Подруга дочери. Летнее наваждение (СИ)

Глава 4 Артур

Девять утра. Я стою у «Гелендвагена», жду. Солнце уже тёплое, воздух напоен ароматом роз и моря. Неожиданное волнение охватывает меня.

Ну что за глупость? Я собираюсь просто свозить гостью дочери на выставку. Выполняю просьбу Инны «присмотреть».

Но почему тогда я выбрал рубашку посвежее? Почему отменил утренний звонок с Гонконгом? И почему, чёрт возьми, я сам сел за руль своего «Гелика», хотя обычно это делает водитель?

Она появляется на террасе. Светлые волосы распущены по плечам, просторное льняное платье песочного цвета, сандалии. Никакого макияжа, кроме, кажется, блеска для губ. Выглядит… свежо. Как первый луч солнца после душной ночи. Её естественность обезоруживает. В ней нет той искусственности, которая присуща большинству женщин любого социального статуса.

— Доброе утро, Артур, — улыбается она чуть застенчиво, но глаза смотрят открыто. — Простите, не заставила ждать?

— Ничуть, — открываю ей дверь. — Вы выглядите прекрасно. Готовы к искусству?

Она смеётся, забавно забираясь внутрь стального монстра. «Гелик» настолько превосходит её по размерам, что она кажется мне просто крохотной, по сравнению с ним. Её грация в каждом движении завораживает.

— Готова. Хотя, признаюсь, больше люблю смотреть, чем разбираться в школах и техниках.

Произнося это, она стоит на высокой ступеньке авто и собирается сесть. Разворачивается, забираясь в салон, при этом — чуть оттопыривает упругие ягодицы. Платье натягивается, плотно облегая полушария… Меня бросает в жар. Я поспешно отвожу взгляд, дожидаясь, пока она устроится на сиденье. Огибаю капот и сажусь за руль. Сам. Чего делаю крайне редко в обычной жизни.

— Лучший способ, — завожу мотор. — Чувствовать, а не анализировать. Хотя анализ тоже имеет право на жизнь.

Мы выезжаем за ворота виллы, на серпантин, ведущий в Амальфи. Дорога — это череда захватывающих дух видов. Утёсы, террасы с лимонными деревьями, бирюзовая бесконечность моря внизу. Соня молчит, прилипшая к окну. Я наблюдаю за ней краем глаза. Её восторг искренен, ненаигран. Как у ребёнка, впервые увидевшего океан.

— Это невероятно, — наконец выдыхает она. — Кажется, здесь на каждом квадратном метре могла бы жить отдельная история. Драма, любовь, трагедия…

— Итальянцы умеют вплетать жизнь в камни и море, — соглашаюсь я. — Здесь даже воздух пропитан страстью. Иногда слишком бурной.

Я рассказываю пару исторических анекдотов про Амальфитанское герцогство. Она слушает, зачарованно кивая, иногда задавая уточняющие вопросы. В её глазах горит неподдельный интерес.

— А вы, Артур, — спрашивает она, когда мы подъезжаем к городу, — вы тоже чувствуете магию этого места? Или для вас это просто очередной деловой визит?

Её вопрос застаёт меня врасплох. Я смотрю на неё, пытаясь найти в её глазах насмешку или иронию. Но там только искреннее любопытство и… что-то ещё. Что-то, что заставляет моё сердце биться чаще.

— Для меня, Соня, — отвечаю я, — каждое место имеет свою историю. И свою магию. Просто не все готовы её увидеть.

Она улыбается, и в этой улыбке столько понимания, что я на мгновение теряюсь. Как можно быть такой… настоящей? Такой живой? Такой… особенной?

Амальфи встречает нас суетой, но очаровательной. Узкие улочки, увитые виноградом, старинные арки, сквозь которые пробиваются солнечные лучи. В воздухе плавает аромат свежесваренного кофе, свежей выпечки и моря. Где-то вдалеке звенит колокольчик, а в узких переулках слышатся приглушённые голоса местных жителей.

