Пленница греха

Глава 13

Даже в полумраке Чариз увидела, как кровь отхлынула от лица Гидеона. Глаза его стали непроницаемо-черными. Он судорожно сжимал подлокотники кресла.

Когда Чариз уже перестала надеяться на ответ, Гидеон сфокусировал на ней взгляд.

— Мой преподаватель в Кембридже рекомендовал меня для работы в Ост-Индской компании.

— Поскольку знал, что у вас есть способность к языкам.

— Да. Я также был неплохим наездником и стрелком. Неплохо играл в крикет. Компании всегда требовались такие люди, как я.

В словах его отчетливо слышалась злая самоирония.

Будто бы им было так легко найти рекрутов с талантами Гидеона, подумала Чариз, очередной раз отметив отсутствие в нем какого бы то ни было самодовольства. Неужели он действительно не понимал своей исключительности? Она не удивилась тому, что в спорте он добился таких же впечатляющих успехов, как и в учебе. С самого начала она узнала в нем человека выдающегося. Трагедия состояла в том, что этот мужчина, которого Бог так щедро одарил талантами, был лишен самого простого и насущного — тепла прикосновения человеческой руки. Чувство, куда более глубокое и сильное, чем жалость, заставило ее сердце болезненно сжаться.

— Я созрел для приключений, мне надо было делать карьеру, и я хотел найти выход своей энергии. Я ехал в Индию, полагая, что моя миссия состоит в том, чтобы пролить свет европейской культуры на народы, прозябавшие во тьме невежества.

— Но все оказалось совсем не так?

Она могла бы и не спрашивать. Сарказм его тона ясно говорил об утраченных иллюзиях.

— Нет, не так. Я встретился с утонченным, необычным миром, который невозможно себе представить, даже обладая самым богатым воображением.

Он сказал ей, что был посредником.

— Вы работали в администрации?

— Мне нечем гордиться, Чариз. Я был шпионом.

Шок пригвоздил ее к стулу. Теперь многое из того, что ее в нем озадачивало, вдруг обрело смысл. То, как умно он держался с Хьюбертом и Феликсом, с каким самообладанием. То, как ловко дрался с уличными хулиганами. Его молчаливость и нежелание говорить о себе. Его стыд.

— Я смуглый от природы, и на солнце моя кожа темнеет. Я стал Ахмалом, писарем при дворе. Писарь знает секреты королевства и при этом остается в тени.

— Должно быть, жить во лжи непросто.

— Грязно, одиноко и трудно. Но я думал, что тружусь для того, чтобы силы добра победили варварство. По крайней мере вначале. Потом я понял, что жадность моих хозяев — вот самое настоящее варварство, гораздо хуже того, с чем я сталкивался, общаясь с местными жителями. — Он замолчал, и руки его конвульсивно сжались вокруг подлокотников. — И потом, вместе с двумя моими коллегами, я был предан.

Хрипота его голоса сообщила ей, что он переходит к худшей части своей истории. Она напряглась, и страх превратился в холодную глыбу у нее в животе. Она уже знала, что не хочет слышать того, что он ей сейчас расскажет.

— То было мое последнее задание.

С каждым новым произнесенным им словом голос его становился все более суровым и мрачным.

— Набоб Рангапинди строил планы по завоеванию соседнего княжества, где правитель благоволил к англичанам. Моему начальству очень хотелось знать, что происходит в Рангапинди. Однако набоб был хитер и осторожен, но, что еще хуже, у него были свои шпионы в компании.

— Это мир, который я с трудом себе представляю, — сказала Чариз.

Страх мешал ей говорить.

— Большую часть моей сознательной жизни этот мир был моим миром.

— Но этот мир всегда таил опасность.

— Если об этом забыть, можно считать себя покойником.

Внезапно он почувствовал потребность в движении. Он быстро встал и подошел к камину. Едва сдерживаемая ярость сквозила в каждом его движении. Пламя свечи отбрасывало тени на его лицо, высвечивая скорбные складки у губ.

