Поцелуй

Глава 2

— Не понимаю, — пролепетала Джина, — чушь какая-то. Давай принесу тебе выпить… А на ужин у нас жареный ягненок, будет готов через полчаса.

Порывисто двинувшись к бару в углу гостиной, она вдруг с ужасом поняла, что не знает, как быть с руками. Они казались огромными и неуклюжими, болтались вдоль тела. Джина с облегчением достала бутылку виски и сделала Эндрю его любимый коктейль — на полдюйма виски, на три дюйма тоника. Именно то, что ему всегда нравилось, когда он возвращался с работы домой.

Но потом она столкнулась с новой проблемой: куда смотреть? Джина понимала — Эндрю наблюдает за ней. Хотя супруг, разумеется, оговорился, она боялась встретиться с ним взглядом. Ориентация в пространстве тоже отказала; Джина не знала — сесть или остаться стоять. Отчего тело плохо слушается, если дело всего лишь в небольшом недоразумении? Через минуту, несомненно, они будут смеяться над нелепой ошибкой, а руки снова начнут повиноваться.

Но Эндрю не смеялся. Он покачал головой, когда жена подала бокал, и указал на кресло:

— Сядь. Лучше выпей сама. Господи, мне очень жаль, Джина, прости… Ты, наверное, думаешь, я мерзавец, но я действительно не ожидал, что такое случится… Не хотел причинять тебе боль…

Джина напряглась, ожидая, что сейчас Эндрю ухмыльнется и скажет: «Ну конечно, я пошутил». И тогда можно расслабиться и смотреть, как там ужин. Надо выложить на противень пастернак и помешать луковый соус.

— А я думал, ты начнешь бить посуду, — продолжал Эндрю. Он ненавидел себя за эти слова, но ему очень хотелось вызвать хоть какую-то реакцию.

Когда Джина, наконец, взглянула на него, он увидел в ее глазах страх и смущение.

— Ты шутишь? — прошептала она.

Эндрю собрался с силами, сделал глубокий вздох и приготовился повторить то, что надеялся сказать только один раз.

— Джина, это не шутка. Я ухожу от тебя и прошу развод. Я люблю другую… Мы встречаемся почти полгода… и оставаться здесь нечестно по отношению к тебе. Я снял квартиру в Барбикане [2] и сегодня перебираюсь туда. Прости. Я действительно не хотел причинять тебе боль, просто так получилось…

— Но ты мой муж, — прошептала Джина. Колени у нее задрожали — Эндрю всегда говорил, как ему нравятся ее коленки, — и вдруг стало трудно глотать. Осторожно поставив бокал с напитком на стол, чтобы не разлить, Джина встала и тут же повалилась обратно в кресло. — Мы женаты, — в ужасе забормотала она. — У нас счастливый брак. Все подтвердят.

«Сочувствие пополам с гневом. Почему, во имя всего святого, она не запустит в меня чем-нибудь? Почему не кричит, не плачет, не ругается, не закатывает скандал? Тогда было бы проще рассказать остальное», — мрачно размышлял Эндрю.

— Я был счастлив с тобой, — сказал он, надеясь, что Джина, наконец, отреагирует. — Но теперь я полюбил другую.

— Ты сказал, что не хочешь причинять мне боль! — Костяшки пальцев побелели, когда она стиснула кулаки. — Я бы простила тебе измену. Нам не обязательно разводиться… Если ты действительно не хочешь причинять мне боль, скажи ей, что все кончено, и давай жить дальше, будто ничего не было. У тебя всего лишь интрижка, — задыхаясь, закончила Джина. Из ее глаз наконец-то покатились жгучие слезы. — Это ведь ничего не значит, честное слово. Так бывает у большинства мужчин… Зачем же разводиться?

— Я хочу на ней жениться, — безучастно отозвался Эндрю. Джина непонимающе уставилась на мужа. «Разве я не предоставила ему отличную возможность? Разве не проявила редкое понимание?»

— Но почему?

Эндрю взял бокал и осушил одним глотком.

— Потому что она беременна.

Размахивая щеточкой для туши и накладывая на ресницы второй слой, Иззи громко напевала «Нью-Йорк, Нью-Йорк».

— Кэт, подвезти тебя в библиотеку? Я буду готова через пять минут.

В следующее мгновение отражение Катерины появилось в зеркале. Иззи переполняла любовь к умной дочери. Она повернулась и обняла ее.

