Поцелуй возлюбленного

Глава 25

– Спасибо, Кендалл, это самое приятное ощущение в мире. – Оливия забралась под покрывала.

– Хотите еще одну грелку, миледи? – Горничная тщательно разгладила смятые простыни. – Вам следует поберечься от простуды.

– Нет, этого достаточно. – Оливия устроилась поудобнее. В окружении знакомо пахнущего и отутюженного белья, ощущая мягкость пуховой подушки, тепло простыней, она чувствовала себя в этот момент в уютной спасительной гавани. Она видела за дверью тень Большого Сэма. Именно сегодня ей было нужно, чтобы он стоял на страже. Дом всегда был уютным. Сейчас он к тому же позволял ей чувствовать себя в безопасности.

Она взбила подушку так, чтобы можно было сесть в кровати. Раньше чем Кендалл успела спросить «Каковы ваши планы на завтра, миледи?», Оливия все рассказала сама.

– Прежде всего, утром я собираюсь написать письмо Джессу. – Она не должна рассказывать в подробностях о том, что произошло. Всегда существует вероятность того, что письмо может попасть в чужие руки. – А после этого я пойду на кухню.

– Я рада, что вы напишете письмо вашему брату, а когда вы придете на кухню, все снова будет так, как будто бы ничего и не случилось.

Оливия не могла отчетливо видеть лицо горничной: свеча догорала, и Кендалл смотрела на угасающее пламя.

– А что, собственно, случилось, Кендалл? Я приболела после обеда у викария. И еще испортила одежду.

– Если вы хотите, чтобы мы в это поверили, леди Оливия, нужно было подстричь ваши волосы иначе, а не делать лохматую копну из ваших волос. О чем думала сестра викария, когда так стригла? Она должна знать, что стрижка волос с целью предотвращения лихорадки – это глупость.

Кендалл улыбнулась, заметив удивление на лице Оливии.

– Если вы наденете одно из своих платьев с высоким воротником, никто не заметит синяки у вас на горле. Никто не сочтет это странным – на кухне в апреле прохладно.

– Хорошо. Да, это правильно. Ты просто гений, Кендалл.

– Чепуха. Существуют способы объяснить буквально все, миледи. Я научилась этому у настоящего мастера, именно такой была ваша мама.

– Все говорят, что с такой прической я похожа на маму.

– Всем им нужны очки. – Кендалл приподняла пальца ми подбородок Оливии и посмотрела ей в глаза. – Вы гораздо очаровательнее, чем ваша дорогая мама. Иначе как, по-вашему, вы могли бы убедить вашего отца и братьев, что постоянно вращаться и едва ли не жить на кухне – это вполне приемлемо? Только с помощью вашей улыбки. – Кендалл оставила в покое подбородок Оливии и встала. – Вы бы выглядели как страдалица и жертва с терпением святой, если бы захотели в точности походить на маму. Вы же всегда выглядите так, словно каждый миг для вас – это подарок, и вы не можете дождаться, что он вам принесет. Вы выглядите так естественно.

Оливия засмеялась; она просто не смогла сдержаться. Кендалл могла заставить улыбнуться так же легко, как придумать любое объяснение. Но Кендалл ошибалась. Вовсе не ее улыбка склоняла людей на сторону Оливии. Причина другая – ее умение готовить.

– Короткие волосы вам очень идут, леди Оливия. Знаете, мне уже несколько лет хотелось их подрезать.

– Ты очень терпелива со мной. Почему ты остаешься в Пеннсфорде, если знаешь, что меня не слишком беспокоит, какое платье мне надеть и есть ли у меня новейшего фасона шляпка? Ты можешь одевать самых изысканных леди страны. А твой талант пропадает здесь.

– Это сейчас очень напоминает ложную скромность вашей матери, упокой Бог ее душу. – Кендалл принялась подтыкать простыни Оливии. – Мало на свете герцогских семейств, которые столь внимательны к своим слугам, как ваше. Ваш отец наблюдал не только за тем, как работает гильотина, когда был во Франции.

– Я знаю этот урок назубок, Кендалл. – Улыбка на лице Оливии погасла, и она произнесла, передразнивая отца: – Если мы не хотим революции в Англии, мы должны обращаться с нашими слугами не как с рабами.

– Не смейтесь над своим отцом.