— Я не должен был ехать в Рангапинди.

Он положил кочергу преувеличенно бережно, и голос его стал вновь ровным и бесцветным. Он держал себя в руках.

— Я подал заявление об отставке и заказал билет в Англию. Но я был нужен моим хозяевам, и они уговорили меня. Чарльза Парсонса, Роберта Джерарда и меня отправили в Рангапинди.

На этот раз он молчал дольше обычного, и молчание это красноречивее слов говорило о тех чувствах, которые испытывал Гидеон, — горе и гнев.

— И только я вернулся в Англию живым.

— Что произошло?

Судя по его лицу, случилось нечто ужасное, не поддающееся описанию.

— Джерард дал себя провести. Он был в деле уже десять лет. Слишком долго. Он был хорошим, храбрым человеком. Но даже лучшие допускают ошибки, когда на них слишком долго давит груз ответственности.

Она заметила, что он готов простить ошибки другому, отказывая в прощении себе, но не стала ничего говорить. Он провел дрожащей рукой по волосам, плечи его осунулись, словно он признавал свое поражение. Он устал, ему было плохо, и она понимала, что сейчас, побуждая его к исповеди, причиняет ему еще большую боль. Но если она не вытянет из него правду сейчас, когда он уязвим, то не сможет сделать этого уже никогда. Он уйдет в себя, отгородившись от нее неприступной стеной.

Гидеон тяжело вздохнул.

— Проклятие. Я слишком много выпил.

Она поднялась, борясь со страхом и переполнявшей ее любовью.

— Гидеон, ради Бога, расскажите мне.

Стоявшая посреди темной комнаты его жена была красива, как ангел, высеченный из алебастра в соборе.

В твердом взгляде Чариз было столько доверия, столько любви. И то, и другое отдавалось в нем болью. Гидеон не мог полагаться на любовь, а доверия он не заслуживал.

Он закрыл глаза, ища в себе силы отказать ей. Все, что было между ними, изменится, как только она узнает правду о том, что произошло в Индии. Он не мог обременять ее ужасами из своего прошлого. Он не мог впутывать ее в тот хаос, что представляла собой его жизнь.

Но гнетущее чувство вины и избыток алкоголя в крови сыграли дьявольскую шутку с его принципами.

Он неохотно открыл глаза и сделал шаг к ней.

— Набоб сковал нас цепью и притащил в зал для аудиенций. До того момента я видел его лишь издали. Они звали его Слоном Раджастана. Жир чудовищными складками скатывался с него. На нем были бусы из жемчуга, и каждая из жемчужин была величиной с голубиное яйцо. Эти бусы, должно быть, весили целую тонну.

— Он знал, что вы подданный Британии, несмотря на маскировку?

При воспоминании о том времени волоски у него на затылке поднялись дыбом, и он сжал кулаки.

— Он приказал раздеть нас перед его придворными.

Он видел, что она не понимает. Иногда он забывал о том, как мало его соотечественники знают об Индостане.

— Мы представлялись мусульманами, но ни один из нас не был обрезан.

— О!

— Неужели вы знаете, что я имел в виду?

— В моем распоряжении была библиотека отца. У него было несколько необычных книг. К тому же об этом написано в Библии.

И вновь Гидеон осознал то, что эта женщина куда более загадочна, чем все то, с чем ему пришлось столкнуться в Индии.

— Из нас сделали вечернее развлечение для двора.

Гидеон говорил быстро в надежде на то, что так говорить ему будет легче. Но похоже, надеялся он зря.

— Нас выпороли.

Он прикусил губу, стараясь не вспоминать мучительной боли от ударов плетью, сдавленных стонов и криков Джерарда и Парсонса.

— Он хотел вас унизить.

Чариз на удивление хорошо владела собой, но он заметил легкую дрожь в руке, которой она держалась за спинку стула.

