Поколение влюбленных

33

Даже в этой жизни бывает, что некоторые вещи случаются на удивление вовремя.

Хотя, пожалуй, именно в таких случаях нельзя говорить о случайности.

Так считает моя Настена, а я предпочитаю не высказывать свое мнение на этот счет. Особенно в канве сегодняшних событий.

Действительно, разве можно назвать случайностью то, что работа стала вызывать у меня отвращение? Я никогда не мечтала о роли инструмента, посредством которого великий и могучий становится глянцево-рекламным, но меня эта функция устраивала до недавнего времени.

Отъезд Ильи стал той поворотной точкой, с которой началось отторжение. Оно как снежный ком катилось с горы, набирая силу с каждым днем, с каждым взглядом на пустой стол наискосок от моего, с каждым словом нашей Юной Начальницы. Я стала ловить себя на том, что теряю время. Посреди рабочего дня внезапно обнаруживаю, что уже минут тридцать или сорок мои руки и мысли ничем не заняты. Монитор освещают цветные всполохи, но я даже их не вижу и не помню, давно ли потемнел экран. Пустота как ржавчина разъедает мои дни. Наверное, сознание включает некий защитный барьер, дабы не перегореть от отвращения.

Что может быть хуже, чем реклама?

Только замаскированная реклама.

Что может быть гаже брошюр, выпускаемых к юбилею?

Только открытки с поздравительными стихами.

Кажется, я начала снова чувствовать, что мое тело — это не просто механизм, наэлектризованный импульсами мозговой деятельности. Где-то в его недрах таится подозрительно чувствительная и своенравная сущность. То ли совесть, то ли душа.

Я сидела и созерцала вселенскую пустоту, отраженную в моем мониторе, когда зазвонил телефон и пронзительный голос Иляны сказал из трубки:

— Саша, мне нужно с тобой поговорить. Зайди через пять минут.

Слово «пожалуйста» Иляна, как обычно, игнорировала. Видимо, считала его признаком подчиненности.

Я сладко потянулась всем телом, засекла на компьютерных часах пять минут и открыла валявшийся на столе глянец. Пяти минут мне как раз хватило, чтобы ознакомиться с содержанием, убедиться, что ничего интересного для меня нет, и перебросить журнал Елене Егоровне.

— Ты куда? — спросила меня Татьяна, когда я поднялась из-за стола и неспешно направилась к дверям.

— Слушать лекцию о своем несовершенстве, — фыркнула я, — если не вернусь, считайте меня уволенной.

В маленьком кабинете Иляны благодаря кондиционеру и приспущенным жалюзи было намного прохладнее, чем у нас.

— К вам можно? — спросила я, перейдя на самую низкую тональность своего голоса.

— Да-да, присаживайся. — Иляна не отрывала взгляд от монитора. Судя по сосредоточенному лицу и пальцам, лежащим на клавиатуре, она с кем-то интенсивно общалась по ICQ.

Я пододвинула стул и села напротив нее. Спустя пару минут Иляна наконец сочла возможным оторваться от экрана и повернуть лицо в мою сторону. Забранные наверх волосы и заметный слой макияжа, который не преминула бы отметить Татьяна, делали мою Юную Начальницу старше. Но стоило ей открыть рот, как весь внешний эффект улетучился. Таким тоном обычно говорят дети, пытающиеся подражать взрослым.

— Саша, тебе придется переписать статьи про Коржевскую и Ливанцову. — Она говорила про тексты, которые я готовила для ежегодного подарочного издания «Женщины России».

— А что с ними не так? — лениво поинтересовалась я.

— Я не удовлетворена тем, как ты их сделала, — заявила Иляна, — слишком много лишнего.

— Что, например? — снова спросила я. На самом деле я прекрасно понимала, о чем она говорит, но мне нравилось задавать вопросы Юной Начальнице и смотреть, как она старательно играет свою роль и ищет подходящие слова, которые позволят ей подчеркнуть разницу нашего положения.

— Я сделала пометки в тексте и отправила его тебе по почте, — заявила она, — но хочу тебя предупредить, Саша, что так дело не пойдет. Я не намерена каждый раз терять столько времени над твоими статьями.

— Вам, кажется, пришлось это сделать в первый раз, — заметила я.

— Надеюсь, он же будет последним, — ее, очевидно, раздражало мое равнодушие, — и вообще я хотела сказать, что последнее время ты стала писать намного слабее. Тебе прекрасно известно, что у нас очень жесткий формат. Мы не можем себе позволить, чтобы статьи в одном сборнике были написаны разным стилем. А ты последнее время начала увлекаться какой-то литературщиной. Твои тексты выбиваются на общем фоне.

— Это хорошо, — улыбнулась я.

— Ничего хорошего не вижу. — Моя Юная Начальница сверлила меня ледяным взглядом. — Если тебе хочется проявлять свою творческую индивидуальность, делай это где-нибудь в другом месте, а не у нас в компании.

— Да с удовольствием, — внезапно сказала я.

— Ты решила уволиться? — недоверчиво спросила Иляна.

— А что тебя, собственно, удивляет? — Я перешла на ты и с удовольствием отметила, как это подействовало на Иляну — словно холодной водой в лицо плеснули. — На этой работе могут выжить только люди, лишенные той самой «творческой индивидуальности». Поэтому ты себя здесь так хорошо и чувствуешь. Ты же умеешь только копировать чужие идеи и работать в заданном формате. Разве тебе никто этого раньше не говорил?

