Пленница греха

Глава 21

— Сейчас полночь, — тихо сказал Гидеон.

От его теплого дыхания колыхались завитки у нее на голове. Она сладко зевнула.

Они сидели на кушетке в гостиной у растопленного камина.

— Не хочешь пойти в постель? — спросила Чариз, потершись щекой о его плечо.

Эта физическая близость до сих пор воспринималась ею как чудо. Она никогда не принимала ее, как должное.

— Я всегда хочу в постель.

После стольких дней разнузданного распутства девушка должна бы утерять способность краснеть. Однако щеки ее зарделись.

— Ты ненасытен.

— По крайней мере в том, что касается тебя.

За последние несколько дней Гидеон, как она отметила, стал менее напряженным. Он выглядел моложе, стал спокойнее. Возможно, потому что тогда, когда он не занимался с ней любовью, он спал. Она подозревала, что так сладко он не спал года два, а то и больше. Он вел полную опасностей жизнь еще задолго до того, как угодил в лапы набоба Рангапинди.

Но, даже если улыбался он чаще и светлее, в глазах его по-прежнему была печаль. И, как ни больно ей было это осознать, она не верила, что эта печаль когда-нибудь безвозвратно исчезнет.

С той ночи, когда Гидеон показал ей, как могут наслаждаться мужчина и женщина, они редко покидали комнаты. Ни Феликс, ни Хьюберт так и не появились, из Пенрина не приходили тревожные вести. Гостиничные служащие убирали в их номере, приносили еду, готовили ванну. Гардероб Чариз полностью обновился. Оставшиеся предметы туалета доставили этим утром. Гидеон вызвал нотариуса и с его помощью был составлен документ, на законных основаниях защищавший ее от притязаний сводных братьев. Теперь ее состояние официально принадлежало ему, по крайней мере до конца июня, когда оно должно быть возвращено ей.

Чариз надеялась, что произошедшие в психике Гидеона изменения позволят ему свободнее общаться с другими людьми. Но до сих пор ничего обнадеживающего она, увы, не заметила. Всякий раз, стоило чужаку ступить за границы его личного королевства, как он мгновенно натягивался как струна. Надежда на то, что она нашла лекарство от его недуга, неуклонно таяла всякий раз, когда она видела, как он шарахается от посторонних людей.

Он не излечился. Просто ему стало немного легче. Она горячо благодарила Господа за то, что он может касаться ее. Других он по-прежнему не мог касаться.

Чариз видела, что Гидеон не верит в свое полное выздоровление.

И не только это омрачало ее жизнь, полную чувственных радостей. Под оболочкой наслаждения и восторгов была пустота. И боль, которая поселилась там, часто заявляла о себе в минуты наслаждения. Эта боль мешала ей чувствовать себя счастливой. Как сейчас, например.

Гидеон говорил ей, что она красива, что он хочет ее. Она не сомневалась, что чувственный голод его ненасытен. Но даже в минуты близости слова любви ни разу не сорвались с его губ. И она слишком хорошо знала его, чтобы не сомневаться в том, что молчит он намеренно.

Он ни разу не заговорил с ней о том, что собирается делать, когда они покинут Джерси.

Ругая себя за трусость, Чариз тем не менее позволяла ему обходить молчанием эту тему. Она боялась, что слишком много неудобных вопросов разобьют их столь хрупкое блаженство, их идиллию. Возможно, потому что угроза расставания с ним с каждым днем все сильнее разъедала ей душу. Гидеон по-прежнему считал, что они должны жить раздельно. Слышать это постоянно было бы невыносимо. Хотя тот факт, что он молчал на эту тему, напрямую свидетельствовал о том, что решение его оставалось непоколебимым.

Она крепче обняла его за талию, словно так могла заявить на него свои права, не отпустить его. Но выразить словами свой вопрос она все же не могла. Слова эти застревали в горле.

— Чариз, уже полночь, — с нажимом в голосе повторил он и взглянул на часы на стене. — Точнее, пять минут первого.

До сих пор она не замечала за ним привычки постоянно смотреть на часы и озадаченно посмотрела на него.

— Это так важно?

Он быстро поцеловал ее в губы.

— Потеряла счет времени, да?

— Потеряла счет…

Она в недоумении уставилась на него. Трудно сосредоточиться, когда один его поцелуй способен отправить ее в райские кущи, где ни о чем не надо думать.

— Сегодня первое марта, день твоего рождения, дорогая.