— Нас и в нашем лице всех слишком самонадеянных британцев. Он еще хотел получить от нас информацию, но с этим можно было подождать, пока нами не займутся специалисты. Эта порка была предназначена исключительно для развлечения его высочества.

— Вы не просили о пощаде.

В голосе ее звенела уверенность. Костяшки пальцев на ее аристократически тонкой руке побелели.

— У меня было слишком много глупой гордости. И это означало, что меня били значительно дольше, чем остальных.

До тех пор пока они не упали без сознания на мраморный пол. Он думал, что большего унижения уже невозможно испытать. Как наивен он был тогда.

— Затем нас оттащили в камеру пыток.

Господи, только бы она не стала спрашивать его о тех пытках, которые он перенес в темнице набоба. Воспоминания были слишком свежи. Было так, словно он продолжал висеть на цепях, вбитых в скользкие вонючие стены. Ничто на свете не заставит его рассказать о том, что он перенес в этой мерзкой Геенне. В месте, где не было ни дня, ни ночи, лишь темнота, разгоняемая пламенем факелов, точащаяся кровью, гноем и ужасом.

Дьявольские инструменты для пыток. Бесконечная боль. Никакой надежды на спасение.

— Гидеон…

Она опустила глаза и судорожно втянула воздух. В глазах ее блестели слезы. И эти слезы вернули его из кошмара.

— Я должен остановиться. Я вас расстраиваю.

— Конечно, я расстроена. Вы говорите о том, как вас систематически мучили и втаптывали в грязь. Как долго вас держали там?

— Год. В темной яме размером с могилу.

Голос его по-прежнему звучал ровно, хотя сердце стучало как барабан при воспоминании обо всех тех муках, которые он перенес в Рангапинди. Хотя воспоминания об этом всегда были где-то близко.

— Парсонс умер в первую же неделю. Джерард, бедный дьявол, продержался больше месяца. Одному Богу известно, почему я остался жив. Тюремщики мне давали ровно столько пищи, чтобы я не сдох с голоду. Я никогда не понимал почему. Так же, как я сих пор не понимаю, почему из нас троих выжил я.

Она отпустила стул и обхватила себя руками. Стоя перед ним в своем дешевом, одолженном у горничной платье и сюртуке, который был слишком великей, она должна была бы выглядеть смешно. Но ее красота светила ему как маяк, и от этой красоты у него перехватило дыхание.

— Вы хотели умереть, — произнесла она с болью и гневом.

Он сжал губы.

— Поверьте, смерть была бы для меня избавлением. Но я был слишком упрям для того, чтобы убить себя сам и доставить удовольствие своим мучителям, утвердив их в мысли, что они меня одолели. И, несмотря на всю ту боль, которую они мне причиняли, они все же не прикончили меня.

Чариз вскинула голову и упрямо посмотрела ему в глаза. В голосе ее появилась неожиданная жесткость.

— Итак, вы все же были героем.

Нет, никакой он не герой. Герой никогда не молит своих мучителей о пощаде. Герой никогда не призывает смерть, чтобы избавиться от боли. Герой никогда не поддастся дьяволам, которые живут в его сознании.

— Нет, я не был чертовым героем.

— Потому что вы сказали набобу то, что он хотел узнать.

— Поверьте мне, держать рот на замке было пределом моего мужества. Когда люди из компании наконец вытащили меня из той ямы, я лопотал как сумасшедший.

Она хотела что-то возразить ему, но, слава Богу, она не стала с ним спорить. Лицо ее было напряжено.

— И пытки стали причиной того, что вы не можете… ни к кому прикасаться?

Он встретил ее ищущий взгляд и решил, что он зашел слишком далеко, чтобы что-то утаивать. Он обхватил себя руками в бессильной попытке скрыть дрожь.

— Мы были скованы одной цепью в яме, и так нас там и оставили.

Вначале он решил, что Чариз его не поняла. Слава Богу. Но потом увидел, как она побледнела.

— Все трое?

Он замер. Проклятие. Зачем он выложил ей всю правду? Почему он не придумал какую-нибудь историю о кратковременном задержании с последующим спасением?

