Пирос

3

Филипп нервничал, пожалуй, слишком сильно. Он знал, что за каждым его действием наблюдали. Кто? Это ему было неизвестно, но ощущение слежки не оставляло ни на секунду: ни в тренировочном зале, ни в классной комнате, ни в библиотеке. От поддержки Эдварда становилось хуже: брат не понимал, он маленький, ему рано, а Филипп уже чувствовал горечь разочарования: если окажется, что его результаты хуже ожидаемых, то прощай, Академия. Что скажет на это отец?..

Но когда дело дошло до самого теста, всё оказалось ещё хуже. Филиппа привели в просторную, светлую комнату с потолком-куполом, все стены были увешаны светящимися от переполняющей их энергии золотыми плитами, похожими на медовые соты. Мужчина с золотым моноклем и совершенно бесстрастным лицом, облачённый в золотой камзол, поставил Филиппа в самый центр, на перламутровый круг, и сказал:

— Стойте здесь, ваше высочество.

Он кивнул. Человек ушёл, и Филипп завертел головой, пытаясь понять, как и что здесь может проходить. Может, ему явится иллюзия врагов-соперников? Но где же ему взять меч? Или он тоже будет из иллюзий? А может, надо сдать полосу препятствий? С ними на тренировках всегда было отлично. Или ему покажут интерактивные задачи? Или всё же будет испытание магии? Если так… Филипп прикусил губу, сжал кулаки. Он сможет. Даже если не на высший балл — на достаточный точно.

Выдохнув, Филипп постарался расправить плечи. «Ну что может случиться плохого? — подумал он, пытаясь себя успокоить. — Я ведь всё сдам, что бы здесь ни произошло». Только ожидаемого успокоения мысли не принесли. Филипп нахмурился, настороженно осмотрел помещение, ожидая подвоха. Он ведь не мог просто стоять на одном месте в пустой комнате. Что-то обязательно должно было произойти.

Щелчок — и линии стыка панелей засветились. Филипп дёрнулся от неожиданности, но из круга не вышел. А между тем огни нарастали. Они загорались везде, ослепили… Филипп мотал головой, не понимая, что происходит. Белизна и неизвестность окружали его, и он не видел собственных рук, таким ярким был свет.

А потом появились образы. Резкие, обрывистые, они метались перед глазами. Разрывались. Разрастались. Умножались. От них нельзя было отбиться, увернуться. Непонимание, неготовность к такому граничили с ужасом. А вокруг Филиппа, прямо из-под его ног, стремясь занять всё пространство, появлялись всё новые и новые тёмные картины. Острые крылья. Молнии. Пламя. И дым. И всполохи магии. Множество переплетающихся линий.

Видения не складывались ни во что единое, конкретное, лишь менялись, менялись, менялись. И тут — вспышка, как ярко-жёлтый глаз…

Прошло несколько дней, прежде чем стали известны результаты. Их принёс серьёзный молодой человек, который совершенно не смущался оттого, что его провели к королю: магические оценщики из Мидланда никогда не передавали свои чемоданы с данными посторонним. Он коротко поклонился, входя в кабинет, подошёл к столу его величества и щёлкнул пальцами. Воспаривший белый чемоданчик открылся, и в лучах бледно-жёлтого цвета в воздух поднялись шестиугольная коробка и несколько исписанных листов.

— Ваше величество, — по движению руки молодого человека предметы подлетели к Элиаду Керреллу, и тот заинтересованно поймал их, — общие характеристики и наши прогнозы отражены в бумагах. Шкатулка содержит образы, которые приходили его высочеству. Интересные, надо заметить. К сожалению, нам не удалось точно просчитать его склонности, это сложный случай, но, надо сказать, для Пироса не необычный. Точно можем сказать, что потенциал велик, хоть и не конкретен. Про остальные выявленные качества вы можете прочитать в нашем отчёте.

— Отлично, — сказал Элиад Керрелл, пробегая глазами по бумагам. — Благодарю.

Он поднялся, провожая оценщика, и, когда дверь закрылась, довольно кивнул собственным мыслям. Его задумчивый взгляд окинул стоящего у дверей секретаря, но вместо того, чтобы отдать приказ позвать сына, Элиад Керрелл со сдержанной улыбкой сказал:

— Передайте её величеству, что можно готовить праздник.

Секретарь кивнул и отправился исполнять приказ.

