Повелитель душ

Глава 10

В это субботнее утро, прежде чем покинуть гостиницу «Восточный ветер», Кейт решила сделать фотографии из окна своего номера. Ей хотелось запечатлеть тот пейзаж, на который глядели когда-то глаза Виллы. Она сфотографировала скалистый берег, волнолом и маяк, неясно вырисовывающиеся в тумане. От пребывания в этом городе у нее осталось смешанное чувство горечи и тихой радости – с одной стороны, о Вилле так ничего и не удалось узнать, но, в то же время, она познакомилась здесь с О'Рурками.

Кейт стояла, прижавшись лбом к стеклу, и пыталась разглядеть вдалеке их дом, надеясь хоть мельком увидеть Мэгги или Тедди. Однако во дворе дома О'Рурков было совершенно пусто – даже Брейнера не было видно. Кейт представила, как хорошо, должно быть, они провели вчера вечер в пиццерии, отмечая победу Тедди. При воспоминании о футбольном матче в ее памяти всплыла картина того, как Вилла играла в хоккей на траве, на аккуратном поле рядом с парком Рок Крик, за готическими шпилями школы Святого Хрисогона.

Эта картина была такой живой и яркой, как будто все это происходило вчера. Вилла, в темно-зеленой форме, охваченная ликованием победы, бежала по полю, размахивая над головой хоккейной клюшкой. Она была так счастлива и хотела, чтобы Кейт и Эндрю, заменившие ей родителей, гордились ею и радовались вместе с ней. Потом они повели Виллу вместе со всей их командой в пиццерию «Чикаго». Там все они сидели за одним большим столом, с удовольствием уплетая пиццу и чокаясь запотевшими бокалами с ледяной содовой.

Вилле тогда было шестнадцать лет.

Той ночью, обнимая в постели Кейт, Эндрю был с ней особенно нежен. Он шептал ей, что когда у них будет собственный ребенок, они будут уже опытными родителями, знающими, что требуется подростку и как нужно о нем заботиться. Он любил Виллу как родную дочь и был счастлив, что, женившись, сразу же обрел настоящую семью. Так говорил ей Эндрю, и Кейт, окончательно таявшая от этих слов, благодарила судьбу за то, что ей посчастливилось встретить в своей жизни такого удивительного человека.

Человека, который принял ее такой, какая она есть, и готов был заботиться о ее сестре – такой застенчивой, милой и беззащитной. Вилла была как дикая пони – осторожная, пугливая, недоверчивая: в дюнах Чинкотига она чувствовала себя комфортнее, чем на мостовых Джорджтауна, и ей гораздо больше нравилось рисовать красками, чем играть в хоккей на траве.

Эндрю сумел завоевать доверие и любовь Виллы. Он учил ее обращаться с хоккейной клюшкой, помогал ей преодолеть неуверенность в игре, и, благодаря ему, она поверила в свои силы. Он всегда восхищался ее картинами и настоял на том, чтобы одна из ее акварелей – небольшой портрет Кейт – висела у него в офисе.

Прошли годы… Вилла выросла, стала взрослой.

В тот день, когда ей исполнился двадцать один год, они все вместе – Кейт, Эндрю и Вилла – отправились в восточное крыло Национальной галереи искусств. Вилла заражала всех своим энтузиазмом и, медленно переходя от одной картины к другой, они не могли не разделять ее восхищения. Работы французских художников, среди которых были и знаменитые «Кувшинки» Моне, картины Хассама, Меткальфа, Ренвика – на все это они смотрели восторженными глазами Виллы. Потом они обедали в маленьком ресторанчике, расположенном наверху, и Эндрю предложил Вилле написать картину.

– Я хочу заказать тебе наш портрет с Кейт, – сказал он, протягивая Вилле чек.

– Но, Эндрю, это слишком много! – воскликнула она, увидев сумму.

– Ну, я думаю, картина будет того стоить. Ведь на ней я буду изображен рядом с самой красивой женщиной в мире. Я повешу эту картину на стену в своем кабинете, чтобы все ее видели.

Лицо Виллы радостно засияло, но Кейт была не в силах даже улыбнуться. На сердце у нее в тот день было очень тяжело. Вот уже несколько дней подряд Эндрю возвращался домой очень поздно, и она не могла ему дозвониться на мобильный телефон. Муж заверял ее, что сейчас очень занят, поскольку ему необходимо подыскивать себе новую работу в связи с неизбежным провалом сенатора на выборах в ноябре, но Кейт ему не верила. Она слушала его слова, но сердце ей подсказывало совсем другое.

– Кейт, он у тебя такой романтик, – заметила Вилла и, перегнувшись через стол, чмокнула в щеку зятя.

– Да, я знаю, – отозвалась Кейт.

– Вы такие счастливые. Надеюсь, что, когда я в кого-нибудь влюблюсь, он будет любить меня хотя бы вполовину того, как Эндрю любит тебя, Кейт.

– Слышишь, Кейт? – игриво сказал Эндрю и попытался притянуть ее к себе, но Кейт не поддалась и продолжала сидеть на своем стуле прямо и неподвижно.

– Ты хочешь помочь Вилле? – спросила Кейт, и голос ее прозвучал холодно.

– Кети… – Эндрю взял жену за руку и слегка сжал ее пальцы.

– Ну, конечно же! – воскликнула Вилла, глядя на чек. – Эндрю всегда поддерживает и вдохновляет меня. Разве без него я могла бы играть в хоккей так, что мне завидовали все эти помешанные на хоккее дочери конгрессменов? А теперь именно от него я получила первый в своей жизни заказ.