Но он не мог смотреть ей в глаза и лгать.

— Да, — выдавил он из себя.

Он пытался затолкать обратно воспоминания о том, как месяц за месяцем проводил в одной связке с разлагающимися трупами. Жаркие влажные месяцы индийского лета. Как терпел невыносимый холод зимой.

В глазах Чариз был ужас. И сочувствие, которое ранило его гордость.

И потому что ему была невыносима сама мысль о том, что она представит и сотую часть того, через что он прошел, он заговорил быстро:

— Для меня было почти облегчением, когда набоб выставлял меня на всеобщее посмешище. Ему нравилось держать у себя пленного сахиба, от которого несло мертвечиной и который едва мог прикрыть свою наготу. Я служил любимым развлечением для его сановников, пока вонь не стала такой сильной, что даже он не смог ее выносить.

— Как вам удалось спастись? — хрипло спросила она.

— Британские войска свергли набоба. Акаш вошел в Рангапинди с наступающими войсками. Он знал, что, если я жив, то искать меня надо во дворце. Он нашел меня на самом нижнем ярусе темницы набоба.

— Да благословит Бог Акаша, — прошептала она, на миг закрыв глаза, словно произнесла молитву.

— Я горел в лихорадке, я едва мог ходить, я был наполовину безумен.

Больше, чем наполовину. Он много времени провел в убеждении, что его спасение лишь очередная фантазия, рожденная горячкой.

Чариз нахмурила лоб. Голос ее стал сильнее, хотя от избытка эмоций она говорила чуть хрипло.

— С тех пор ваше здоровье улучшилось.

— Я могу ходить и говорить, не опасаясь опозориться. Это можно считать достижением.

Он отругал себя за невольно прорвавшийся сарказм. Не ее вина в том, что он стал развалиной.

Он вновь подошел к камину. Ее удрученно-мрачное лицо освещало пламя. В глазах появились незнакомые тени. Тени, которые он наслал на нее. Он обозвал себя эгоистичным скотом. Надо было снять комнату, отоспаться, а ее оставить одну.

Беда в том, что он не мог без нее.

— Чариз, с тех пор как меня вызволили, прошел не один месяц.

Лучше пусть она посмотрит неприглядной правде в лицо, чем тешит себя надеждой на то, что он сможет когда-либо предложить ей себя цельного — здорового и телом, и душой. Со здоровым сознанием.

— Физическое здоровье мое поправилось, насколько это возможно. Но демоны в моей голове так и остались.

Чариз снова судорожно сглотнула.

— Вы верите в то, что никогда не дотронетесь до другого человека?

— Без трудностей — никогда.

Она не сдавалась.

— Тогда как вы намерены консуммировать наш брак?

Он напрягся. Атака последовала неожиданно. Он буквально клещами вытащил из себя ответ:

— Я должен. Я это сделаю. Я смогу.

Что-то в его лице, должно быть, насторожило Чариз.

— Гидеон, в чем дело?

Он отшатнулся, хотя она не приближалась к нему.

— Все нормально.

— Где вы были сегодня ночью?

— Я уже говорил вам. Я пил. И не сошелся во взглядах с парочкой хулиганов. Им досталось больше, чем мне, о чем я рад сообщить.

Она приблизилась к нему на шаг. Юбки ее шелестели. Господи, только бы она не дотрагивалась до него. Не сейчас.

— Это не все.

Гидеон чувствовал угрызения совести. Он боролся с абсурдным желанием признаться ей во всем и получить отпущение грехов. Хотя знал, что отпущения грехов ему не видать ни за этот грех, ни за другие, куда более тяжкие.

Чариз ждала от него ответа. Странно, он выдерживал мучительные допросы в Рангапинди, не проронив ни звука, но многозначительное молчание жены заставило его выложить свои тайны как на духу.

О, черт, почему бы ей не узнать о том, что он сделал сегодня? Возможно, так даже лучше. Пусть поймет, за какого труса она вышла замуж.