День ее рождения…

Она выпрямилась и отстранилась. Надо заставить свои размякшие и отвыкшие трудиться мозги проделать обратный отсчет. Так трудно измерить блаженство часами и минутами. Она едва отличала день от ночи. Гидеон освещал ее жизнь, словно солнце.

— Теперь ты владелица своего состояния.

Она не могла определить, что было в его тоне. Триумфа в нем она не чувствовала. Он снова поцеловал ее, на этот раз едва прикоснувшись к ее губам.

— Мы победили, Чариз.

Они обыграли ее сводных братьев. Она спасена. Чариз почувствовала облегчение. И страх того, что теперь, когда угроза миновала, между ней и Гидеоном все изменится.

Она заставила себя говорить, хотя знала, что ему не понравится то, что она скажет.

— Благодаря тебе. — Она судорожно сглотнула. — Я всем тебе обязана.

— Я не хочу твоей благодарности.

Выражение его лица стало жестче. Он сел прямо. И убрал руку, которой обнимал ее. Гидеон снова замкнулся в себе.

— Ну, что же. Моя благодарность с тобой. Навсегда.

Она собралась с духом. Она больше не желала делать вид, что не замечает темных омутов под безмятежной гладью.

— Я могу быть благодарной тебе и любить тебя. Одно другого не исключает.

Она не упоминала о своей любви к нему с того самого утра, когда он, одержимый похотью, набросился на нее. Всегда, даже на пике сексуального наслаждения, Чариз не говорила ему о своей любви.

И то, что она поступала мудро, избегая признаний, стало совершенно очевидным. Он вскочил на ноги и посмотрел на нее с тревожной подозрительностью, которую, как она надеялась, она не увидит в нем больше никогда. В каверне, в громадной дыре в ее сердце, громким эхом отдавался печальный и скорбный звук колокола. Этот колокол звонил по ней.

— Чариз, это наша последняя ночь на Джерси, — угрюмо сказал он, будто не слышал, что Чариз сказала. — Завтра мы уплываем в Пенрин.

Нет, нет, нет, нет.

— Мы уезжаем? — воскликнула Чариз.

Мрачное предчувствие охватило ее. Неужели эти дни на Джерси исчерпали отведенную ей судьбой толику радости? Гидеон улыбнулся:

— Все когда-нибудь кончается.

Она вскочила и отвернулась. Его попытка обратить все в шутку больно ранила ее. Он обращался с ней как с капризным ребенком.

Гидеон приблизился к ней и положил руку ей на предплечье. Она чувствовала рубцы на его ладони. Это прикосновение напомнило ей о его страданиях и о том, какой путь он прошел с тех пор, как они поженились.

Гидеон говорил ласково:

— Бояться нечего. Ты достигла совершеннолетия. Фаррелы не могут причинить тебе вреда. Мы свободны.

Он неправильно интерпретировал ее реакцию. Конечно же, угроза, исходившая от Феликса и Хьюберта, отравляла ей жизнь. Но гораздо большее значение для нее имела бесконечная битва за будущее с Гидеоном.

— Мы не свободны. Мы женаты.

Он резко отпустил ее и отошел. Она почувствовала дистанцию, и это было как удар топором.

— Если бы я мог придумать иной способ спасти тебя, я не стал бы принуждать тебя к столь крайним мерам, — резко сказал он.

Идиллия, что была так близко всего несколько минут назад, превратилась в горькое воспоминание. От внезапности произошедшей с ним перемены у нее закружилась голова. Она повернулась к нему лицом, зная, что боль ее вся на виду.

— Ты знаешь, что я всегда была и буду благодарна за…

— Довольно! Еще раз услышу слово «благодарна», за последствия я не отвечаю.

— Но, Гидеон…

— Дьявол тебя побери, Чариз, остановись!

Он замолчал. Терпение его было на исходе.

— Ты не должна меня благодарить. Как выяснилось, нам не следовало вступать в брак. Твои сводные братья нас не выследили. Я могу лишь выразить мои самые искренние сожаления.

Звонкая пощечина прозвучала как выстрел.

Голова Гидеона откинулась назад. Лицо его выражало скорее шок, чем гнев. На щеке краснел отпечаток ее ладони.

Дрожа, Чариз опустила руку и попятилась. Она не была напугана. От гнева у нее потемнело в глазах.

— Как ты смеешь? — Голос ее дрожал от едва сдерживаемой ярости. — Ты спал со мной в одной постели. Ты был так глубоко во мне, ты прикоснулся к моей душе. И у тебя хватает наглости говорить о сожалениях?