Эндрю продолжал сжимать под столом руку Кейт. Ей казалось, будто этим он говорил ей: «Ну, что ты, Кети? Что на тебя нашло? Я люблю тебя, только тебя, и никого больше… Ведь ты моя жена, Кейт – другие женщины для меня не существуют». Она уже много раз слышала эти слова. Ей очень хотелось, чтобы все это было правдой, и поэтому каждый раз она заставляла себя этому верить.

– У меня есть нарисованный тобой портрет Кейт, – сказал Эндрю. – Но на том портрете она одна, а я хочу, чтобы ты изобразила нас вместе. И не забудь: в моих глазах должно светиться обожание – иначе портрет получится непохожим, – добавил он и, приняв позу романтического воздыхателя, уставился на Кейт своими огромными глазами.

Вилла засмеялась, и Кейт тоже не смогла сдержать улыбки – она уже начала оттаивать. Так бывало всегда. Да и, в конце концов, она прекрасно знала, что Эндрю не остановится, пока не снимет с себя все обвинения. Может быть, она и в самом деле была неправа, и для ее подозрений не было никаких оснований.

– Ты сумасшедший, – воскликнула Вилла, встряхнув головой.

– Да, ты права, – произнес Эндрю, положив под столом свою руку на колено Кейт и начал нежно поглаживать его. – Я действительно сошел с ума – от любви к твоей сестре.

– Как я люблю вас обоих, – сказала Вилла, глядя на них с доверчивой улыбкой ребенка, уверенного в том, что родители любят друг друга, и их дом – надежная крепость. – А картину я напишу бесплатно.

– Возьми чек, – попросила Кейт, улыбнувшись. – Если Эндрю решил заплатить тебе за картину, он сделает это, даже если ты будешь сопротивляться.

– Послушайся свою сестру, солнце, – засмеялся Эндрю. – Она знает, что говорит: я никогда не отступаю от того, что задумал.

Кейт многое прощала Эндрю за его заботу о Вилле. Нелегка жизнь человека, решившего посвятить себя искусству: зарабатывать деньги живописью гораздо сложнее, чем работой в морской биологии. И Кейт была благодарна мужу за то, что он старался поддержать в Вилле уверенность в своих силах.

Это ему всегда очень хорошо удавалось…

Вздохнув, Кейт отошла от окна и стала собирать свои вещи. От нахлынувших воспоминаний ее руки дрожали. Она так любила свою сестру, а та ее предала. Почему Вилла не увидела, кто он такой на самом деле? Как она могла согласиться на связь с ним? Что бы он ей ни говорил, и что бы ни обещал, она не имела на это права.

Их совместный портрет так и не был написан. Вилле никак не удавалось заставить их позировать вместе достаточно долго. Эндрю взял ее на работу в свой офис на Капитолийском холме. Она занималась делопроизводством, отвечала на телефонные звонки, подготавливала к отправке письма – в общем, выполняла несложную офисную работу, оставляющую ей время и силы для живописи.

– Вилла, Вилла, – прошептала Кейт, и сердце ее сжалось.

Она опять вспомнила тот момент, когда застала их вместе.

Кейт отнесла вниз свои вещи и попросила хозяев выдать ей счет.

– Что же вы меня не позвали? Я помог бы вам снести по лестнице сумки, – улыбаясь, сказал Баркли Дженкинс. – Позвольте мне, по крайней мере, донести их до машины.

– Не беспокойтесь, пожалуйста, я сама, они легкие.

– Мы немного удивлены тем, что вы уже уезжаете, – произнесла Фелисити. – Ведь вы хотели оставить за собой комнату еще на неделю.

– Да, но мне захотелось до возвращения домой еще немного попутешествовать по Новой Англии.

– А, все понятно, – быстро ответила Фелисити.

Кейт очень удивило ее спокойствие. Она ожидала, что хозяева гостиницы будут недовольны ее внезапным отъездом и необходимостью возвратить ей уже заплаченную вперед часть денег. Однако Фелисити, не высказав ни малейшего недовольства, вернула Кейт семьдесят пять долларов. Кейт заметила, что у хозяйки было осунувшееся лицо и круги под глазами, да и вообще она выглядела усталой и измученной, как будто уже давно толком не высыпалась.

– Надеюсь, вы уезжаете не потому, что вам у нас что-то не понравилось? – спросил Баркли.

– Нет, что вы. Мне очень у вас понравилось. И Бонни тоже.

– Славная собачка, – сказал Баркли и стал играть с Бонни, позволяя ей лизать свои пальцы. – Похоже, она помнит меня еще с прошлого раза.

Сердце Кейт оборвалось, и ей показалось, что она услышала сдавленный вздох Фелисити:

– Баркли, – сказала та предупреждающе.

Поселившись в гостинице «Восточный ветер», Кейт объяснила Фелисити настоящую причину своего приезда, надеясь узнать от нее что-нибудь о своей сестре. Однако Фелисити сообщила, что она запомнила Бонни – или другого скотчтерьера, похожего на Бонни, – но не ее хозяйку. «Некоторые люди останавливаются в нашей гостинице всего лишь на одну ночь, – объяснила она. – Они приезжают и сразу же уезжают – как тут всех запомнишь?»

– Так вы тоже помните Бонни? – поинтересовалась Кейт, глядя на Баркли.

Он был высоким и крепким, с начинающими седеть светлыми волосами и пышными усами. У него были глаза веселого гуляки – всегда готовые к улыбке и немного мутные – очевидно, после вчерашних возлияний. Жизнь в Вашингтоне научила Кейт безошибочно распознавать эти признаки.

