела, как загораются робкие свечи в оконцах соседних домов. И только та изба, к которой их привела ленточка, глядела на мир черными окнами. Ленту на всякий случай Лукерья подняла, на запястье повязала, чтоб не потерять. Коли сюда она их привела, сталбыть, есть тому причина, осталось лишь ее отыскать. Судя по всему, Богумил думал также. Он попросил Горыныча местных не пугать, спрятаться за пригорочком, что виднелся неподалеку. И даже выдал ему с собой окорок, чтоб не так грустно прятаться было. Луша от трапезы бы тоже не отказалась, но сперва надо было понять, куда их лента привела.

— Идем, что ли, постучимся? — предложил Богумил.

— Неловко как-то, — засомневалась Луша, а богатырь лихо перемахнул через низенький забор и уже подходил к крылечку. — Постой, может и нет там никого.

— Вот и узнаем, — пожал плечами Богумил. Стукнул по дверце трижды, дверь отворилась, явив на пороге старушку. Прежде румяная да крутобокая, сейчас она глядела на путников припухшими от след белесыми глазами. Богумил оглянулся на Лушу, дернул головой, иди, мол, рыдающие бабы — по твоей части. А сам бодро сказал. — Здрасьте вам, бабушка!

— И вам не хворать, — голос старушки звучал едва ли громче шелеста листвы. — Заплутали? Не местные вы, прежде вас не видывала.

— Да мы… — начал было Богумил, но подоспевшая Луша его перебила.

— Заплутали, вот решили на постой попроситься. Пустите?

Старуха задумчиво поглядела сперва на Богумила, сиявшего улыбкой, как скоморох на ярмарке, после — на Лушу, робко теребящую непривычную косу. Всхлипнула каким-то своим мыслям, посторонилась, впуская богатыря и ведьму в дом.

— Петя, а Петя! — чуть громче позвала старушка. — Свечку зажги, гости у нас.

— Гости? — раздался из темноты удивленный голос, а вскоре и его хозяин появился, как и просила старуха — со горящей свечкой в руках.

Теперь Луше и Богумилу удалось и внутри избы осмотреться, и Петра разглядеть. Это был сухонький старичок с неожиданно широкой окладистой бородой. Одет он был бедно, но стараниями супруги чисто и опрятно. Вот только глаза его, как и у старухи, были наполнены затаенной болью.

Изба, в которой очутились путники, была небольшая, но уютная. Петр поставил свечу на стол, а его гостеприимная супруга, назвавшаяся Марфой, захлопотала с едой, выставляя румяные пироги, кувшин молока и печеные яблоки. Как и положено, вечерять хозяева сели с гостями. Ни о чем не спрашивали, лишь тихонько вздыхали, отчего-то косясь на Лукерью, отчего та чувствовала себя неловко. Удивительно, но и Богумил не проронил ни слова. Лишь когда Луша собралась выйти по нужде, увязался за ней в бревенчатый сарайчик и на полпути прошептал:

— Тебе не кажется, что что-то у них приключилось?

— Знамо дело, приключилось, — вздохнула ведьма. — Я даже и как сказать-то не знаю… В общем, душа у них тут неупокоенная, бьется, скучает, любит их очень.

— Почем знаешь? — удивился Богумил.

— Я, как-никак, внучка Яги, — кисло напомнила Луша. — Что-что, а неупокоенных душ сызмальства навидалась. Вот только чего с ней теперь делать?

— В Навь провожать, как бабка твоя? — подсказал богатырь.

— Не всякую душу туда проводишь, — возразила Лукерья. — Подумаю я.

Когда путники вернулись в избу, бабка Марфа уже проворно застилала для Богумила широкую лавку. А Лушу собирались устроить на невесть откуда взявшейся у двух стариков свободной кровати. Луша спорить не стала, к кровати подошла, провела ладонью по подушке, постояла так немного, пока Марфа позади нее не шепнула:

— Дочки нашей постель, Лушенька. Уж уважь, ложись почивать.

— А с дочкой чего приключилось? — спросила ведьма.

— Растаяла, — всхлипнула Марфа.

— К-как растаяла⁈ — удивилась Луша.

— А вот так, уж сколько берегли мы ее, сколько говаривали, не ходи к огню, губителен он для тебя. Да только разве ж вы, молодые, старших слушаете? Подруженьки-то ее говорят, прыгнула через костер, да взлетела белым облачком…

Старушка спрятала лицо в ладони и горько заплакала. Луша гладила ее поддрагивающие плечи и думала. Вспоминала, какие матушка ей в детстве сказки сказывала. Коли земля здесь иная, сказками наполненная, стал быть и к старухе этой они неспроста явились? Никогда дорога простой не была для путешественников, всегда испытаниями полнилась. Так может, это и есть оно, первое испытание? Но как ни старалась Лукерья, никак не могла вспомнить ничего похожего на историю Марфы и Петра.

Ночью ведьме не спалось. Она вышла на крылечко и с наслаждением вдохнула свежий прохладный воздух.

— Не спишь? — раздался за спиной голос Богумила. От неожиданности Луша подскочила, а богатырь набросил ей на плечи теплый платок. — Застудишься. О чем задумалась?

— Сказку вспоминаю, — призналась Лукерья. — Может, слыхал такую? О юной девице, что чрез костер прыгала и…

— Растаяла? — перебил богатырь. — Слыхал, конечно. Она же из снега была слеплена, любовью согрета, вот и ожила. Снегурочкой звали. Грустная такая история, матушка в детстве рассказывала. А что?

— Дочь Петра и Марфы чрез костер прыгала…

— Да ты что⁈ — удивился Богумил. — Никак, это она и есть, та самая? Так это ее, Снегурочкину, душу ты чувствуешь?

— Выходит, ее. И в Навь мы ее проводить не сможем.

— Почему?

— Потому что она как бы есть, и как бы нет. Уж не знаю, как тебе объяснить. Душа эта вымоленная, не природой сотворенная, а людьми живыми. Сталбыть, в Нави ей не место, здесь она должна остаться. А вот как это сделать, я пока не придумала…

— Ступай спать, — неожиданно предложил Богумил. — Утро вечера мудренее.

И Луша, неожиданно для себя самой, с ним согласилась.