— Что бы я без тебя делала, а?

— Развела бы тут страшный бардак, — ответила практичная Катерина. — Кто-то будет сегодня звонить?

— Возможно, Ральф. Он хочет, чтобы я завтра с ним поужинала… Передай, что я встречусь с ним в «Вампирах» в половине девятого. Майк звонить вроде не собирался, но если вдруг, то скажи…

— Что ты пошла на прослушивание, — закончила дочь. — Не волнуйся, не забуду.

— Ты мой ангел. — Иззи снова ее обняла, потом отступила и взглянула на Катерину с притворной серьезностью. — Что, я действительно такая бесстыжая?

Семнадцатилетняя Катерина полагалась исключительно на свой разум. У Иззи были недостатки, и ее вечная неопрятность временами раздражала, но как мать она не имела равных. Кто посмел бы назвать бесстыжей такую добрую, щедрую, жизнерадостную и любящую женщину?

— Ты встречаешься с Майком уже больше года, — мягко ответила Катерина. — А с Ральфом? Почти два? Ты верна им, но ни одному из них не обещала выйти замуж. Все счастливы. Какие могут быть проблемы? Когда я вырасту, — добавила она, — непременно заведу себе нескольких любовников.

— И пусть у них у всех слюнки текут, — радостно подхватила Иззи, восхищенная безукоризненной логикой дочери. Она взглянула на часы. — Боже, я опаздываю! Тебя подвезти?

Катерина покачала головой:

— Слишком холодно. Забегу в библиотеку завтра, по дороге в школу. А сегодня займусь рефератом.

— Ладно. — Иззи натянула коричневую кожаную куртку и повязала шею шерстяным шарфом. Прихватив ключи и шлем, поцеловала дочь. — Вернусь в полвторого в окружении толпы поклонников.

— Вернешься гораздо раньше, если не возьмешь вещи, — сухо заметила Катерина, вынося сумку, о которой мать забыла.

Иззи напевала про себя, слишком сильно стучали зубы, чтобы петь вслух, — можно остаться без языка. Ездить на любимом мотоцикле — черном блестящем «Сузуки-250» — было истинным удовольствием летом, и вдобавок экономично, но мотаться на работу и домой при нулевой температуре… Иззи даже не могла придумать подходящего словечка. Короче говоря, это было адски неприятно.

«По крайней мере, дорога сегодня не слишком скользкая, — размышляла Иззи. — Если не попадется какой-нибудь маньяк, буду в клубе через двадцать минут. Кто знает, возможно, сегодняшний вечер изменит мою жизнь».

Убрав со стола, сменив школьную форму на черный свитер и лосины и удобства ради пересыпав лакричные леденцы из пакета в миску, Катерина устроилась у камина и задумалась о том, как живется людям, которые ненавидят одиночество.

Катерина его обожала — точно так же как обожала маленькую уютную квартиру, расположенную над скобяной лавкой на тихой улочке неподалеку от Клапам-Хай-стрит. Они ее всего лишь снимали, но Иззи с обычным энтузиазмом и страстью к драматизму кинулась украшать новое жилище сразу, как они сюда въехали — полтора года назад. Иззи не могла позволить себе такую роскошь, как обои, но компенсировала этот недостаток яркими красками, богатыми оттенками и удивительным чувством стиля. Проведя много часов за покраской стен, развешиванием фотографий, она получила потрясающий результат.

Таков был один из многих талантов Иззи. Если бы Катерина так сильно не любила мать, она пожелала бы, чтобы та избрала карьеру дизайнера или хотя бы маляра. Разумеется, подобное занятие не принесло бы Иззи славу и сказочное богатство, но это была бы достойная и выгодная работа, которая, по слухам, щедро оплачивается.