– Нет, – ответил он, покачав головой. – Мне, правда, очень жаль, Кейт, но я ничего не могу сказать с уверенностью. Это Фелисити мне рассказала, что вы ищете свою сестру, которая останавливалась у нас, и что это ее собака. А сам я ее не помню… Я очень надеюсь, что вам удастся найти сестру…

– Я тоже надеюсь, – сказала Кейт.

Владельцы гостиницы улыбнулись на прощание, и Фелисити протянула Кейт счет с прикрепленным к нему чеком. Баркли, несмотря на протесты Кейт, отнес ее вещи к машине. Один сверток она несла сама, не выпуская его из рук. Пока Баркли укладывал вещи в багажник, Кейт стояла рядом с машиной, и вдруг до ее слуха донеслись удары молотка. В тумане эти удары звучали особенно громко и казались совсем близкими.

Кейт огляделась вокруг, ища, откуда могли доноситься эти звуки, и ее взгляд остановился на сарае, стоящем неподалеку от дороги, которая вела к побережью, волнолому и далекому мысу, где находился маяк. Сарай был старый и покосившийся, крыша его местами прохудилась, а в середине – провисла. К сараю была приставлена лестница, на самом верху которой стоял парень, прибивающий что-то молотком под свесом крыши. Его стройный темный силуэт отчетливо вырисовывался на фоне белого тумана. Заметив Кейт, находящуюся в ста ярдах от него, он прекратил работу и приветливо помахал ей рукой. Она ответила ему тем же.

– А он не упадет оттуда? – спросила Кейт.

– Кто-кто, а Калеб не упадет, – заверил Баркли, покачав головой.

– Так это ваш сын?

– Да. Мы занимаемся строительными работами – целыми днями что-нибудь строим и ремонтируем. И, нужно сказать, такого работника, как мой сын, еще поискать: он и по стропилам, как кошка, лазает, и тяжеленные тюки с материалом таскает – по одному на каждом плече, и на вершину маяка запросто забирается, чтобы заделывать щели.

– У вас замечательный сын, – сказала Кейт, удивляясь, почему за все время пребывания в гостинице она ни разу его не видела.

– Спасибо. А по субботам он приводит в порядок этот старый сарай. В общем, никогда не сидит без дела. Потом маяк перейдет к нему – в нашем роду ведь все были смотрителями.

– А в чем заключаются ваши обязанности?

Баркли улыбнулся, обрадованный возможностью поговорить.

– Ну, раз вы спрашиваете, я с удовольствием вам расскажу… Маяк – это кирпичная башня, построенная на железном каркасе. Маячную башню нужно постоянно ремонтировать и подновлять, потому что она очень быстро разрушается от морской воды и соленого воздуха. Мой отец работал по двадцать четыре часа в сутки без выходных. Он следил за состоянием маяка и регулировал подачу световых и звуковых сигналов. Двадцать лет назад на маяке установили автоматическую систему, и работать стало намного легче. Теперь работу маяка регулируют чувствительные датчики.

– Значит, сейчас всю работу выполняет машина? – с некоторой грустью спросила Кейт.

Ей казалось намного более романтичным, чтобы маяком управлял смотритель и чтобы он, наблюдая за проходящими мимо судами, думал с гордостью, что это, благодаря ему, мореплаватели в безопасности, и их корабли благополучно проплывают мимо скалистых берегов.

– Да, теперь маяком управляют датчики, а мы должны следить за состоянием оборудования и вовремя заменять вышедшие из строя детали. Для подачи световых сигналов используется прожектор с галогенно-вольфрамовой лампой мощностью в тысячу ватт. Если лампа перегорит, то включается запасная. Когда на море сильный туман, датчики реагируют на увеличение влажности воздуха – система автоматически срабатывает, и маяк начинает подавать звуковые сигналы. А во времена моей юности туманные сигналы подавала сирена, которую нужно было включать вручную. Она часто ломалась, и поэтому я должен был сидеть там и следить за ее работой. Так что, в то время, когда Джон постигал науки в Йельском университете, а потом в Джорджтауне, я сидел и следил за тем, чтобы сирена подавала двухсекундный сигнал каждые тридцать секунд. Вот Калеб этого уже не застал, и он даже не представляет, как сейчас просто работать.

– У вас замечательная семейная традиция, – сказала Кейт.

– Да, это точно, – задумчиво согласился с ней Баркли и, захлопнув багажник, уже другим, бодрым голосом произнес: – Ну, все в порядке. Счастливого пути, Кейт… Если будете когда-нибудь в море в наших краях, обращайте внимание на свет маяка Сильвер Бэй. Каждые шесть секунд он испускает белый луч света, а мель освещается красным.

– Спасибо, я буду держаться от нее подальше, – произнесла Кейт, открывая заднюю дверцу машины, чтобы Бонни запрыгнула на сиденье.

Распрощавшись с Баркли, она положила на переднее сиденье сверток, который все это время держала в руках, и села в машину. Прежде чем уехать из Сильвер Бэй, ей нужно было побывать еще в одном месте. Она не знала точно, как найти этот дом, но адрес у нее был. Она отыскала его в адресно-телефонном справочнике, немало удивившись тому, что координаты судьи – пусть и вышедшего на пенсию – было так легко выяснить. По дороге Кейт включила обогреватель, стараясь унять дрожь.

