Поколение влюбленных

26

В жаркий летний день, когда солнце такое яркое, что хочется зажмуриться, а небо ослепительно синее, с нежными, прозрачно-дымчатыми обрывками облаков, когда по городским улицам становится совершенно невозможно ходить, потому что асфальт под ногами излучает жар, — в такие дни меня всегда тянет на кладбище.

Я люблю гулять по старым кладбищам. Есть в них что-то умиротворяющее.

В парковых аллеях всегда текут потоки народа, а на кладбище, если это не Родительская суббота, людей никогда не бывает настолько много, чтобы они превратились в толпу. Среди могил люди рассеиваются и исчезают за статуями и надгробиями.

Множество аллей Ваганьковского позволяют очерчивать новые и новые круги и продлять путь столько, сколько нужно. Глаза все равно не устанут от однообразия. Могилы всегда были одним из самых интересных памятников человеческого существования.

Что столетия спустя сможет сказать о нашем мире какой-нибудь небритый археолог, если в его распоряжении будут только наши кладбища?

Об этом я размышляла в то время, когда мы с Настей Филипповой обогнули колумбарий и она нерешительно замерла, раздумывая, какую аллею выбрать дальше. Вопросительно глянув на мое лицо, Настена поинтересовалась, о чем я думаю. Я вкратце рассказала.

— О, это получается игра, — она оживилась, — давай пофантазируем, какие версии могут родиться у археолога, который обнаружит наши кладбища.

Эта забава наконец вывела нас из того оцепенения, в котором мы обе пребывали с момента встречи. Виновата в скованности была я. С Настей нельзя фальшивить, и мне это было известно. Но, промучившись всю дорогу вопросом, как лучше с ней держаться, я при встрече натянуто улыбнулась и бодрым голосом спросила: «Как дела?»

Она сразу сникла. Как цветок, который вянет на глазах.

На пути до кладбища мы обе молчали. Не знаю, какие мысли вились в ее голове, а я думала о красоте кладбищ. И тайком любовалась Настей.

До этого времени я никогда не задумывалась, может ли девушка мне нравиться так же, как мужчина. Ну, вы понимаете, о чем я. Я безумно любила Лизу, но всегда только как подругу или сестру. Я часто любовалась ею: мне нравилось смотреть, как она примеряет одежду, мне казалась красивой ее пышная грудь, которой она так стеснялась. Но никогда у меня не возникало к Лизе ничего похожего на влечение. Наоборот, часто, когда мы шли вдвоем по улице и на моей подруге был ее любимый красный костюм — открытая блузка на шнуровке и свободные брючки, — мне так и хотелось одернуть проходящих мимо мужчин: «Ну же, посмотрите, какая она красавица! Как вы можете так равнодушно пробегать мимо нее!»

С этой девочкой я испытывала нечто другое. Например, стала ловить себя на том, что мне нравится держать ее за руку. Часто, когда мы сидели в маршрутке вплотную друг к другу, мне хотелось обнять Настену за плечи или погладить ее волосы. От них всегда приятно пахло свежестью и ромашковым шампунем, словно она была только что из душа.

Сегодня на ней было легкое льняное платье кремового цвета, которое делало ее похожей на героиню русских сказок. Язык так и просился назвать ее Настенькой.

— Так что подумают археологи будущего, обнаружив среди радиоактивных городских пустырей наше кладбище? — поддразнила я, после того как мы свернули на писательскую аллею.

— Они решат, что мы были народом, у которого в культуре очень большое место занимал культ смерти, — серьезно ответила моя Настенька, — примерно как у древних египтян.

— Да ну? — Я выразила сомнение. — Сравни их пирамиды и наши могильные холмики!

— Дело не в размере, — возразила Настя. — Посмотри, как мы относимся к мертвецам. По сути, строим им погребальные дома, да еще украшаем. Мне кажется, что квартирный вопрос испортил нас окончательно: мы боимся даже после смерти остаться без своего угла, без своего собственного клочка земли.