Он вытянулся во весь свой немалый рост, повернулся и посмотрел на нее сверху вниз.

— Я заплатил шлюхе, — хрипло сказал он.

Лицо ее потемнело от обиды, и он почувствовал отвращение к себе. На грани тошноты. Она отступила на несколько шагов. Она дрожала.

— Что… что вы с ней сделали? — спросила Чариз.

И тут от запальчивости его не осталось и следа. «Что я с ней сделал? Ничего».

— Я не мог. Я думал… — О Боже, как унизительно. Он сжал кулаки. — Я думал… я думал, что причиню вам боль, когда лягу с вами. Я думал, что если выпущу пар, то для вас все пройдет проще. Я бы скорее отдал свою жизнь, чем… чем причинил бы вам боль.

Господи, он заикался, как застенчивый школьник.

Он рискнул взглянуть на нее. Как ни поразительно, губы ее сложились в слабую улыбку, хотя взгляд оставался серьезным.

— Я бы предпочла, чтобы вы сделали больно мне, чем пошли бы к другой женщине.

Он ожидал истерику, гнев, слезы. От шока он заговорил быстро и не заикаясь:

— Я надеялся, что с профессионалкой смогу совершить акт. Я никого не касался по своей воле после Рангапинди. Вы видели, что со мной происходит, когда я прикасаюсь к кому-нибудь. Я в чертовски плохой форме, чтобы совершить это с неопытной девушкой. Я надеялся… Если я смогу дотронуться до незнакомки, то смогу это сделать с вами, смогу совершить акт, не причинив вам боли.

И тут он признался втом, в чем не хотел признаваться:

— Но я не смог. Я счел это предательством по отношению в вам.

Она улыбнулась шире, словно он совершил что-то хорошее, что-то воистину замечательное. Словно ему нечего стыдиться, а совсем наоборот. Дьявол ее возьми, что с этой девушкой было не так? Ничто, что бы он ни сказал и ни сделал, каким бы отвратительным ни был его поступок, не могло заставить ее презирать его, как он того заслуживал.

Он не мог больше смотреть в ее глаза. Красота ее лица, ее честность, ее любовь прожигали до самых глубин его души. Жгла его душу. Волоча тяжелые, словно налитые свинцом ноги, он подошел к окну.

Небо начало сереть. Его брачная ночь закончилась. А невеста так и осталась девственницей.

Она подошла и встала рядом.

Начинается новый день.

— Впереди у нас только тьма, — сказал Гидеон.

— Я в это не верю.

Чариз не сводила с него глаз.

— Вы поверите.

Он присел на подоконник. Он чувствовал в себе опустошенность, потерянность. Он понятия не имел, куда брести. Не в первый раз он подумал о том, не навлек ли он, женившись на Чариз, на нее большей беды, чем могли бы навлечь ее сводные братья.

Она стояла слишком близко, но не притрагивалась к нему.

— Вы хотите лечь? — неуверенно спросила она.

— Нет. — В предрассветной дымке он видел ее лицо более отчетливо. Она выглядела очень усталой. — Идите спать.

Она покачала головой и опустилась на колени на красный ковер у его ног, поплотнее запахнувшись в его сюртук.

— Вы спали меньше, чем я.

— Я привык.

Она подтянула к себе колени и обхватила их руками. Волосы ее рассыпались по плечам. В этой позе, с распущенными волосами она выглядела совсем юной, почти девочкой. И только выражение ее глаз говорило о том надрывающем сердце опыте, который она приобрела. За последний час она изменилась, приняв на себя часть тьмы, которая довлела над ним.

То, чего он так боялся, все же случилось. Яд Рангапинди отравил ее солнечный дух. И противоядия не было.

Она уставилась на горящие угольки в камине. Гидеон инстинктивно поднял руку, чтобы провести по ее густым волосам, чтобы успокоить ее.

Сердце его сжалось от боли, а рука безвольно упала.