Найти дом судьи не составило большого труда. Он находился в тихом элитном районе неподалеку от церкви и муниципалитета. Дом был серо-голубого цвета, с белыми ставнями и крытой шифером мансардой. Аккуратный дворик перед домом был обнесен металлическим забором. На клумбах цвели белые и желтые хризантемы. На крыльце Кейт увидела тыкву, которую она купила для Мэгги.

Как только она подъехала к дому, залаял Брейнер. Пес смотрел в окно и заливался лаем, сгорая от нетерпения выбраться из дома, чтобы встретиться с Кейт и Бонни. Кейт надеялась, что, услышав его лай, дети выбегут на улицу, и она сможет сама передать сверток Мэгги.

Однако из дома никто не выходил. Было десять часов утра, и машин на подъездной дорожке у дома не было. Кейт подумала, что, Джон, возможно, уехал на работу или отправился куда-нибудь с детьми – в кафе или на футбольный матч.

У Кейт перехватило дыхание, когда она подумала о семье О'Рурков. Такие милые, любящие дети. Кейт очень хотелось узнать их поближе и подружиться с ними, но она понимала, что это невозможно. Она прекрасно помнила, какое лицо было у Джона, когда дети вчера пригласили ее на пиццу. Его ледяной взгляд говорил ей, что он не хочет сближаться с тем, кто пытается получить какую-то информацию о его клиенте. Но Кейт понимала даже больше.

Он не хотел сближаться ни с кем.

Отогнав от себя мысли про Джона О'Рурка, Кейт поднялась по каменным ступенькам и нагнулась, чтобы положить сверток на крыльцо, как вдруг услышала, что тяжелая дверь, ведущая в дом, начала открываться.

Кейт подняла глаза и увидела перед собой старушку. Она была маленькая и сгорбленная, с белыми как снег волосами, собранными в пучок. На бледном, испещренном морщинами лице светились ярко-голубые глаза. Одета она была в черное платье и белый передник. Старушка, улыбаясь, глядела на Кейт с любопытством и теплотой.

– Кто же это пришел к нам в гости? – по-прежнему широко улыбаясь, спросила она с мягким ирландским акцентом.

– Меня зовут Кейт Хэррис, – ответила Кейт, выпрямляясь. – Но я не в гости, я просто пришла передать вот это Мэгги.

– Мисс Маргарет?

– Да-да, мисс Маргарет.

– А, так вы ее мама, – сказала старушка и понимающе закивала, беря из рук Кейт сверток.

– Нет, – смущенно произнесла Кейт. – Ведь ее мама…

– Сейчас с ангелами, – продолжила старушка, прижимая сверток к груди. – Я знаю. Я говорю о другой…

Кейт потеряла дар речи.

– Вы видели ангелов? – склонив голову набок, спросила старушка.

Ошеломленная Кейт отрицательно покачала головой.

– О нет, вы видели. Вы их, конечно же, видели. Это милые девочки, которые ушли раньше нас… Это наши любимые сестры. Разве они не ангелы?

– Вы говорите о Вилле? О моей сестре Вилле?

– Да, – сказала старушка. Она подняла к небу свои голубые глаза, перекрестилась и снова посмотрела на Кейт. – Ведь ты Мария, правда? Пресвятая мать…

– Мария? Да нет, я… – начала Кейт и замолчала, внезапно все поняв.

Очевидно, старушка страдала болезнью Альцгеймера или чем-то в этом роде, и она думала, что к ней явилась Дева Мария. Возле ног старушки проскользнул Брейнер, и Кейт с облегчением обняла его.

– Ведь ты обязательно позаботишься о них, Пресвятая Дева? О моих сыновьях? И о наших сестрах? И обо всех ушедших от нас девочках? Об убитых девочках? И обо всех злых, жестоких мальчишках… – глаза женщины светились лихорадочным, восторженным огнем.

Одной рукой она стискивала запястье Кейт, а другой прижимала к груди сверток.

Кейт не знала, что следовало сказать или сделать в такой ситуации. Она была ученым и не особо интересовалась религией. Однако, как не раз повторяла ей Вилла, она была чрезвычайно жалостлива и сострадательна, и теперь, вспомнив слова сестры, Кейт поняла, как должна поступить. Она улыбнулась, глядя в глаза старушке, наклонилась к ней и поцеловала ее в лоб. В воздухе распространился аромат пудры, пахнущей розами.

– Конечно, – прошептала Кейт, и у нее сдавило горло при воспоминании об убитых девушках.

Потрепав на прощание Брейнера, Кейт сбежала по ступенькам вниз. Она все еще чувствовала сладковатый запах пудры, и от этого у нее немного кружилась голова. Кейт не ходила в церковь, никогда не молилась, и в том, что невольно сыграла сейчас роль Девы Марии, она не видела ничего плохого. Напротив, на душе у нее было светло и радостно, как будто она сама только что получила благословение.

Помахав на прощание старушке, Кейт выехала с подъездной дороги. Она надеялась, что женщина не забудет передать сверток Мэгги. Бонни стояла на заднем сиденье и лаяла, прощаясь с Брейнером, пока дом не исчез из виду. Кейт вывела машину на шоссе и поехала на восток, по направлению к Ньюпорту, на поиски своей пропавшей сестры.

Для Мэгги субботний день оказался настоящим испытанием.

Ей удалось уговорить отца провести весь день вместе. Она надеялась, что они пойдут по магазинам, а потом в кино или в парк Фокстэйл, но в результате ей пришлось все утро скучать в офисе.

Иногда Мэгги удавалось вполне весело провести время у отца на работе. Там можно было пообщаться с секретаршами и помощниками юристов. В большинстве своем это были молодые дружелюбные женщины: они разрешали Мэгги сидеть за своими столами, печатать на компьютере и рисовать картинки на фирменной бумаге.