— То, что я сделал с тобой, непросительно. Я сожалею, что причинил тебе боль.

Ее хрупкое счастье рассыпалось с громким звоном. А может, это разбивалось ее сердце. Губы ее занемели. Она собиралась озвучить то, чего больше всего боялась.

— Не может быть, чтобы ты собирался следовать своему изначальному плану, в котором мы будем жить порознь!

— Основные проблемы остались. Это наиболее приемлемое решение.

От боли у нее перехватило дыхание. Она пошатнулась, отступив на шаг.

— Ты этого хочешь?

— Не важно, чего хочу я. Я пытаюсь сделать, Чтобы тебе было лучше.

— Выходит, эти несколько последних дней ничего не значат? Ты не можешь рассчитывать на то, что я в это поверю. В моих объятиях ты нашел счастье, Гидеон. Не лги, пытаясь убедить меня в обратном.

Гидеон отвел глаза, стараясь не встречаться с ней взглядом.

— Мне не надо было прикасаться к тебе. Это было ошибкой. Это было жестоко. Тот факт, что я не могу держать себя в рамках в твоем присутствии, не оправдание. Это лишь еще один признак моей чертовой слабости. Тебе бы следовало проклинать меня. И однажды ты это сделаешь. Даже если мы поступим разумно и расстанемся прямо сейчас.

Он винил себя в том, что произошло, но не мог отрицать того, что между ними существовала связь. Это, наверное, должно было ее обнадежить, но Чариз знала, как он упрям. Упрямство позволило ему выжить в Индии. Атеперь то же упрямство заставляло его отказаться от шанса на счастье. На свое счастье. И ее тоже. Он пытался поступать правильно, благородно, но, как известно, дорога в ад вымощена благими намерениями.

— До чего же ты глуп, Гидеон.

— Кто-то из нас должен мыслить трезво.

Он хотел, чтобы она отпустила его с миром. Ну что же, он выбрал не ту женщину, если рассчитывал, что она на это пойдет. До сих пор ее заставляло бороться лишь сознание того, что он ее любит, даже если не хочет этого признавать. Эта битва была опасной — в ней могли погибнуть они оба.

Ногти ее больно впились в ладони, но эта боль была ничто в сравнении с тем, какую боль причинил ее сердцу его отказ от счастья.

— Мы хотим друг друга.

Гидеон мрачно усмехнулся.

— Да, желание есть. Столько, что можно весь мир подпалить. Но одного желания мало.

И, когда ее хрупкий рай рассыпался в прах, она прекратила лгать ему и себе.

— И любовь есть. Мы любим друг друга. Ты сказал мне однажды, что любишь меня.

— Я не имел права признаваться тебе в любви. Надеялся, ты забудешь об этом.

Забыть? Эти слова впечатались в ее сердце, словно их выжгли, будто клеймо.

— Не надейся.

— Я так обидел тебя, что вину свою мне ничем не искупить.

Она теряла терпение.

— Каким образом ты меня обидел?

Он побледнел.

— Заставил тебя поверить, что мы можем жить вместе. Приходя к тебе в постель ночь за ночью, тогда, как все мои принципы восставали против этого. Как честный человек, я должен был оставить тебя в покое. Связав тебя узами благодарности… — Последнее слово он буквально выплюнул, словно ругательство, — …которые ты никогда не разорвешь, даже когда поймешь, что то, что ты чувствуешь сейчас, не больше чем иллюзия.

Чариз вздрогнула. Неужели Гидеон до сих пор не верит, что она его любит? Не может этого быть, неужели он считает ее глупой девчонкой, сотворившей себе кумира? Эта мысль причиняла ей боль.

Она сделала судорожный вдох и напомнила себе, что он любит ее, как бы ни было трудно поверить в это, когда он изливал на нее гнев и насмехался над ней. Но сейчас бой шел не на жизнь, а на смерть. И на кону стояла ее жизнь. Она не могла допустить, чтобы он ее победил.

— Я забыла, что ты настолько мудрее и старше меня.

Лицо его стало как маска. Однажды его холодная надменность заставила ее отступить. Но сейчас, после того как она не раз и не два видела, как он стонет в пароксизме оргазма, ее не так-то легко было ввести в заблуждение. Она знала, что у него там, под маской: тревога, страх, гнев и отчаяние.

— После Рангапинди я чувствую себя тысячелетним старцем, — сказал Гидеон.

И столькоторечи было в его словах, что у Чариз от жалости к нему сжалось сердце.