— Я не собираюсь выслушивать твои оскорбления! — заявила Иляна. — Выйди немедленно из моего кабинета!

— А слово «пожалуйста» ты вообще выкинула из своего языка? — не двинувшись с места, спросила я. — А зря. Поверь, Иляна, оно может пригодиться даже в общении с подчиненными. Между прочим, мы тоже люди, а не марионетки, которые обязаны двигаться по мановению твоих пальчиков. К тому же кукловод из тебя хреновый, прямо скажем.

— Выйди немедленно! — процедила Иляна.

— Конечно, выйду, — сказала я, наслаждаясь видом ее лица, покрытого розовыми пятнами, — и даже не буду ждать благодарности за то, что сказала тебе правду в лицо. Обычно такие вещи говорят за твоей спиной, но я решила, что рано или поздно тебе их нужно узнать. Дабы не питать слишком больших иллюзий насчет собственного обаяния.

— Если ты считаешь себя большим талантом, то ты очень ошибаешься, — выпалила она, пытаясь выразить голосом презрение, — я говорила о тебе со своей мамой, просила ее прочесть некоторые твои тексты, и она считает, что у тебя очень слабый стиль и…

— Иляна, я же говорила о тебе, а не о себе, — с вежливой улыбкой прервала я мстительный поток ее речи, — я не более талантлива, чем ты. Но между нами есть большая разница. Я не заблуждаюсь насчет своей одаренности. А ты заблуждаешься.

Губы Иляны раскрылись — то ли для того, чтобы выпустить возмущенный вздох, то ли чтобы произнести еще какие-то слова. Но я быстро повернулась к ней спиной и вышла из кабинета. Искусству издевательского разговора меня хорошо обучил ГМ.

Через пятнадцать минут я вернулась в кабинет Иляны и положила ей на стол заявление. Она поставила подпись, не удостоив меня больше ни одним взглядом. Смешная девочка.

По закону мне вменялось отработать еще две недели в обычном режиме, но сегодня я решила отметить подачу заявления и уйти домой пораньше. Перед уходом шепнула Насте, чтобы она заезжала ко мне вечером на кофе с коньяком. Когда-то, во времена Лизы, я умела неплохо готовить эту вещь.

По дороге на остановку я вспомнила, что коньяк у меня дома давно не водился, и, соответственно, возникала необходимость его купить. Насколько мне помнилось, на одной из соседних улиц был супермаркет. Туда я и направилась.

В пять часов вечера в магазинах всегда приятнее, чем в семь.

Я неторопливо прогуливалась мимо стеллажа с алкоголем и рассматривала этикетки, размышляя, какой уровень роскоши могу себе позволить в канун увольнения.

В тот момент, когда я остановила выбор на маленькой бутылке «Мартель», в мой алкогольный закуток завернула парочка. Увидев меня, девушка поздоровалась и тут же отвернулась, продолжая разговор со своим спутником. Судя по всему, они выбирали вино кому-то в подарок. А я так и застыла на месте с бутылкой в руках.

Я ее сразу узнала, несмотря на макияж и другое выражение лица. Но не сразу поняла, что в ней изменилось. Да, Мария из больничной палаты была бледная и ненакрашенная и смотрела как Маугли, оказавшийся в городе. Мария из супермаркета обнималась с молодым человеком и выглядела вполне жизнерадостно. На ней была длинная хипповская юбка с разноцветными заплатами и красный топ.

Но не это меня зацепило. Нечто изменилось в ней до такой степени, что мне казалось, будто я вижу перед собой другого человека, лишь отдаленно напоминающего ту Марию.

И только когда она снова бросила на меня удивленный взгляд, я сообразила.

Не было ауры.

Серый дымчатый ореол смерти, появление которого я сама наблюдала в больничной палате, исчез.

Первая моя мысль была о том, что должно быть здесь что-то не так с освещением. Сжимая в руках бутылку коньяку, я обошла стеллаж и посмотрела на Марию с другой стороны, из центрального прохода.

Ауры определенно не было.

Мысли в моей голове перепутались, как лапша. Мир перевернулся с ног на голову, и я чувствовала, что мои пятки прилипли к небу, а голова застряла где-то в щели между тектоническими плитами. В сдавленных мозгах, словно муха, жужжала одна-единственная досадливая мысль: «И почему в этой жизни всегда все оказывается не так, как себе представляешь?»

Настя бы надо мной посмеялась.

Ты строишь четкую систему мироздания, проверяешь всеми возможными теоретическими и эмпирическими методами, и когда ты окончательно уверен в ее незыблемости, появляется новый Галилей в образе случайного знакомого и одним щелчком разбивает твое строение, как карточный домик. О да, единственная истина всех времен — «Мы знаем только то, что ничего не знаем».

Тиски отпустили мою голову, и она стала легкой, как воздушный шар.

Уверенности нет, знания нет, но… это означает, что Матвей был прав и обреченности тоже нет. И возможно, Анечка с ее серой аурой будет жить дольше, чем я сама.

К месту вспомнилась метафора одного средневекового философа. «Судьба подобна цельной глыбе, — писал он, — человек не в состоянии изменить ее форму своими пальцами. Но покориться ей — значит забыть, что существует резец».

Хотя, конечно же, я опять пытаюсь обмануть вас. Я не читала эту метафору ни у какого философа. Я придумала ее сама — только что. Несколько красивых слов по воздействию на разум подобны бокалу шампанского, а должна же я как-то отметить этот день.