Но в тот день была суббота, да еще и Хэллоуин, и поэтому секретарши, старающиеся поскорее выполнить свою работу, и уйти домой, выглядели сердитыми и неприступными. Даже добрейшая Дамарис, секретарь отца, не захотела в то утро уделить внимание Мэгги.

– А мы пойдем в копировальную комнату? – заискивающе спросила Мэгги, надеясь, что Дамарис разрешит ей, как в прошлый раз, сделать снимки рук на цветной копировальной машине.

– Только не сейчас, солнышко. Твой папа хочет, чтобы я побыстрее сняла копии с этих документов, и тогда он сможет уйти домой и провести праздничный день с тобой и твоим братом.

– А мой брат сейчас с друзьями, – заметила Мэгги. – Он придет домой только пообедать, а потом пойдет на празднование Хэллоуина.

– Ну, тогда вы будете вдвоем с папой, – сказала Дама-рис, ни на секунду не переставая стучать по клавиатуре. – Это тоже хорошо.

– Сегодня вечером я оденусь для маскарада Эмилией Эрхарт, – доверительно сообщила Мэгги.

– Как здорово ты придумала, – произнесла Дамарис, не отрываясь от своей работы.

Мэгги разочарованно вздохнула: вероятно, если бы она сказала сейчас, что оденется Элейн, начальницей почтового отделения, или даже самой Дамарис, она услышала бы точно такой же ответ.

Поняв, что поговорить ей сегодня не удастся, Мэгги отправилась бродить по коридорам офиса. По субботам здесь было гораздо тише, чем в будние дни. Однако кое-кто работал и в выходные. Юристы, сняв пиджаки и засучив рукава, сидели за своими письменными столами и читали, читали, читали.

В библиотеке всегда были люди. Они сидели за длинными столами, в отдельных кабинах и работали на компьютерах. В основном это были стажеры – молодые люди, недавно закончившие юридические факультеты и помогающие в работе опытным адвокатам, таким, например, как Джон О'Рурк.

Бродя по офису, Мэгги решила раздобыть здесь какие-нибудь полезные мелочи для своего маскарадного костюма. Самого костюма, правда, еще не было. Отец обещал отправиться с ней после работы по магазинам, чтобы купить нужные вещи, но Мэгги не терпелось заняться своим костюмом прямо сейчас – хотя бы придумать эмблемы, символизирующие главные качества ее героини.

Она уже давно знала, кто такая Эмилия Эрхарт, но вчера вечером решила поискать о ней информацию в Интернете и нашла ее портрет. Эмилия оказалась очаровательной, симпатичной девушкой. На фотографиях она была в кожаной куртке, длинном белом шарфе и маленькой кепке. Кейт сказала, что Эмилия, прежде всего, была очень храброй, но, посмотрев фотографии, Мэгги увидела, что лицо летчицы излучало также жизнерадостность, любопытство и энтузиазм.

Для каждого из этих качеств требовалась своя эмблема.

Так, чтобы изобразить жизнерадостность, Мэгги решила надеть мамину золотую брошь в виде птички-колибри с изумрудными глазками. Эту брошку папа подарил маме на пятую годовщину их свадьбы в знак того, что мама была такая же веселая, быстрая и деятельная, как эта птичка. После смерти мамы эта брошка досталась Мэгги, и она дорожила ей больше всего на свете.

Символом любознательности, по замыслу Мэгги, должен был стать позаимствованный из библиотеки читательский билет. Он символизировал жажду познания и стремление человека к постижению наполняющих мир загадок. Разве не это побудило Эмилию Эрхарт совершить перелет через Тихий океан?

Энтузиазм должна была символизировать фотография, на которой они с Тедди находятся на вершине американских горок. Папа сфотографировал их с братом как раз перед тем, как их машина полетела в пропасть. Сердце Мэгги всегда обрывалось и летело вниз, когда она вспоминала этот момент.

Но вот храбрость…

Придумать эмблему для этого качества было сложнее всего.

Тем более, что сама Мэгги вовсе не была храброй. Напротив, она была ужасной трусихой. Она не выносила вида крови – ни своей собственной, ни чужой. Все дети обожали олененка Бэмби, но после гибели матери вид оленя вселял в нее ужас. Она подскакивала на месте от любого громкого звука. Ее отец прекрасно водил машину, но она всегда впадала в панику, если он превышал скорость. И, будь на то ее воля, американские горки были бы, по крайней мере, наполовину ниже.

Но теперь Мэгги должна была себе доказать, что она вовсе никакая не трусиха. Иначе она не имела бы права одеться на маскарад Эмилией Эрхарт.

Итак, прогуливаясь по офису, Мэгги высматривала, чем бы можно было проверить свою храбрость. Многие вещи в офисе нельзя было трогать: она это понимала и никогда бы не нарушила этого правила. Отец объяснил ей, что от юристов, работающих здесь, зависела жизнь и судьба многих людей и для успешной работы им была необходима строжайшая конфиденциальность. Поэтому он взял со своих детей клятвенное обещание, что они всегда будут хранить в тайне все услышанное и увиденное в офисе.

На работе у отца Мэгги было спокойно и уютно: здесь она всегда чувствовала себя в полной безопасности. Адвокатская контора размещалась в старинном кирпичном здании, построенном по проекту Стэнфорда Уайта – одного из лучших архитекторов XIX века, как говорил ей отец. Высокие окна смотрели на расположенное напротив гранитное здание суда. В офисе всегда было тихо и умиротворенно, но Мэгги ощущала важность всего происходящего здесь. Ее отец и другие адвокаты самозабвенно занимались своим делом, и офис казался священной обителью служителей Закона.

