Поцелую тебя дважды

Глава 10

Деклан

Я тихонько толкаю дверь. Только когда дверь скрипит, я бросаю взгляд вниз и вижу кровь под ногтем большого пальца.

Дерьмо.

Я замер на мгновение, наблюдая, как она лежит в постели под одеялом. Прислушиваясь к любым намекам, разбудил ли я ее или нет. Я часами наблюдал за ней с телефона, сначала ворочающейся, прежде чем заснуть.

Ей это нужно, моей бедной девочке.

Удовлетворенный тем, что ее никто не потревожил, я первым делом отправляюсь в ванную, чтобы смыть то, что мне пришлось сделать этим утром и днем. Хейл — это риск. Тот, которому я не могу позволить существовать. Или — был, скорее. Он был риском.

Он вынес тяжесть моей ошибки. Это прискорбно, но таковы очень многие истины.

Когда я мою руки в раковине, я клянусь, что слышу, как он умоляет меня не убивать его сквозь шум текущей воды. Он клялся, что не крал у меня. И он этого не сделал. Мне не нужно было верить ему, это все остальные в той комнате должны были думать, что он лжет.

Все прошло достаточно хорошо, он извинялся и умолял. Одной просьбы о прощении было достаточно, чтобы осудить его в глазах моих людей.

Ложное признание одного человека привело его к смерти. Это тревожное чувство. А потом есть Брейлинн и то, через что она прошла.

Закрыв кран, я остаюсь в тревожной тишине, но ненадолго.

— Деклан? — нерешительно окликает она.

Когда я выхожу в спальню, я расстегиваю рубашку наполовину и натягиваю ее через голову. Когда ткань падает, я замечаю ее. Растрепанный ореол волос после сна, и ее глаза более отдохнувшие, она укладывается на животе… в моей постели.

Если бы она не была больна, я бы избавил ее от этой рубашки и принес бы нам обоим то самое завершение, которое так необходимо после этой чертовой недели.

— Ложись обратно, — приказываю я ей, и она делает, как мне говорят, ее руки под подушкой, локти согнуты, а щека прижата к ней. Сбрасывая штаны, я спрашиваю ее:

— Картер сказал, что ты заболела и не ела весь день?

— Я ела, — отвечает она, глядя на меня широко открытыми глазами. — Джейс принес мне суп некоторое время назад.

Она бросает взгляд на миску на тумбочке, которая пуста, если не считать одинокой ложки. Я убираю волосы с ее лица грубой подушечкой большого пальца и правой Картер, у нее температура.

— Меня не было дольше, чем я думал, — объясняю я. — Мне жаль, что меня не было рядом, чтобы помочь тебе. — Я нежен с ней, все время думая, что это снова моя вина.

— Я в порядке, — шепчет она и наклоняется к моему прикосновению. Хорошая девочка.

Кровать издает легкий скрип, когда я ложусь на нее и забираюсь под простыни, чтобы быть рядом с ней.

— Покажи мне свою задницу, мой маленький питомец, — говорю я ей, откидывая одеяло. Темный синяк красит ее правую щеку, а другой — на нижней стороне левой. Мой член мгновенно становится твердым, и все, что я больше всего на свете хочется сжимать ее задницу, одновременно играя с ее киской, чтобы доставить ей и боль, и удовольствие, в которых она нуждается.

Но она не очень хорошо себя чувствует, так что это просто бальзам.

Я не тороплюсь, втирая успокаивающий крем. Сначала она морщится, втягивая воздух сквозь зубы. Но затем ее тело тает под моим прикосновением, расслабляясь, если не считать холодка, который пробегает по ней.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я ее.

Она качает головой, и ее волосы падают на плечи. Она чертовски великолепна, даже не здорова. Ее загорелая кожа и темные черты лица соблазняют меня, как всегда.

— Я больше не чувствую тошноту.

— Ты что-то съела? — спрашиваю я небрежно, хотя у меня есть идея, что произошло. Я наблюдал, как она пялилась на стул возле кровати, пока ее не вырвало.

— Я так не думаю, просто… Я просто думаю, что все это, возможно, настигло меня, — тихо отвечает она, проверяя каждое слово, осторожно с ним. Ее тело напрягается, как будто она боится моей реакции.

— Я не хочу, чтобы ты думала о том, что заставило тебя чувствовать себя плохо, — говорю я ей, и она еще больше напрягается, широко раскрыв глаза, но пристально глядя на изголовье, когда я закрываю крышку бальзама. Она не соглашается, она не отвечает мне, и как раз когда я наклоняюсь, чтобы привлечь ее внимание, она говорит.

— Это все, о чем я могу думать, Деклан.

Я все еще держу ее подбородок в своей руке, пока она смотрит на меня.

— Я не знаю, как не думать об этом, — говорит она, и ее нижняя губа слегка дрожит. — Я не хочу думать об этом.