Выставка — в старинном палаццо с внутренним двориком, увитым плющом. Небольшая, камерная. Работы местных мастеров: яркие пейзажи, наивные, но искренние жанровые сценки, абстракции, навеянные морем. Но даже здесь, среди полотен и антикварной мебели, я не могу отвести от неё глаз. Что-то в ней… что-то в этом дне… что-то в этом месте… заставляет меня чувствовать то, чего я давно не испытывал.

Может быть, это и есть то самое «чувствование», о котором мы говорили?

Я ожидал, что Соня пройдёт по залам, вежливо кивая. Но нет. Она в самом деле погружается в процесс. Останавливается у каждой работы, вглядывается, словно пытаясь проникнуть в душу художника. Не делает вид, а действительно смотрит. У одной акварели — вида на бухту, очень похожей на нашу — замирает надолго.

— Что вас зацепило? — спрашиваю тихо, стараясь не нарушить её сосредоточенность.

Она вздрагивает, будто выныривая из глубины своих мыслей, и поворачивается ко мне.

— Цвет воды… — начинает она. Щёки покрываются очаровательным румянцем, и она поспешно возвращает взгляд к картине. — Художник уловил не просто синеву. Там и бирюза, и изумруд, и даже… фиолетовые тени. И чувство… спокойной мощи. Знаете, как будто море дышит здесь полной грудью, а не суетится. — она смущённо замолкает. — Извините, я не искусствовед.

— Вы — зритель, — улыбаюсь я, поражённый её точностью. — А это главное. И вы правы. Это дышащее море.

Меня поражает её способность видеть не поверхность, а суть. Чувствовать то, что другие просто замечают краем глаза.

После выставки мы отправляемся на прогулку по набережной. Заходим в крошечную лавку оливкового масла. Хозяин, старый итальянец с седой щёточкой усов, с энтузиазмом предлагает продегустировать. Соня пробует, морщит носик от терпкости, потом расплывается в улыбке.

— Боже, какой вкус! — восклицает она, закрывая глаза. — Как трава, солнце и что-то… древнее!

Старик сияет.

— Браво, синьорина! Вы понимаете! — он наливает ей ещё, начисто игнорируя меня.

Я наблюдаю, как она общается с ним на ломаном английском и жестах, смеётся, и в её глазах загорается неподдельный интерес. Она естественна. Как ручей, который просто течёт, не думая о том, как он выглядит.

Садимся в маленьком кафе с видом на море. Заказываем лимонады, и она начинает рассказывать о своей мечте писать не сухие новости, а что-то живое. О людях. Об их историях. Её глаза горят особым светом, который я раньше никогда не видел.

— Иногда кажется, — говорит она, глядя на проплывающую лодку, — что самые важные вещи — тихие. Не громкие скандалы или победы, а вот это… Утренний свет на стене. Вкус хлеба. Взгляд человека, который любит. Это и есть жизнь, правда?

Я молчу, потому что её слова падают в тишину моей собственной души, отдаваясь глубоким эхом. Я так давно не слышал ничего подобного. Моя жизнь — это графики, сделки, расчёты, статус. «Тихие вещи»… Я их просто не замечал. Или разучился?

— Правда, — наконец говорю я. Голос звучит чуть хрипло. — Просто мы часто проходим мимо, думая, что гонимся за чем-то большим.

Я ловлю её взгляд. В её серо-голубых глазах — понимание. И что-то ещё… тепло? Или мне хочется это видеть?

В этот момент я осознаю, что впервые за долгое время кто-то говорит со мной на языке, который я почти забыл — языке простых истин и настоящих чувств. И это заставляет меня задуматься: может быть, я тоже разучился видеть эти «тихие вещи», которые раньше имели значение, а потом словно растворились в тумане мира больших цифр? Может быть, именно поэтому моя жизнь стала такой… пустой?