Мэгги слонялась по офису, разглядывая столы из орехового дерева, полки, заставленные книгами, и висящие на стенах пейзажи, принадлежащие кисти выдающихся художников девятнадцатого и двадцатого века и достойные украшать собой музеи и картинные галереи. В основном это были морские пейзажи, изображающие побережье Коннектикута и местные маяки. Мэгги бродила повсюду, водя пальцами по кожаной обивке стульев и гладко отполированной поверхности длинных столов, и размышляла о своем костюме для Хэллоуина, пытаясь придумать эмблему храбрости.

И вдруг ее осенила идея.

Отец работал в своем кабинете, изучая материалы по делу Меррилла. Повсюду были разложены различные документы: свидетельские показания, заключения психиатров, копии протоколов допросов. Желтоватая папка была засунута под стопку книг, но край ее предательски высовывался оттуда. Как только Мэгги увидела эту папку, сердце ее гулко заколотилось.

Отец что-то неистово выписывал из книги. Мэгги сделала глубокий вдох и подошла поближе.

– Папа, – позвала она.

– А, это ты, Мэгги, – отозвался он, не поднимая головы.

– Что ты делаешь? – спросила она, не сводя глаз с папки.

– Ну, ты же знаешь…

– А долго еще?

– Нет, недолго.

– Ты же говорил, что мы пойдем по магазинам.

– Пойдем, пойдем. Я управлюсь до обеда.

– А что мы будем есть?

– Ну, что захочешь.

– А я сейчас хочу есть.

– Потерпи немного, Мэгги, я скоро закончу.

– Папа, но я правда очень хочу есть.

Джон тяжело, почти со свистом выдохнул воздух, снял очки и потер переносицу. Потом он взглянул на дочь и улыбнулся. Мэгги очаровательно улыбнулась ему в ответ.

– Понимаешь, Мэгги, мне не хочется отрываться сейчас от работы, – сказал он.

– Папа, ну, почему бы тебе не прерваться на кофе?

– На кофе? – задумчиво протянул Джон, потягиваясь. На нем были надеты джинсы и синяя замшевая рубашка. Рубашка поднялась, и Мэгги засмеялась, увидев его голый живот. – Ты предлагаешь мне сходить вниз в кафетерий?

Мэгги кивнула.

– Принесешь мне булочку с корицей в сахарной глазури? И молоко?

– А ты разве не хочешь пойти со мной? – удивился Джон.

Мэгги пожала плечами. Ее щеки горели, а нос был холодным – так бывало всегда, когда она собиралась сказать неправду. Мысль о том, что, придуманная ей вынужденная ложь была вполне безобидной, не очень-то утешала.

– Это займет слишком много времени, – заметила Мэгги, – а если ты принесешь все сюда, то сможешь выпить свой кофе, не отрываясь от работы.

– И тогда мы скорее сможем отправиться по магазинам, – засмеялся отец. – Правильно я тебя понял?

– Очень даже правильно, – улыбнулась Мэгги.

Она сидела, не шевелясь, пока шаги отца не стихли в коридоре, и потом внимательно прислушалась: в соседней комнате Дамарис быстро стучала по клавиатуре.

Мэгги посмотрела на желтоватую папку, и у нее выступил пот. Она примерно представляла, что было там внутри. Ей рассказал Тедди, которому однажды удалось туда заглянуть. Отец иногда приносил эту папку домой, но никогда не оставлял ее на столе. Он всегда оберегал ее от детей, как будто в ней находилось что-то такое, что могло сильно травмировать их.

Однажды Тедди, улучив момент, когда отец вышел, бросился в кабинет и открыл папку… То, что он там увидел, было настолько ужасно, что он отказался что-либо рассказать Мэгги. И как она ни упрашивала, он не уступал.

– Ну же, Тедди. Что ты там видел?

– Не спрашивай меня, Мэгги.

– Если ты мне не скажешь, я посмотрю сама.

– Пожалуйста, Мэгги, не делай этого. Я тебя знаю. Ты потом не сможешь спать.

– Там что-то очень страшное?

– Хуже, чем очень страшное.

– Ужасное?

– Да, Мэгз, ужасное.

– Но ты мне только намекни, скажи всего несколько слов, и тогда я не буду смотреть. Для меня полная неизвестность гораздо хуже. Если ты мне ничего не расскажешь, мое воображение будет терзать меня!

При слове «терзать» Тедди испуганно вздрогнул и, сдавшись в конце концов, рассказал Мэгги то, что на две недели лишило ее сна.

– Они там все… исполосованные, – начал он и осекся.

– Исполосованные? – переспросила Мэгги, не понимая значения этого слова. – В каком смысле?

– Мэгги, я не могу тебе этого объяснить, – сказал брат. Его лицо было бледным от пережитого ужаса и, возможно, от раскаяния за то, что он ослушался отца и посмотрел запретные судебно-медицинские снимки жертв Грега Меррилла. – Я не могу. Я не хочу, чтобы у тебя перед глазами стояли эти ужасные фотографии. Понимаешь, Мэгз? Не спрашивай меня… И сама никогда не смотри.

– Хорошо, не буду, – прошептала Мэгги, встревоженная расстроенным видом брата.