— Тогда думай обо мне. Каждый раз, когда ты думаешь о том, что произошло, ты отдаешь это мне.

Мой большой палец скользит по ее нижней губе. Ее кожа горячая и красная от лихорадки.

— Ты даешь мне этот страх, и я позабочусь о нем.

— Как? — спрашивает она.

Я знаю, что не должен. Все внутри меня кричит не говорить ей ни единого чертового слова. Что ей не нужно знать, и что если она узнает, если она лжет мне, и она так чертовски хороша, мне конец. Но когда она смотрит на меня так, я ничего не могу с собой поделать. Я не могу позволить ей сидеть в такой боли и агонии.

— Мужчины, которые причинили тебе боль, мертвы, Брейлинн. Никто больше не причинит тебе боль, обещаю, — говорю я ей, и мой пульс бешено колотится внутри меня. Я не могу гарантировать, что если она лжет мне. Сегодня весь день я ходил туда-сюда, могу ли я доверять ей или нет. В любом случае, даже если она гребаная крыса, она моя. И в любом случае, эта женщина — моя погибель.

Хотя я ничего не могу с собой поделать.

Она — моя ошибка, и я бы сделал ее снова.

— Даже Нейт? — шепчет она вопрос, и я клянусь, что слышу, как колотится ее сердце.

— Нейт причинил тебе боль? — Едва сдерживаемый гнев выплеснулся наружу, напрягая каждую мышцу внутри меня.

— Нет, — говорит она и качает головой, — он был там, когда мы уходили.

— Это он прислал мне сообщение, — говорю я ей осторожно, но, не раскрывая всей правды.

Она ищет в выражении моего лица что-то, я не знаю что, но это не имеет значения. Схватив ее за челюсть, я говорю ей:

— Посмотри на меня. Ты отдашь это мне. Если что-то беспокоит, ты сразу сообщаешь мне, и я решу это. Если у тебя появятся мысли, как те, что были сегодня, ты говоришь мне, и я разберусь с этим.

— Деклан, — шепчет она, словно ей страшно. Как будто то, что она собирается сказать это секрет, который она боится произнести вслух.

— Ты можешь рассказать мне все, что угодно, — шепчу я, и моя грудь сжимается от боли, когда я хочу, чтобы она призналась мне. — Что бы ни случилось или случится, я позабочусь об этом и о тебе. Ничто вне нас не имеет значения. Ты моя. Неважно, что… случилось.

— Деклан, — бормочет она, и в ее глазах столько уязвимости. — Я этого не делала. Что бы они тебе ни говорили, я этого не делала. Клянусь. Я бы никогда не сделала ничего, что причинило бы тебе боль.

Я держу себя в руках, хотя что-то внутри меня ломается. Я знаю, что она — единственный источник утечки. Я знаю это как факт. Но я ласкаю ее подбородок и нежно целую ее. С закрытыми глазами и близкими к ней губами я даю ей еще одну невинную ложь. — Я верю тебе.

Я хочу верить ей. Все во мне хочет верить ей.

Но я не могу рисковать, чтобы это повторилось. Все готово, чтобы она больше никогда не дала мне уязвимую информацию. Имея это в виду, я отстраняюсь, глядя на нее сверху вниз, пока она смотрит на меня, как будто я развеял все ее опасения.

Она не будет обузой, потому что будет держаться подальше от всего этого.

— Никто больше тебя не тронет, и у тебя нет причин для беспокойства, мой маленький питомец.

Она тянется, чтобы поцеловать меня, и я встречаю ее губы, но делаю это коротко, гладя ее волосы, а затем целуя ее висок. Ее кожа пылает жаром.

— Теперь отдохни, — шепчу я, успокаивающе проводя рукой по ее спине, а затем натягиваю на нее одеяло. — Я не хочу, чтобы ты заболела.

С блестящим потом на лбу я просыпаюсь в панике, мое сердце колотится, крики все еще очень легко слышны. Каждый мускул напряжен, и мне требуется мгновение, чтобы понять, что я в своей спальне, а Брейлинн рядом со мной. Ночной кошмар тускнеет, пока я едва могу вспомнить, о чем он был.

Сморгнув все это, я встаю с кровати, и она стоном протестует против смещения веса.

Одеяла шуршат, и ее тихий голос прорезает тишину ночи.

— Ты не спишь.

С тяжелыми веками и всклокоченными волосами, ее голые плечи выглядывают из-под одеяла, она наблюдает за мной. Инстинктивно я наклоняюсь через кровать и беру ее щеку в свою руку, а затем проверяю ее лоб.

— Твоя лихорадка еще не спала… — я смотрю на часы, а затем снова на нее. — Уже три пятнадцать, засыпай и выздоравливай, чтобы я мог получить тебя, как захочу.