И жизнь в замке закипела. Агнесс Керрелл раздала всем задания и теперь вместе со своим помощником проверяла, как моются полы, как чистятся складки гардин и карнизы. Она лично выбирала цветы, закуски и блюда, проверяла, как расположены световые шары, что должны были зажечься, когда в зале начнёт темнеть. И в итоге все так погрузились в эту суету, что на детей не осталось времени.

Филипп был этому рад. Неведение угнетало, и всё, чего он хотел, — чтобы его оставили в покое. На Эдварда никто не обращал внимания. Попытки поговорить с братом проваливались, и он бесцельно шатался по замку, не зная, чем себя занять между уроками; порой заходил в библиотеку, пытаясь найти книжки с картинками. Выпрыгивание из-за углов на слуг казалось ему занимательным, пока строгий мистер Ларс не пригрозил донести о выходках королеве. «Она обязательно займёт вас чем-нибудь полезным, ваше высочество», — с усмешкой сказал тогда старик, помогая прачке поднимать уроненные от неожиданности вещи.

Эдвард надул губы. С матерью во время подготовки к праздникам он предпочитал не встречаться, по крайней мере, пока она не приглашала портного снимать мерки для нового костюма или на примерки. Тогда Эдвард страдальчески вздыхал, но нехотя собирался после строгих взглядов матери — она никогда не кричала, редко делала замечания, но в её серых глазах выражалось гораздо больше, чем она могла бы сказать.

Эдвард слонялся по залу, стараясь не выдавать, насколько же счастлив быть здесь. Он был самым младшим на балу и полагал, что, не живи он в этом замке, его бы не пригласили на торжество. Как обычно. Отчего-то считалось, что пока тебе нет хотя бы одиннадцати, ты слишком мал, чтобы ходить на балы, одному кататься на лошади, упражняться с настоящим мечом. Эдвард представлял, что когда-нибудь, когда станет королём, отменит это глупое правило. А пока, тихо радуясь, что ему успело исполниться одиннадцать до такого важного торжества, как вручение фамильной реликвии, он старался казаться старше: по-взрослому кланялся гостям, улыбался и говорил дамам, насколько они красивы, и каждая делала ему за это ответный комплимент, называя Эдварда юным джентльменом. Совсем молоденькие девушки хихикали, а несколько пообещали потанцевать с ним позже. Это всё так льстило маленькому принцу, что он не мог дождаться танцев, а ведь перед ними ещё и официальная часть с трофеем для Филиппа…

Зазвучали фанфары, и все обратили взоры в часть зала, где находились королевские троны. Там, на возвышении, устланном красным ковром с окаймлением в виде множества переплётшихся между собой драконов, стояли двое: высокий, сухой мужчина в бежевом костюме и красной королевской мантии и тринадцатилетний мальчик. Они были удивительно похожи: чётко очерченный овал лица, выделяющиеся скулы и бледно-зелёные глаза, глядящие серьёзно и вдумчиво.

Филипп держал спину прямо, заставлял руки не дрожать, но его взгляд бегал по лицам людей, собравшихся в этом зале и теперь взирающих на него, стоящего рядом с отцом. И Филипп никогда бы не подумал, что будет переживать на публике так сильно, как когда отец заговорил.

— Дамы и господа! — начал он на удивление сильным голосом. — Добро пожаловать на Пирос! От лица всей королевской семьи я, король Элиад Керрелл, имею честь приветствовать вас всех в нашем зале. Сегодня по давней традиции мой старший сын Филипп получит право владеть одной из трёх семейных реликвий. И я торжественно объявляю начало церемонии! Пускай явятся хранилища!

Король взмахнул рукой, и на глазах у всего зала из воздуха возникло три саркофага, чёрные, с золотой окантовкой и рисунком в виде раскрытой пасти дракона. Они ничем не отличались друг от друга: ни формой, ни размером. Понять, которая реликвия в каком, было невозможно.

— В одном из них, — объявил Элиад Керрелл, — находится Кристальное Око — алмаз, с помощью которого можно смотреть сквозь время. В другом — Бессмертная кольчуга, дарующая обладателю неуязвимость перед магическими атаками. И в последнем заключён Огненный меч — оружие, способное становиться чистым пламенем и разбивать магические преграды. Теперь нужно сделать выбор.

Он взглянул на сына. Филипп глубоко вдохнул. Перед глазами у него пронеслась картина, такая яркая и реальная, как он берёт в руки меч. Эдвард тоже представил это и было порадовался за брата, как вдруг засомневался. На мгновение он представил с мечом себя: как рукоять ложится в ладонь, как загорается тонкое лезвие и каким взрослым он выглядит с ним. От таких мыслей становилось стыдно, но Эдвард не мог ничего с собой поделать. Он хотел меч. Он так много бы отдал за него! Филиппа ждёт королевство, почему у Эдварда не может быть хотя бы заветной реликвии?