Но сейчас она собиралась нарушить данное Тедди обещание. Мэгги заставила себя подняться со стула и осторожно потянулась за папкой. Сердце ее бешено колотилось, и удары его отдавались в горле. Мэгги всегда была очень послушной и не любила огорчать своего отца. Но сегодня был Хэллоуин, когда позволялись самые дерзкие проделки, и ей нужно было во что бы то ни стало получить доказательство своей храбрости, чтобы быть достойной надеть костюм Эмилии Эрхарт.

Мэгги дотронулась до желтой папки, и пальцы ее онемели. Насколько ужасны были хранившиеся там фотографии? Сама по себе папка выглядела вполне безобидно. На ее корешке был виден регистрационный номер GM-23-49. Для Мэгги, выросшей в семье юристов, в этой надписи не было ничего таинственного: она прекрасно знала, что число 23 обозначало ни что иное как количество фотографий.

Мэгги набрала в легкие побольше воздуха и начала открывать папку.

– МЭГГИ! – раздался отчаянный крик отца.

В следующую же секунду он подскочил к дочери и вырвал из ее рук папку. Мэгги, стоящая в это время на одной ноге, потеряла равновесие от нечаянного толчка отца и чуть не упала.

– Ай, папа! – закричала она.

Чтобы подхватить Мэгги, Джон вынужден был выпустить из рук папку. Она упала, и фотографии рассыпались по полу.

– Не смотри сюда, доченька! – закричал он. – Закрой глаза!

Мэгги послушалась отца, но, прежде, она все же успела мельком увидеть одну фотографию: на ней была девушка с совершенно белым лицом и неподвижными, широко раскрытыми, как у куклы, глазами. Она производила такое жуткое впечатление, что Мэгги сразу все поняла: девушка на фотографии была мертвой. Охваченная ужасом, она закрыла глаза и изо всех сил сжала веки, чтобы ничего больше не видеть.

– Тедди был прав, – прошептала она, и на глаза ее навернулись слезы. – Мне не надо было смотреть. Прости, папа. Прости, что я не послушалась!

– Успокойся, родная…

– Тедди, Тедди! – всхлипывала Мэгги.

Джон медленно вел машину, держа дочь за руку. Дамарис сделала все, чтобы хоть немного привести Мэгги в чувство – прикладывала ей ко лбу мокрое полотенце, поила бульоном из чашки, но Джон знал, что успокоить дочь сможет только он сам.

Мэгги, вжавшись в сиденье, судорожно глотала слезы и всхлипывала, и эти звуки отдавались в сердце Джона острой болью. Слезы дочери были для него сильным укором. Он чувствовал себя виноватым оттого, что не мог уделять ей достаточно времени. Малышка Мэгги остро нуждалась в родительском внимании, но в последнее время она была лишена заботы не только матери, но и, по сути, отца.

– Ну, как, Мэгги? Все в порядке?

– Да, – глотая слезы, сказала она.

– Точно?

Ответа не последовало.

Они ехали вдоль побережья, и Джон сильнее сжал руку дочери, вспомнив случившееся. Все произошло так внезапно… Мэгги увидела ту злополучную фотографию, выкрикнула имя брата и отчаянно зарыдала. Когда Дамарис вернулась, неся булочки с корицей, кофе и молоко, Джон сидел на полу, прижимая к себе плачущую дочь.

– Давайте я отвезу ее домой, – заботливо предложила Дамарис.

Она сама была матерью, и у нее было четверо детей.

– Мы сами сейчас поедем, – прошептал Джон, уже не думая о тех делах, которые были у него запланированы на сегодняшний день, и крепко прижимал дочь к своей груди, чувствуя, как сотрясается от рыданий ее худенькое тельце и как прерывисто она дышит. На разлетевшиеся по полу снимки он успел набросить свою куртку, и они так там и лежали – фотографии убитых девушек, которые были не намного старше Мэгги: Энн-Мэри, Патрисия, Терри, Гэйл, Джэкки, Бесс…

Джон как-то предупредил Тедди, что людям, неподготовленным к работе с судебно-медицинскими фотографиями, нельзя их смотреть, потому что это может «расстроить нервы и травмировать психику». Джон услышал эту фразу от своего отца, когда тридцать лет назад прокрался в его кабинет, чтобы посмотреть подобные снимки.

По странному совпадению, тело той девушки, которое он тогда увидел на фотографии, было обнаружено в колодце возле старого сидрового завода, в двух милях от того волнолома, где Меррилл в первый раз спрятал свою жертву. После этого Джон всегда избегал бывать в этом месте – так же, как теперь Тедди старался держаться подальше от волноломов, где он так любил раньше, до того, как увидел эти ужасные фотографии, ловить рыбу и крабов.

Подобные фотографии действительно производили сильное впечатление: они врезались в память и леденили душу, заставляя человека почувствовать реальность смерти.

В последнее время, занимаясь делом Меррилла, Джон начал испытывать отвращение к своей работе. Временами он очень сожалел о том, что ему слишком много было известно о хищниках, которые, как говорил Билли, были повсюду. Джон всегда считал себя высоконравственным человеком, но очевидного нельзя было отрицать: он был защитником убийц. В его доме хранились фотографии, свидетельствовавшие об их страшных злодеяниях. Мысль об этом вызывала у него тошноту.

Джон все еще держал Мэгги за руку, стараясь успокоить ее. Девочка уже не всхлипывала, и цвет ее лица начал постепенно восстанавливаться. Он пожал дочери руку, надеясь, что она ответит тем же, но она не отвечала.

– Послушай, Мэгги, – сказал Джон. – Кажется, мы с тобой кое о чем забыли.

– О чем?

– О магазинах.