Мягкая улыбка скользит по ее губам, но она не касается глаз.

— Было трудно спать. Ты говорил так, будто тебе приснился кошмар. — Я застигнут врасплох и сначала не реагирую. — Ты в порядке?

— Я в порядке, — говорю я ей, и, возможно, это выходит тверже, чем должно быть. Восстановив самообладание, я наклоняюсь и натягиваю одеяло ей на плечи. — Я не хотел тебя будить, спи дальше.

Она пристально смотрит на меня, ее глаза гораздо более открыты, чем раньше.

— Ты будешь здесь, когда я проснусь?

— Ты хочешь этого?

— Да.

— Тогда я буду тут.

Как раз когда я отвечаю ей, дрожь пробегает по ее плечам, и она крепче сжимает подушку. Забираясь обратно в постель, я откладываю ежевечернюю рутину, когда происходит это дерьмо. Когда я прихожу домой и не могу уснуть, когда 3 часа ночи будят меня сообщениями об убийцах, аресте, о том, что кто-то угрожает кому-то другому не платить. Вся эта хрень этого гребаного бизнеса, которая держит меня с сильной рукой и закаленным сердцем.

— Иди сюда, — говорю я ей и притягиваю ее ближе к себе, держа ее рядом с собой. Мои братья сказали, что они позаботятся об этом. Они сказали мне, чтобы я убрал все незаконченные дела, а потом они позаботятся обо всем остальном.

Моя единственная задача на этой неделе — решить, что делать с Брейлинн. Ее лихорадочное тело горит, когда она тыкается носом в меня. Она слишком теплая, чтобы искать моего прикосновения для утешения, но она прижимается ко мне, как будто не может быть достаточно близко. Она в основном лежит на животе, но немного на боку. Обняв ее, я прижимаю ее к себе, расставив руку на ее плече.

Одним поцелуем в висок я говорю ей спать. Я смотрю в потолок и снова успокаиваю себя, пока мой большой палец проводит успокаивающие круги по ее коже. Мои братья позаботятся о работе, а я позабочусь о ней.

Это впервые. Им никогда не приходилось прикрывать меня с тех пор, как я занял свою нынешнюю должность. За более чем десятилетие этого не случалось. С тех пор, как я был ребёнком. Каждый чёртов день нужно тушить пожар, и я задаюсь вопросом, способны ли они справляться с вещами так, как раньше, до того, как они всё уладили, или что-то неизбежно выпадет из поля зрения.

— Ты уверен, что с тобой все в порядке? — тихий шепот привлекает мое внимание к женщине в моих объятиях. Мои плечи поднимаются и опускаются, когда я делаю тяжелый вдох.

— Моя секс-игрушка меня допрашивает? — Я ухмыляюсь, глядя на нее сверху вниз, и ее обеспокоенное выражение лица смягчается. — Твоя задница не помнит, что происходит, когда ты меня толкаешь? — Когда она краснеет и слегка извивается в моих объятиях от воспоминаний, я снова целую ее в висок, а затем подталкиваю ее нос кончиком своего, чтобы поцеловать в губы.

Она слегка отстраняется, прежде чем сказать:

— Я не хочу, чтобы ты заболел.

— Вот и ты, снова взвалила на себя бремя, — бормочу я, а затем целую ее губы, беря их собственнически. Ее губы задерживаются, и я слегка углубляю их, вознаграждаемый стоном удовольствия с ее стороны.

Ее рука лежит у меня на груди, и от этого движения она морщится.

Ушибленная задница, раны на запястьях и лодыжках… и теперь она больна. Бедная моя девочка. Если бы я мог вернуться назад, я бы уменьшил синяки. Возможно, вообще бы пропустил это.

Эта мысль вызывает во мне раздражение. Если бы я мог повернуть время вспять, я бы не позволил ситуации дойти до того, чтобы она дала мне пощечину. Провожу рукой по волосам, напоминая себе, что все эти "а что, если" не имеют значения. Это всего лишь досадные ошибки. Я просто не могу с ней поступить правильно. То одно, то другое, и ничего не правильно.

— Не мог бы ты рассказать мне историю? — спрашивает она, снова возвращая мое внимание к настоящему.

— Ты думаешь, я знаю сказки на ночь?

— Нет, нет, — бормочет она, — просто любую историю. —

— Я не особо славлюсь своими способностями рассказчика.

— Я не могу… перестать думать, — тихо говорит она в подушку и не смотрит мне в глаза. — Я все время думаю о… Скарлет и ванне.

Во мне бурлят смешанные чувства. Одно упоминание Скарлет, известной предательницы, заставляет меня задуматься, почему она об этом заговорила. Нет никаких сомнений, что она была крысой. Мы снимали ее на камеру, записи телефонных звонков, ее текстовые сообщения и фотографии ее встреч.