А она продолжает говорить, и каждое её слово словно открывает новые грани этого удивительного дня, этого удивительного места, этой удивительной встречи.

Обратная дорога. Солнце уже клонится к закату, окрашивая море в оттенки расплавленного золота. Она устала, слегка задремала, прислонившись к стеклу. Её дыхание тихое, ровное. Я смотрю на её профиль, на ресницы, отбрасывающие тень на щеку. В душе — странная смесь покоя и… тревоги.

Эта девушка, эта Соня, ворвалась в мой выстроенный, предсказуемый мир как ураган свежести. Она заставляет меня чувствовать. Вспомнить, что я не только Артур Пронский, бизнесмен, отец Инны. Что я — человек. Который может восхищаться закатом, наблюдая, как он окрашивает облака в пурпурные тона. Которому нравится слушать чьи-то искренние слова, а не пустые речи о статусе и успехе. Которому… вдруг стало важно, что она думает о нём.

Но это опасно. Опасно для неё. Для Инны. Для моего привычного мира, защищённого стенами одиночества. Я знаю правила игры в этом мире. В моём мире, где всё имеет цену, чувства — роскошь, а чаще — слабость. Здесь разница в возрасте, социальном статусе, связях — о боже, она подруга моей дочери! — это непреодолимые пропасти. В моём мире таких сладких девочек, как она, Соня, сжирают на завтрак, обед и ужин. А потом запивают бокальчиком Дом Периньон.

В салоне машины тихо играет классическая музыка. Волосы Сони слегка растрепались, упали на лоб. Я невольно хочу протянуть руку, чтобы поправить их, но останавливаю себя. Ни к чему это.

За окном проносятся оливковые рощи, лимонные сады, древние каменные стены, увитые виноградом. Но знакомые виды мало занимают меня. Я не могу отвести глаз от своей спутницы.

Она просыпается, потягиваясь, когда мы подъезжаем к вилле. Её глаза медленно открываются, встречаясь с моими. В них отражается весь этот день: солнце, море, искусство, искренность.

— Спасибо, Артур, — говорит она, ещё не совсем отойдя от полудрёмы. — Это был… волшебный день.

— Спасибо вам, Софья, — отвечаю я честно, чувствуя, как голос становится чуть хрипловатым. — За компанию. И за… напоминание.

О чём? О том, что мир не чёрно-белый? О том, что жизнь не ограничивается сделками и отчётами? О том, что я ещё жив? Что способен чувствовать? Что способен… любить?

Она смотрит на меня вопросительно, но не спрашивает. Просто улыбается той своей особенной улыбкой, которая словно освещает всё вокруг. Выходит из машины, и я провожаю её взглядом. Как она идёт по дорожке к дому — лёгкая, светлая, естественная. Как ветер играет с её волосами, как солнце золотит их.

Я видел разных женщин — и ухоженных, и богатых; после дорогостоящих косметологических процедур или из-под ножа пластического хирурга. Они были красивыми куклами, грациозными, обученными, безумно сексуальными. Но в них и на сотую долю не было того, что есть в ней. Чего-то неуловимо женское, женственное, мягкое, нежное. Чего-то, что заводит мужчин с полуоборота, почище откровенного белья.

Я смотрю на Соня, пока она не скрывается за массивными дверями. Не могу отказать себе в этом удовольствии. Каждое её плавное движение, лёгкая походка от бедра завораживают меня.

Я остаюсь сидеть в машине, даже когда она уже в доме. В салоне пахнет её духами — чем-то свежим, морским, едва различимым за сторонними ароматами. И я понимаю, что этот день изменил что-то важное внутри меня. Изменил навсегда.

В моей душе — трещина. Глубокая, болезненная, но… живая. Ржавый замок, который я так тщательно охранял, дал первую брешь. И я не знаю, страшно мне… или наоборот.