Мэгги кивнула, но, приглядевшись внимательнее, Джон увидел, что она снова побледнела.

– Только не сейчас, хорошо, папа? – попросила она. – Я хочу поехать домой и дождаться Тедди.

– Тедди? – переспросил он.

Мэгги кивнула, и глаза ее наполнились слезами. Крупные капли выкатились из уголков ее глаз и потекли по щекам.

Она слизнула слезы и сдавленно прошептала:

– Мне очень нужно с ним поговорить.

– Хорошо, солнце, как скажешь, – сказал Джон, чувствуя в своем сердце острый нож.

Он повел машину по направлению к прибрежной дороге, но вспомнил, что после инцидента с кирпичом они жили не у себя дома, а у отца. За все это время он так и не успел найти новую няню. Подосадовав на себя за это, Джон свернул на дорогу, ведущую к дому судьи.

Припарковав автомобиль на подъездной дороге, он обернулся к Мэгги, но она, не дожидаясь отца, выскочила из машины и помчалась по дорожке к дому, как будто за ней кто-то гнался. Взлетев по ступенькам, она скрылась за дверью.

Джон поднялся следом за ней. В гостиной он увидел Мэв, которая спала на софе, накрывшись пледом, и громко храпела. Отец отправился, как всегда, на еженедельное «судебное заседание»: вышедшие на пенсию судьи их города собирались каждую субботу, чтобы играть в покер и вспоминать былые дни. Тедди тоже еще не было дома.

Вдруг Мэгги радостно закричала:

– Ух ты, кто-то принес мне сюрприз! Ой!

– Что? – спросил Джон.

– Вот этот сверток!

В дом его, вероятно, занесла Мэв. Джон подошел поближе, чтобы взглянуть на «сюрприз». Он был завернут в коричневую бумагу и перевязан голубой лентой, а сверху было написано имя Мэгги. Джон сразу узнал этот почерк: он уже видел его на обратной стороне фотографии, которую ему оставила Кейт.

Джон кивнул Мэгги, давая понять, что все в порядке и сверток можно распечатать. Мэгги развязала ленту, развернула бумагу и вытащила длинный шелковый белый шарф с бахромой и авиаторские очки. На пол упал конверт. Джон поднял его, чтобы передать Мэгги, и увидел на нем логотип гостиницы «Восточный ветер». Мэгги прочитала вслух:

«Дорогая Мэгги,

Я хочу подарить тебе свой белый шарф и темные авиаторские очки. Я их надевала, но очень редко. Думаю, тебе эти вещи пригодятся гораздо больше – ты можешь их использовать для костюма Эмилии Эрхарт.

Мы с сестрой всегда восхищались Эмилией, и, надеюсь, ты теперь тоже захочешь быть такой, как она. Кстати, ты и так очень похожа на Эмилию – такая же жизнерадостная и смелая. Я сразу это поняла, как только тебя увидела. В то утро, когда мы познакомились, ты держалась молодцом…

А я сегодня уезжаю. У вас здесь замечательно, но, к сожалению, я не могу дольше здесь оставаться. Мне, как и Эмилии, предстоит далекое путешествие. До свидания, Мэгги, и помни: ты должна всегда верить в свои силы. А я верю в тебя!

Твоя Кейт Хэррис

P.S. Попрощайся за меня с Тедди, своим папой и Брейнером».

– Она уехала, папа, – тихо и печально произнесла Мэгги.

– Ну, чего ты так расстраиваешься, Мэгз – мы ведь ее почти не знаем, – сказал Джон с упреком в голосе.

– Ну и что, что не знаем… – я ее полюбила… И она тоже меня полюбила! Она подарила мне свой шарф и очки!

– Она могла бы этого не делать. Мы бы спокойно купили эти вещи в магазине.

– Но те, что она подарила, лучше, – прошептала Мэгги. – А слушай, папа… Кейт говорит, что я смелая… Интересно, как она это узнала?

– Ну, она же написала, как: по твоему поведению в тот день, когда она впервые тебя увидела.

– Эх, если бы она мне раньше об этом сказала, я бы не стала сегодня проверять свою храбрость, – призналась Мэгги, и ее подбородок опять задрожал. – Я не полезла бы тогда смотреть эти ужасные фотографии.

– Так, значит, ты решила таким образом проверить свою храбрость? – спросил Джон, усаживая дочь к себе на колени и опускаясь в то самое кресло, где он так любил сидеть много лет назад.

– Да, – ответила Мэгги, снова начиная плакать, прижимая к своему лицу белый шарф Кейт. – Но лучше бы я не видела той фотографии…

– Да, Мэгз, тебе не надо было на это смотреть. Джон погладил дочь по голове и поцеловал ее.

В этот момент он думал о Вилле Хэррис, надеясь, что она не была одной из них – одной из погибших девушек, чье тело до сих пор не было обнаружено… И он очень надеялся, что Кейт не придется смотреть такие фотографии, какие Мэгги увидела сегодня.

– Мы должны сообщить Тедди, что Кейт уехала и просила с ним попрощаться, – сказала Мэгги. – Он очень расстроится.

Джон ничего не ответил. Почему-то из-за ее отъезда ему тоже было грустно. Иногда судьба сводила его с замечательными людьми, но из-за своей работы он, вероятно, был обречен на одиночество. Джон невольно прикоснулся пальцами к ее шарфу и погладил его.

Интересно, почему в письме он был упомянут между Тедди и Брейнером? В любом случае, ему было приятно, что она вообще о нем вспомнила. Куда же теперь она решила отправиться?

Мысль об этом никак не покидала его.