Эдвард снова посмотрел на брата. Сейчас всё решится, он наверняка получит то, что хочет. Но Филипп не спешил. Он обеспокоенно переводил взгляд с одного саркофага на другой, пытаясь вычислить, в каком находится нужный артефакт. Он должен был его взять!

Филипп протянул руку. Он почти чувствовал рукоять меча.

Пальцы коснулись крышки саркофага — и провалились в золотую драконью пасть. Филиппа охватила паника, и он застыл, глядя на руку, до локтя поглощённую вязкой чёрной субстанцией, которая должна была быть деревом. Саркофаг казался бездонным и пустым, но Филипп пошарил пальцами, и паника сменилась одной-единственной мыслью, что больно билась в голове: «Не тот!»

Но выбора не было. Он притянул к себе саркофаг — два других исчезли, — вынул из драконьей пасти дрожащую руку и, нахмурившись, открыл крышку.

Кольчуга.

Филипп готов был рвать и метать. Он ненавидел всё: судьбу, реликвию, себя, в конце концов. Он так хотел меч! Думал о нём, представлял горячую рукоять в ладони, как он поднимет его и жар от пламени приятно обожжёт кожу… И, наверно, в этом была его ошибка. Он слишком много мечтал и не ожидал такой несправедливости.

— Бесполезная дрянь! — выкрикнул Филипп, захлопывая дверь, и швырнул трофей на пол. Тонкие чешуйки кольчуги укоризненно звякнули.

Он с ногами забрался в кресло и сжался, обнимая колени. Зачем? Зачем ему эта бесполезная броня?! Ему до настоящих боёв, как Эдварду до Академии!

Филипп задыхался от обиды. Казалось, весь мир, все надежды рухнули, и теперь он ничего не хотел — только сидеть в тёмной спальне, упиваясь жалостью к себе и ругаясь на судьбу. Не хватало только разрыдаться, как какой-нибудь сопляк!

Филипп изо всех сил надавил на переносицу. У него не было времени успокаиваться: мать пошлёт за ним в тот же момент, когда заметит, что отлучившийся убрать реликвию сын не вернулся в течение десяти минут.

Но как же сложно было вернуть лицу спокойное — даже не довольное — выражение! Он был уверен, что счастье, которое он пытался выдавить в зале, когда только получил кольчугу, выглядело жалко. Ему аплодировали, а он стоял как громом поражённый.

Филипп со стоном уронил голову на сложенные на коленях руки.

И тут дверь заскрипела.

Филипп вскочил и был готов выпалить, что придёт через минуту, как понял, что вместо кого-то из слуг в комнату вошёл Эдвард. Филипп опять упал в кресло, тяжело выдыхая. Эдвард подошёл к брату и встал рядом, виновато опустив голову.

— Ты расстроен? — спросил он тихо, краем глаза заметив валяющуюся на полу кольчугу.

— Нет! — рявкнул Филипп.

— Ты обижен?

— Нет, — повторил он и, помедлив, спросил: — На кого мне обижаться?

— Ну, на меня, — неуверенно проговорил Эдвард. — Я так хотел меч, думал, что он не нужен тебе, и что-то в этом роде…

Филипп хотел сказать, что такого не бывает, что судьба никому не подвластна, но замер с раскрытым ртом, глядя на Эдварда широко распахнутыми глазами. А затем недоумение на его лице сменилось на самую огромную обиду в мире — граничащую с ненавистью.

— Уходи, — процедил он сквозь зубы, его голос дрожал. — Уходи!

Эдвард испугался и выскочил из комнаты брата. С того момента они не разговаривали.

С самого утра Элиад Керрелл был не в духе. Завтрак он провёл у себя в кабинете, обложившись бумагами. Он что-то подписывал, чертил, яростно зачёркивал, изучая одну бумагу за другой. К нему заходили посыльные, секретари, министры, военные главнокомандующие… Погрязший в делах, Элиад и не думал выходить ни к обеду, ни к ужину, пока к нему не зашла жена. Агнесс Керрелл окинула оценивающим взглядом заваленный документами стол, раскрытые шкафы и, расправив юбку, села в кресло напротив мужа.

— Я не собираюсь никуда спускаться, — хмуро заметил Элиад, продолжая заниматься бумагами. — Я уже распорядился, чтобы обед мне подали сюда.