— Гидеон, я не сбрасываю со счетов того, что пришлось тебе пережить, — уже мягче сказала она. — Я не обманываю себя относительно того, чего тебе стоил тот год. Но это не означает, что ты всегда прав. Сейчас, кстати, ты глубоко заблуждаешься.

— Ты вынуждаешь меня к откровенности.

Под скулой его дернулся мускул. Он подошел к окну, схватившись одной рукой за портьеру.

— Позволь мне выложить тебе некоторые факты. Если ты способна воспринимать унылую реальность.

— Я лучше воспринимаю факты, чем ты, — процедила Чариз сквозь зубы. Ее больно жалил его насмешливый тон. — Но, прошу тебя, открой мне глаза.

Он стоял к ней в профиль, но это не помешало ей увидеть, что губы его раздраженно поджаты.

— Хорошо, — бросил он. — Я возвращаюсь в Пенрин для трудной и скудной жизни. В изоляции. В одиночестве. Ты самая богатая наследница королевства. Я физически и эмоционально не способен предложить тебе ту жизнь, какой ты заслуживаешь.

Чариз ушам своим не верила.

— Ты отвергаешь меня потому, что думаешь, будто я буду тосковать по балам и праздникам? Словно в жизни у меня нет ничего важнее?

— Проклятие, Чариз! Я урод, я трус, я почти безумец. Я не выношу, когда вокруг меня люди, я не выношу чужих прикосновений. Несмотря на тот ненасытный голод, который заставляет меня постоянно желать тебя, я не изменился. Пойми, ты хочешь невозможного!

Шагнув к нему, Чариз запальчиво ответила:

— Из-за этого ненасытного голода. Мне наплевать на других людей. Мне нужен только ты.

— Ты говоришь так сейчас. А что будешь чувствовать лет через двадцать, когда потратишь свою молодость на мужчину, существующему лишь в твоем воображении?

Она не могла сомневаться в его искренности. Но он заблуждался. Чариз сердито хмыкнула:

— А что, если я беременна?

Гидеон еще больше побледнел. Глаза его горели.

— Ты не хочешь от меня ребенка?

— Не выразить словами, как я его хочу.

Чариз положила дрожащую руку на живот.

Гидеон перехватил взглядом ее жест, и на лице его отразилось отчаяние.

— Господи, ты беременна?

Беременна ли она? За всеми недавними событиями она потеряла счет дням. И, сосредоточив все свое внимание на Гидеоне, она едва думала о возможных последствиях их близости.

— Пока еще рано об этом говорить. Ты по-прежнему намерен отослать меня прочь, если даже я ношу твоего ребенка?

— Не знаю.

И тогда сарказм вновь проник в ее голос.

— Странно, что ты так потрясен! Естественный результат того, чем мы с тобой занимались эти две недели, — ребенок. Не может быть, чтобы ты разу не подумал об этом.

— Конечно, я знал, что рискую, — помолчав, сказал Гидеон. — Но если я не гожусь на роль мужа, то тем более не гожусь на роль отца. Если у нас будет ребенок… он должен уехать с тобой.

— Почему кто-то должен куда-то уезжать?

— Ты что, не слушаешь?

— Все, что я слышала — полная ерунда.

Она отвернулась и пошла в спальню. Она чувствовала себя подавленной, злой, уставшей донельзя. Попытки заставить Гидеона внять голосу разума сильно напоминали попытки сдвинуть гору, раз за разом бросаясь на нее.

Был миг, когда ей показалось, что ей удалось поколебать его уверенность в своей правоте. Она ошибалась, когда решила, что увидела это в его лице в тот момент, когда он спросил, не беременна ли она. Он злился на себя. И на нее.

Но кроме гнева было что-то еще.

Она увидела тоску.

Он смотрел на свое безрадостное будущее далеко не смиренно. Совсем не так, как хотел, чтобы думала она. Если у нее будет ребенок, Гидеон ее не оставит. Ей это подсказало сердце.

«Господи, только бы я оказалась беременна».

Когда она протянула руку к ручке двери, он глухо заговорил. Она оглянулась и посмотрела на него. Он выглядел усталым и, странное дело, поникшим, словно побитым, хотя он сумел отразить все ее атаки.

— Я знаю, ты считаешь меня жестоким, упрямым и капризным, но клянусь, я делаю все для твоего же блага.

— А ты сделай хоть что-нибудь для собственного блага.

С трудом сдерживая слезы, Чариз оставила его в одиночестве.