— Ну, думаю, из того, о чем ты говоришь, археологи сделают другой вывод, — сказала я, — они решат, что мы очень боялись смерти.

— Почему? — Она удивленно глянула на меня.

— Потому что мы не меньше древних варваров стремимся украсить свое загробное существование. Узорные оградки, цветочки, позолоченные скульптуры, конфетки и прянички от родных. Прости мое злопыхательство, но я очень сомневаюсь, что мертвецам это сколько-нибудь нужно. Мне кажется, люди таким образом компенсируют собственный страх перед смертью.

— Да, я тоже хотела сказать, что кладбища нужны не мертвым, а живым, — с пониманием подхватила Настя, — не думаю, что души умерших привязаны к месту захоронения. Это нелепо! Знаешь, Саш, я один раз в детстве даже с мамой поссорилась, потому что не хотела идти на могилу бабушки. Мне казалось каким-то кощунством приходить на кладбище к мраморной плите и делать вид, что мы навещаем любимого человека. Об этом говорилось так, словно мы в гости собрались! А ее там не было — в этой яме! Бабы Светы не было в могиле — я знала это и спорила с мамой. А она кричала, что я черствая и жестокая.

— А сколько тебе было лет? — спросила я, немного ошарашенная такими фактами ее биографии.

— Двенадцать, — ответила она, — я в этом возрасте вообще была ужасно упрямая. Если мне что-то казалось неправильным, никто не мог заставить меня это сделать. Я только позже поняла, что поступки не всегда легко разделить на «правильные» и «неправильные». Тогда мне казалось, что если я пойду на кладбище, то оскорблю этим память любимой бабушки. Понимаешь? Она — дух, она уже намного выше нас по знанию и свободе. А мы здесь будем стоять над пустой могилой и делать вид, что ничего не понимаем. Но сейчас я бы не стала говорить об этом маме, а просто бы поехала с ней на кладбище. Потому что бабе Свете уже все равно, как я поступлю. А маме — нет.

Я слушала Настю с изумлением. Так удивляться мне не приходилось уже давно.

— Тебе кажется, что это блажь? — неожиданно и даже как-то резко спросила Настя. — И поэтому ты не хочешь, чтобы мы с тобой общались дальше? Я тебя раздражаю?

Серые глаза смотрели на меня почти требовательно. Они не просили об ответе, а настаивали на нем.

— Видишь ли, — вздохнула я, — все немного сложнее…

— Ты думаешь, я не пойму? — Кажется, в ее голосе прозвучала обида.

— Нет, я боюсь, что ты не поверишь, — сказала я.

Она остановилась и неожиданно взяла меня за руку. Повела меня между двумя рядами могил: там, в глубине, около витой чугунной ограды, стояла узкая, в одну досточку, скамейка. Мы присели, и Настя, посмотрев мне в глаза, серьезно сказала:

— Давай попробуем поговорить. Ты рассказывай, что думаешь, а я сделаю вид, что не умею сомневаться.

— Хорошо, попробуем. — Я сделала паузу, не зная с чего начать. Кто-то в таких случаях советовал начинать сначала.

Мне нужно было объяснить, что наше общение не имеет смысла, потому что я не хочу тянуть ее за собой, в отсутствие надежды. Не хочу, чтобы ее наивный взгляд на мир омрачался ненужным знанием. Мы стоим по разные стороны полосы света, падающей из фонаря, — она внутри, а я снаружи, в темноте.

Я уже готова была все это сказать, но тут Настя дернула меня за рукав и выразительно приподняла брови, указав взглядом куда-то в сторону. Я недовольно обернулась.

По аллее шел наш Илья.

По сердцу словно тупым лезвием резануло, когда я увидела его — такого солнечного, улыбающегося, в бессменном зеленом пиджаке нараспашку. И с тяжелой серой аурой, о которой он, конечно, и понятия не имел.

