Повелитель душ

Глава 6

Судья Патрик О'Рурк вот уже десять лет как вышел на пенсию, но в своей одежде он по-прежнему был очень тщателен. Даже сейчас, отправившись выносить мусор, он был одет так, будто шел на судебное заседание: накрахмаленная черная рубашка, галстук выпускника Йельского университета, завязанный полным виндзорским узлом, фланелевые брюки. Все в городе, за исключением четырех человек, по-прежнему называли его «господин судья» или «Ваша честь». Для всех горожан Патрик О'Рурк оставался тем беспристрастным и справедливым судьей, каким его знали долгие годы: на протяжении всех этих лет он верно служил Фемиде, и статуя богини Правосудия, высеченная его женой Лейлой и стоявшая у них в саду с тех самых пор, как он впервые надел судейскую мантию, постоянно напоминала об этом.

Школьный автобус остановился у обочины, и из него выпорхнула Мэгги. Радостно размахивая руками, она побежала навстречу деду. Глядя на внучку, судья вспомнил ее отца в детстве: он тоже был таким же веселым и непосредственным, и энергия всегда била в нем через край. Выбросив пакет с мусором в бак, Патрик О'Рурк заключил подбежавшую внучку в объятия.

– Ну, как дела, Мэгги? – спросил он.

– Отлично, дедушка. А что это ты тут делал?

– Выносил мусор, как видишь.

– А почему ты, а не Мэв?

– Ну, что значит «почему»? – пожал плечами Патрик, всем своим видом стараясь показать, что ничего особенного не происходило. – Мэв приготовила тебе вкусненькое, а потом взялась мыть посуду. Она же не может разорваться, верно?

Мэгги встряхнула головой и с беспокойством посмотрела на деда:

– С нами много лишних хлопот, да, дедушка?

– О чем ты говоришь, Мэгги? – воскликнул судья. – Я просто не нарадуюсь, когда вы с Тедди живете со мной.

– Правда? – подозрительно спросила Мэгги.

– Вот что я тебе скажу, Маргарет Роуз, – торжественно произнес Патрик. – Единственное, в чем ты никогда не должна сомневаться, так это в том, что твой дед говорит правду. А теперь скажи-ка мне лучше: что у тебя в рюкзаке – камни, что ли?

– Нет, дедушка, – хихикнула Мэгги, – книги, конечно.

– Ну и тяжелые же у вас книги, – сказал он, помогая внучке нести рюкзак.

– Нет, просто их очень много. Половину я еще вчера должна была взять, но вчера ведь я не была в школе из-за того, что случилось. Из-за этого кирпича, который бросили нам в окно… – Мэгги вздохнула, опустив голову, словно в этом происшествии была и ее вина.

– Проклятые хулиганы, – произнес судья. – Только и могут, что напакостить и сбежать. Ну, ничего, вот увидишь, полиция до них доберется.

– Не доберется, – ответила Мэгги. – Они не оставили никаких улик.

В прежние годы Патрику О'Рурку не раз приходилось сталкиваться с угрозами из-за своей работы – для него это было вполне привычное дело, но он не мог спокойно относиться к тому, что теперь его внучка тоже вынуждена была переживать все эти ужасы. К счастью, Джон благоразумно рассудил, что будет лучше, если все они поживут пока в доме его отца. Здесь, по крайней мере, дети были в большей безопасности. Патрик повернулся к внучке, чтобы сказать ей что-нибудь ободряющее, но на уме у Мэгги было уже совсем другое: она вприпрыжку бросилась к дому и ворвалась на кухню.

На столе стояло блюдо с шоколадными пирожными, которые приготовила Мэв. Мэгги налила себе стакан молока и схватила пирожное. Судья надеялся, что, увлеченная едой, она не заметит в раковине грязную миску и противень и не догадается, что он обманул ее насчет Мэв.

– Знаешь, дедушка, нам почти удалось найти хорошую няню, – сообщила Мэгги, жуя пирожное.

– Почему «почти»?

– Потому что она у нас не осталась.

– Да? И что же случилось? – с интересом полюбопытствовал судья, сидевший напротив внучки за кухонным столом.

Он был рад возможности разузнать от Мэгги, что происходило в их жизни. Патрик с грустью осознавал, что теперь они с Джоном поменялись ролями. В те годы, когда он был в самом расцвете сил и работал судьей, ему постоянно не хватало времени на общение со своим сыном. А теперь Джон был все время занят, и ему было некогда поговорить с отцом.