Катерина просто не могла себе представить мать не поющей. Сколько она себя помнила, Иззи переживала один финансовый кризис за другим, но уверенности, что успех не за горами, не теряла. В раннем детстве Катерине доводилось сидеть на пустых ящиках из-под пива в грязных прокуренных пабах и дешевых клубах, прихлебывая колу, и слушать, как мать поет для посетителей, поглощенных традиционной субботней выпивкой. Иногда даже раздавались одобрительные аплодисменты — ради этого Иззи и жила. Порой завсегдатаи затевали драку, и тогда о песнях Иззи забывали. Иной раз какие-нибудь идиоты начинали подпевать, вставляя в текст непристойности, или оскорбляли Иззи, или смеялись собственным дурацким шуткам. В таких случаях глаза семилетней Катерины наполнялись слезами и желание разбить хулигану нос было таким сильным, что приходилось держаться за сиденье, чтобы совладать с собой. Для Катерины Иззи была Жанной д'Арк, героиней, которую травят невежественные мужланы. Потом Иззи смеялась и говорила, что все это ерунда, потому что она заработала три фунта сорок пенсов. Втискивала сорокапенсовую монетку в детскую ручонку и обнимала дочь. «Это все ерунда, — бодро объясняла она. — Нужно же с чего-то начинать — таков закон жизни. Тот, кто переживет вечер в рабочем клубе на окраинах Блэкпула, легко покорит Лас-Вегас».

Однажды учительница увидела, как тщательно Катерина изучает географический атлас. На вопрос: «Что такое Лас-Вегас?» — мисс Брент неодобрительно фыркнула: «Город, где все играют». Катерина успокоилась. Играть — это здорово. Девочка представила себе огромную игровую площадку, где все скачут, бегают и улыбаются друг другу.

— Мама возьмет меня в Лас-Вегас, — радостно призналась она. — И там я буду играть каждый день.

В Лас-Вегас они так и не поехали. Большая удача отчего-то упрямо обходила их стороной, и в жизни, хаотичной и бедной, случилась всего лишь одна перемена: рабочие клубы остались в прошлом. «Платформа», где уже полтора года работала Иззи, конечно, не «Ронни Скотт», но клуб располагался в Сохо и клиенты по большей части были вполне пристойные. «Здесь, в Лондоне, — неустанно твердила Иззи, — всегда есть шанс… Одному Богу известно, кто однажды войдет в клуб, услышит мое пение и поймет, что именно я должна получить главную роль в приличном спектакле».

Ничего этого не произошло, но Иззи не уставала мечтать. Пение было ее страстью, и лучше всего на свете она умела именно петь. Иззи делала то, что могла, и Катерина ни разу в ней не усомнилась. Да и кто стал бы дуться на мать, которая охотно тратит деньги на дорогущий ярко-желтый мохеровый свитер для дочери, а потом целую неделю питается исключительно бутербродами, чтобы свести концы с концами? Безрассудная щедрость Иззи тревожила Майка, который нервничал каждый раз, когда счета за электричество оставались неоплаченными, но Катерина восхищалась благословенным материнским безразличием в том, что касалось таких прозаических вопросов, как финансовая стабильность. Если бы завтра наступил кризис, она бы предпочла надеть восхитительно мягкий мохеровый свитер и согреться, а не бродить по улицам и размышлять о том, как все это отразится на ее пенсии.

Миска с лакричными леденцами опустела на треть, когда зазвонил телефон. Было две минуты девятого. Улыбнувшись — несмотря на напускную важность, Ральф не в состоянии был пропустить «Улицу Коронации» [3], — Катерина взяла трубку.

— Матери, как всегда, нет дома? — резко поинтересовался Лестер Маркхэм.

— Боюсь, что так, — любезно ответила Катерина. — Как поживаете, мистер Маркхэм? Как…

— Хватит, — грубо перебил он. — Мне чертовски полегчает, когда я, наконец, получу с твоей матери плату за два месяца. Передай, что завтра в девять утра я приду за деньгами.

Катерина сунула в рот еще один леденец — свой любимый, черно-коричневый — и задумалась. Лестер Маркхэм смахивал на Джима из «Семейки Ройл». И чувство юмора у него тоже отсутствовало.

— А я думала, мы задолжали всего за месяц, — осторожно проговорила она.

— Плюс деньги за декабрь, — огрызнулся Лестер Маркхэм, — которые она истратила и, разумеется, «позабыла» об этом.

«Ого! Вот каким образом мама раздобыла денег на роскошный рождественский ужин в «Нико»».

— Ну, конечно, — примирительно сказала Катерина. — Я передам ей, как только она вернется, мистер Маркхэм. Не беспокойтесь.

— Я-то не беспокоюсь. Это вам лучше побеспокоиться. Если не получу денег, всей суммы, завтра утром, вы обе вылетите из квартиры. — Он фыркнул. — И я не шучу.