Рядом с Ильей, едва поспевая за его размашистым шагом, семенила девушка в лиловом брючном костюме. Маленькая, светловолосая, похожая на лисенка благодаря узкому, заостренному личику. Они болтали между собой как на прогулке в обычном парке, не особенно заглядываясь на могилы, и поэтому прошли мимо, не заметив нас.

— Кажется, Илья, наконец-то завел себе девушку, — сказала я, когда парочка удалилась, — слава Богу. Теперь у меня есть шанс избавиться от его обожающего взгляда.

— Ну, это вряд ли. — Настя с сочувствием улыбнулась.

— Что ты имеешь в виду? — хмыкнула я.

— Он все равно тебя любит.

Похоже, для нее это было так же очевидно, как тот факт, что солнце встает на востоке.

— Для тебя все так просто, — с досадой сказала я. — А что, по-твоему, я должна делать в этой ситуации?

— Как и в любой другой — делай то, что подсказывает твое внутреннее «я», — серьезно откликнулось мое ясноглазое дитя.

— Смеешься?!

Судя по Настиному взгляду, это прозвучало слишком зло.

— Мое внутреннее «я» давно сидит тихо в своей конуре и ни во что не вмешивается, — буркнула я, — а если попытается высунуться, то получит по носу. Оно мне в свое время насоветовало…

Настя ничего не ответила, и мне показалось, что я обидела ее. Она сидела, опустив голову так, что длинные светлые пряди скрывали все лицо, кроме кончика носа, и носком туфли копала ямку в песке. Перед ее молчанием мне стало стыдно. Я решила рассказать ей — не все, но хотя бы часть.

— Илья скоро умрет, — сказала я.

— Знаю, — спокойно ответила она и снова подняла лицо.

Такой реакции я ожидала меньше всего.

— Ты не можешь этого знать, — фраза получилась нелепая, да и тон был жалобно-недоуменный, — он сам еще об этом не знает.

— Почему ты так думаешь? — Настя удивилась. — Он прекрасно обо всем знает. Когда химиотерапия не помогает, тут уже почти никаких шансов. Вопрос времени. Можно, конечно, еще бороться, лечиться, поехать куда-нибудь за границу. Но это все стоит несусветных денег. Смешно, правда? Жизнь — священное право каждого, но его тоже можно купить за деньги. По крайней мере несколько лишних месяцев или лет…

— Подожди, — я остановила ее, — ты хочешь сказать, что у Ильи рак?

— А ты разве не это имела в виду? — Она удивилась еще больше. — Мы с ним в больнице и познакомились…

— Что значит «мы с ним»?! — Моя голова раздувалась от непонимания. — Ты никогда не говорила, что вы давно знакомы.

— Да просто не к случаю было. — Настя вдруг поникла, и ее лицо показалось мне бледным и осунувшимся.

— У тебя тоже рак?!

— Был. Мне больше повезло. Но опухоль — это не так страшно, операция помогает в пятидесяти процентах случаев, а у него рак костного мозга. И оперировать нельзя…

Вся новая информация просто не умещалась у меня в голове.

— Знаешь, — задумчиво сказала Настя, глядя куда-то в пространство, туда, где стояла большая стела из черного мрамора с выгравированным женским лицом, — у меня до сих пор в голове не укладывает, почему так бывает.

Я помолчала, а потом спросила. Не ее, скорее, себя:

— Как Илья может знать об этом и жить так?

— Что значит «так»? — Спокойный Настин взгляд упал на меня, как луч солнца в облачный день. — Так спокойно — ты это хочешь сказать? А почему нет? Он будет наслаждаться жизнью столько, сколько успеет. Пока ты жив, зачем разменивать оставшееся время на переживания, страх, больницы? В жизни любого здорового человека тоже очень немного часов, и никто не знает, когда они иссякнут.

«Я знаю», — хотела сказать и не сказала. Потому что поняла, что это было бы самонадеянной ложью.

— Ты мне хотела что-то объяснить, — напомнила Настя.

Слова прозвучали одновременно с прикосновением к моему плечу. Легкое касание. Легкие слова.

— Я передумала.

Она не удивилась.