— А я уже распорядилась, чтобы его всё же подали в обеденную залу, — спокойно ответила Агнесс Керрелл.

Элиад ударил ручкой по столу, едва не сломав её наконечник.

— Я сказал!..

— Элиад! — Она смотрела на него со спокойной строгостью, сложив руки на груди, и этот взгляд не оставлял выбора: Элиад поднял голову и посмотрел в лицо жене. Та нежно и немного печально улыбнулась и со вздохом продолжила:

— Я понимаю, что ты очень занят. Я понимаю, что это всё чрезвычайно важно и серьёзно. Но я прошу тебя сегодня выйти к обеду. Твои дети ни о чём не знают, и у них будут вопросы. Если ты не хочешь сказать им прямо, сделай вид, что всё в порядке. Только сейчас. На ужин я тебя не побеспокою.

Элиад сжал зубы, и жилка на виске заметно вздулась.

Тонкие ароматы блюд витали в воздухе, яркое полуденное солнце бликами играло на тарелках, но обед проходил в напряжённом молчании. Звенели приборы, изредка слышались приглушённый кашель и чьё-то дыхание, и… шуршали листы. Агнесс Керрелл могла поклясться, что Элиад взял бумаги с собой специально, но молчала, изредка бросая на мужа взгляды исподлобья. Все, включая слуг, подносивших и уносивших тарелки, и принимающего бумаги секретаря, думали, что его величеству лучше было остаться в кабинете. Говорить об этом и отвлекать его, разумеется, никто не смел, и даже переполненный вопросами Эдвард молчал, подозревая, что подслушанный в Ворфилде разговор и документы отца имеют самую близкую связь.

Тут Элиад Керрелл со звоном положил вилку на тарелку и произнёс:

— Филипп, зайди ко мне через два часа.

Тот резко вскинул голову. Кусок, который он жевал, в момент показался безвкусным.

— Хорошо, отец, — сдавленно произнёс Филипп и потянулся за стаканом воды.

После этого его величество поднялся и вышел из столовой, никому ничего не говоря. Его секретарь вылетел следом, забрав с собой бумаги. Агнесс Керрелл поджала губы, ноздри её раздулись от гнева.

Остаток обеда Филипп не поднимал головы, глядя в тарелку. Он догадывался, что хочет сказать отец: о результатах того странного теста. Он ждал этого несколько недель, а теперь боялся узнать…

В назначенный час он постучал в дверь кабинета отца, поглядывая на стоящих у дверей стражников, которые, не моргая, смотрели в стену. У одного из них засветились глаза, и секретарь со словами «Ваше величество, ваш сын Филипп» пропустил Филиппа внутрь.

Элиад Керрелл отложил папку с документами, взял какие-то листы и посмотрел на помощника.

— Выйдите, — коротко сказал он и повернулся к Филиппу. — Ну здравствуй, сын. — Элиад попытался придать лицу спокойное, почти приветливое выражение, но Филиппу от этого легче не стало.

— Добрый день, отец. — Он неловко улыбнулся.

Элиад достал из ящика шкатулку-шестиугольник и поставил перед Филиппом.

— Я получил твои результаты, — сказал он. — Надо сказать, ты молодец. Очень высокие показатели по многим параметрам.

— Правда? — Филипп вскинул брови и подался вперёд, желая заглянуть в бумаги и убедиться, но отец убрал их в сторону. — И… что это будет для меня значить?

— Разумеется, Академию Мидланда, Филипп. Ты сомневался?

— Нет-нет! — Филипп замотал головой.

Конечно, он сомневался! Особенно после неудачи с реликвией. Он так и не смирился с тем, что получил кольчугу.

— Отлично. Именно за этим я тебя и позвал. Ты уже читал брошюру Академии?

— Конечно, отец.

— Перечитай ещё раз. — Элиад протянул сыну тонкую книжечку, украшенную эмблемой Академии — золотого цвета гербом с резными буквами «АМ» посередине, с жёлтыми лентами и цветами, выходящими из верхних краёв герба и переплетающимися под ним. — Я отметил то, что считаю важным. Выбор, конечно, за тобой, но помни, Филипп, что выбирать необходимо в первую очередь то, что пригодится тебе в будущем. Когда ты станешь королём.

— Я помню. — Филипп кивнул и принял из рук отца брошюру.

Было зародившаяся радость от исполнения мечты рассыпалась, разбилась, померкла, перекрытая осознанием, что даже в месте, куда он так стремился, решать будет не он.