– Слушаюсь, мэм. Но я и не смеялась. Просто я все время слышу это, словно он напоминает мне.

– А теперь спите, миледи. – Кендалл напоследок еще раз поправила простыню. Потом улучила момент и заменила оплывшую свечу новой, однако не стала ее зажигать. – Спокойной ночи, леди Оливия.

– Спокойной ночи, Кендалл, – послушно проговорила Оливия. Она скользнула под покрывало и, едва за Кендалл закрылась дверь, повернулась на бок и сунула руки под подушку.

Теперь у нее была не менее волнующая история, чем у мамы. Оливия Пеннистан была спасена от смерти в лесу красивым всадником. Разве это менее драматично, чем жить во Франции во время революции?

Мамину историю знают все. Как жаль, что никто не будет знать истории Оливии. А если узнают, она будет обесчещена. Если узнают, что с нее сорвали одежду и привязали в кровати, никто не поверит, что Оливия не была изнасилована. Ее охватил приступ паники при воспоминании об этом, дыхание пресеклось.

Это так отвратительно – быть беспомощной, находиться во власти людей, которых она не знала и даже не видела. Сердце, учащенно забилось, и, закрывая глаза, Оливия всякий раз боялась, что стоит их открыть, как она снова окажется привязанной к той кровати.

Повернувшись на спину, Оливия уставилась на полог над головой. Как она ни старалась, она не могла отделаться от ощущения, что ей нужно бежать, бежать и прятаться, пока они не проснулись и не хватились ее.

Слезы потекли по щекам. Она умерла бы, если бы майор Гаррет ее не нашел. Как ни приятно увидеться снова с мамой и папой, у нее еще много дел на земле и людей, которые нуждаются в ней так же, как она нуждалась в родителях.

Оливия уткнулась лицом в подушку и помолилась о том, чтобы эти негодяи умерли страшной смертью. Чтобы их раздели, привязали и оставили умирать от голода.

Если бы она не ушла от викария до того, как был готов Большой Сэм! Но откуда они знали, что его нет с ней? Как долго они дожидались этого шанса? Как могли они находиться в Пеннсфорде – и при этом никто не признал в них незнакомцев? Энни сразу узнала, что майор Гаррет – чужак. А вдруг ее похитители вовсе не чужаки? Они могут наблюдать и выжидать, когда представится новый шанс. Она взглянула на дверь и немного успокоилась, увидев тень Большого Сэма.

У Оливии было искушение считать Джесса ответственным за это. Если бы не его слишком большая любовь к азартным играм, это никогда не произошло бы. Она напишет письмо сразу, как только встанет, и курьер заберет письмо после завтрака. Оливия снова задумалась о том, в каких словах она ему напишет. Письмо – это как рецепт. Слова – это составляющие, а от того, как их выстроишь, зависит его действие.

«Дорогой Джесс! Ты должен немедленно приехать домой. Имеются чрезвычайные обстоятельства, с которыми можешь справиться только ты. Не откладывай. Выезжай в Пеннсфорд прямо сейчас. Я очень в тебе нуждаюсь».

Ей понравился текст. Строгий и в то же время трогательный. Она полагала, что это должно сработать. А еще она надеялась, что курьера не перехватят по пути.

Она испытывала чувство вины за то, что не была честной с Лином. Он был так счастлив ее видеть, смеялся, когда она сказала, что скучала по нему даже больше, чем по кухне.

Он смеялся очень редко, и Оливия была уверена, что приняла правильное решение держать свои подозрения при себе. Если бы она сказала Лину об угрозе землям Джесса, он сделался бы холодным и официальным. Всем пришлось бы выходить из комнаты на цыпочках, пока Дэвид не предложил бы провести боксерский бой на ринге. Все это могло бы кончиться раскровавленной губой у кого-то или чем-нибудь посерьезнее. Ей больше удовлетворения доставит приготовление булочек с кукурузой и сыром, чем возня с примочками на подбитый глаз.

Конечно, все может кончиться тем же, если Джесс приедет домой. Разница лишь в том, что Джесс заслуживал хорошей взбучки.

«Перестань думать об этом», – приказала себе Оливия. Иначе ей никогда не заснуть. Она вздохнула, порадовалась тому, что находится дома, в безопасности, и заснула с мыслью, что завтра снова увидит мистера Гаррета.