Прочистив горло, я пытаюсь придумать историю.

— Хочешь, чтобы я тебя отвлек?

— Да… пожалуйста.

— Однажды, давным-давно… жил-был ребенок. Он все время был грязным, потому что ненавидел душ, а его братьев никогда не было. — Я чуть не добавил — а его отец всегда был пьян, но понял, что это было бы гораздо печальнее, чем я хочу, если бы я добавил эту деталь. У нас в доме была только одна ванная комната, и воспоминания о том, как моя мать упала в нее, когда она была слабой и хрупкой, а я не мог ей помочь, преследовали меня даже после того, как ее не стало. Хотя я и этого ей не говорю.

Ее дыхание ровное, ее грудь прижата к моей груди, пока она слушает меня.

— И однажды эта маленькая девочка, такая милая и очаровательная, сказала ему, что он плохо пахнет.

Она коротко смеется, и я сам невольно выдаю смешок, хоть и сдержанный. С легкой улыбкой она поднимает взгляд и уточняет, что сказала совсем не это.

— Но смысл был примерно таким.

— Я была вежлива, — настаивает она с самым невинным тоном.

— И что же ты сказала? — спрашиваю, пытаясь вспомнить тот момент.

— Я спросила, не нужно ли тебе где-нибудь искупаться.

— М-м-м, я такого не помню.

— Я хотела, чтобы ты пошел со мной домой, и я бы тебе помогла. Но это было раньше, — комментирует она.

— Перед чем? — спрашиваю я, не задумываясь.

— Как раз перед тем, как все изменилось.

Я грустно ей улыбаюсь. Все менялось все время, когда я был моложе. Каждый месяц хуже предыдущего. Слишком одиноко. Тяжелее. Я не настолько наивен, чтобы думать, что моим братьям не было хуже. Я не помню всего, и мой отец не был так строг со мной. Он избивал их, хотя, и все, что я делал, это прятался в углу. Сожаление трудно проглотить, когда возвращаются воспоминания, которые я не хочу вспоминать.

Я помню, как умерла моя мать. Я была так мала, что помню только несколько вещей до этого. И Брейлинн с ее идеальными косами и оборчатыми платьями, которая говорила мне, что мне нужна ванна, была одной из них.

— Но есть и счастливое будущее.

— Есть?

— Мальчик после этого каждый день мылся, — несколько комично заявляю я. Она не столько смеется, сколько закатывает глаза и пытается выдавить легкую улыбку.

— Это и есть долго и счастливо?

— Я же говорил, я не лучший в рассказах. — Одеяло падает с ее плеча, когда она шевелится, поэтому я снова натягиваю его на нее. — Мальчик сделал бы все, что сказала ему эта девчонка, — говорю я ей, и не знаю почему. Может, это больше похоже на счастливый конец. Но это не так, потому что я ее больше почти не видела. Не говоря уже о том, чтобы разговаривать с ней.

— Он не сказал этого девочке, — шепчет она, а затем сжимает руку в кулак и кашляет.

— Он вообще никому ничего толком не рассказывал, — говорю я, снова проверяя ее лоб. Она вся горит.

— Хочешь еще чаю? — спрашиваю я ее, пока она потирает горло. Я мог бы принести его, но я бы предпочел, чтобы она поспала, если только это не причиняет ей боль и не мешает ей спать.

— Не оставляй меня, — отвечает она. — Пожалуйста.

— Ужасно властная, мой маленький питомец, и это не ответ на мой вопрос. — Я откидываю волосы с ее лица, пока она легко вздыхает и качает головой.

— Нет, спасибо.

— Иди спать, или мне придется рассказать тебе еще одну ужасную историю, — говорю я ей, неискренне шутя, и она смеется. Сладкий звук заставляет мои губы растягиваться в слабой улыбке.

Я наклоняюсь для еще одного поцелуя, но она слегка отстраняется, нахмурившись.

— Я действительно не хочу, чтобы ты заболел.

— Если я это сделаю, то сделаю, — говорю я ей и снова целую. — Оставь беспокойство мне, мой маленький питомец. — Я снова целую ее, и когда я открываю глаза, ее глаза все еще закрыты.

Я снова нежно целую ее в лоб и шепчу:

— Спи спокойно. — Жар от лихорадки сохраняется, пока она засыпает. Беспокоит, что она болеет весь день и, похоже, ей становится хуже.

Только когда она засыпает, я отправляю сообщение врачу, и он быстро отвечает, спрашивая о ее симптомах.

Деклан: Она не ела, спала почти весь день и ночь. Сегодня начался кашель, и ей стало хуже, чем утром. Думаю, это простуда, но, учитывая обстоятельства, я хочу быть уверен.

Док: Ее можно привезти ко мне, или мне приехать к ней?

В голову мне приходит мысль, и я отвечаю ему:

— Мы приедем к тебе.