Комната стояла заброшенной уже несколько лет. Кресла и кровать с резным изголовьем были покрыты посеревшими от времени чехлами, в складках тяжёлых бархатных гардин комьями скопилась пыль. Слуги сюда не ходили, уборщицы не мыли полы, не вытирали полки, подоконники и стол, и никто не догадывался, что в один день ключ от старой детской пропал.

Его стащил Филипп. Когда он в первый раз «позаимствовал» ключ, он хотел только проверить, что в детской происходит. Он не смог бы сказать, почему его потянуло туда, но вид — запустение, бледность, пыль, искрящаяся в пробивающемся меж шторами свете — заставил остаться. С тех пор Филипп приходил, сдёргивал с одного кресла чехол и сидел столько, сколько мог себе позволить. Старая детская, позабытая всеми обитателями замка, стала его убежищем. Он уходил сюда, когда хотел одиночества, когда прятался от брата, матери и слуг, а под кроватью прятал то, что никому — а тем более отцу! — не нужно было видеть: переписанные от руки новости, которые Филипп кое-как находил в непостоянных информационных потоках или умудрялся подслушать в редких неосторожных разговорах родителей, когда мать возмущалась, а отцу нехотя приходилось ей отвечать.

Сейчас Филипп сидел в кресле, закинув ноги на подлокотник. На коленях лежал вручённый отцом буклет Академии, но вместо чтения о программах обучения Филипп смотрел на мерцающий в воздухе экран синерниста. У него получилось поймать нескрытый информационный поток. Тот был нестабилен, то и дело обрывался, готовый пропасть совсем, потому что сама атмосфера замка блокировала всё, что ещё не было закрыто.

А закрыто было всё, что могло рассказать о юге, о том, зачем нужны отряды. Филипп выяснил это ночью перед поездкой в Ворфилд, когда так и не смог уснуть после прихода брата. Тогда он сумел поймать несколько потоков, и все исчезли на следующий же день. Благо он успел переписать всё, что показалось интересным и важным. И найденная информация совсем не радовала…

Дверь скрипнула и медленно открылась. Рука Филиппа дрогнула, проводя кривую линию, и он поспешно отключил экран. Он так привык, что никто не заходит в спальню, что совершенно забыл закрыться!

Филипп осторожно выглянул из-за кресла и выдохнул. Эдвард мялся в дверях, удивлённо осматривая голубые стены.

— Опять ты! — воскликнул Филипп и зашептал, косясь на светлый коридор. — Да заходи ты уже! Не хватало, чтобы кто-то ещё сюда пришёл.

Эдвард вздрогнул и захлопнул дверь. Он подошёл к брату и, сдёрнув чехол с соседнего кресла, умостился в нём, вытягивая шею, чтобы посмотреть, чем занят Филипп. Тот закатил глаза и убрал синернист в карман: не при Эдварде же ему искать информацию о происшествиях на юге.

— А что ты делаешь? — наконец спросил Эдвард, улыбаясь как ни в чём не бывало.

— Читаю брошюру Академии. — Филипп показал брату лежащую на коленях тонкую книжку.

— О! — Тот схватил её и принялся листать. — Я бы вот это выбрал. Просто обязательно! — Эдвард ткнул пальцем в заметку о курсе стихийной магии. — Мне отец такого учителя нанял! У меня так круто получается! Хочешь покажу?

— Спасибо. Потом. — Филипп забрал брошюру и раскрыл её на странице, которую должен был читать. — Ну, я тоже знаю, что выберу. Мы с отцом, — он вздохнул, — говорили об этом. А ты чего пришёл? — Филипп резко повернулся к брату.

Эдвард распахнул глаза, словно не ожидал вопроса.

— Я случайно! — воскликнул он. — Дёрнул ручку, а тут открыто и ты…

— Тогда, может, ты уйдёшь? — с нажимом поинтересовался Филипп.

— Нет, — Эдвард мотнул головой. — Мне очень нужно тебе кое-что рассказать. Что-то важное. Я давно пытаюсь, но ты всё время прогоняешь меня! В общем… Когда мы были в Ворфилде… Я подслушал разговор отца и какого-то генерала, что ли. Совершенно случайно! — Он часто закивал, глядя на брата огромными зелёными глазами. — Они говорили о южной границе. Там беспорядки. Гибнут люди. — Эдвард опустил голову, сжал подлокотники кресла изо всех сил и шумно втянул носом воздух. — Отец сказал, что боится… войны.

Филипп невидящим взглядом уставился в стену и сжал зубы. Его подозрения, что отец недоговаривает что-то важное, подтверждались.