– Просто она не понравилась папе. В общем, может быть, и понравилась, но он рассердился на нее за то, что она увезла меня из дома, не спросив у него разрешения. Но как она могла спросить разрешения, если папа тогда был в больнице? Она ведь сделала это без всякого злого умысла, просто хотела помочь.

– Помочь?

– Нуда, мы поехали на автомойку мыть Брейнера. Это было так здорово… – Мэгги закрыла глаза, думая, как бы точнее передать деду свой восторг от той смелой затеи Кейт. – Мы просто фантастически провели время!

– Фантастически? – усмехнулся судья. – Неужели мыть старого грязного пса на автомойке – такое уж увлекательное занятие?

– Еще как! Кейт – так звали ту няню – сказала, что животные обожают купаться. У нее на родине, рассказала она, пони и собаки с удовольствием купаются в море. Вода очень полезна, от нее все чувствуют себя лучше. И к людям это тоже относится. И знаешь что, дедушка?

– Что? – спросил судья, отряхивая шоколадные крошки с губ внучки.

– Я сама убедилась в этом. Я приняла ванну, после того, как Кейт уехала, и почувствовала себя лучше. Сегодня вечером я опять искупаюсь.

Судья нахмурился: Джон что – сошел с ума? Новая няня вымыла собаку и воодушевила Мэгги принять ванну, а он еще придирается? Осторожность осторожностью, но у Джона и без того было слишком много проблем. Хорошую няню и домработницу нелегко было найти. Патрик вздохнул, вспомнив о Мэв.

Этим утром она вела в саду долгую и задушевную беседу со своей сестрой Бриджит. Только вот не задача – эта Бриджит умерла уже лет пятнадцать назад… Иногда Мэв разговаривала со своими детьми, хотя она никогда не была замужем и, насколько было известно Патрику, не имела детей. Но все равно она говорила с ними, называя их по именам: Мэтью, Марк, Люк, Джон.

Это чрезвычайно тревожило Патрика: он понимал, что очень скоро его старая домработница окончательно выживет из ума. Но в то же время у него был и еще один, гораздо более серьезный, повод для беспокойства: с ним самим тоже периодически – хотя и не так часто, как с Мэв – случалось нечто подобное.

Отец Джона уже дважды вел в своем кабинете судебное заседание и обращался с напутственной речью к присяжным. А на прошлой неделе, проснувшись ночью, он обнаружил, что стоит посреди спальни не в своем старом клетчатом халате, а в судейской мантии, в которую облачался на протяжении стольких лет. Очевидно, его снедала тоска по тем временам, когда он занимал столь высокое положение в обществе и был всеми уважаемым человеком, и теперь, неосознанно надевая на себя мантию, он словно пытался вернуть себе то ощущение собственной значимости, которое с каждым днем становилось в нем все более зыбким.

– А где папа, у себя в офисе? – спросила Мэгги, подливая себе молока.

– По-моему, он говорил, что ему предстоит встреча за городом.

– За городом? – испуганно выдохнула Мэгги.

Судья прикусил язык и выругал себя за то, что так необдуманно проболтался. Он был бы рад, если бы мог исправить положение какой-нибудь ловкой выдумкой, но в этот момент ему, как назло, ничего не приходило в голову. Патрик был глубоко убежден, что детям далеко не всегда следует знать правду. Взрослые не должны нагружать их своими проблемами под видом так называемого «полного взаимного доверия». Дети есть дети. Их дело – хорошо учиться и радоваться жизни, а хлопоты и беспокойства – это удел взрослых.

– Так папа сейчас за городом? – повторила Мэгги, нервно сдавив пирожное пальцами.

Судья глубоко вздохнул. Что так напугало девочку: то, что ее отец едет по загородной дороге и может разбиться, как ее мать? Или она, так же, как и Джон в ее возрасте, беспокоится из-за того, что ее отец-адвокат, отправившийся по долгу службы на свидание со своим клиентом, находится сейчас за тяжелыми металлическими дверями тюрьмы для особо опасных преступников?

– Давайте-ка лучше посмотрим, что у вас в рюкзаке, мисс, – строго сказал судья. – Вам не кажется, что пора делать уроки? Вы должны хорошо учиться, если хотите попасть в Йельский колледж и Джорджтаун. Туда ведь не берут всех подряд. Так что хватит болтать – пора браться за дело.

– Дедушка, скажи мне! – отчаянно взвыла Мэгги, болезненно сморщив лицо. – Где папа?

Судье уже приходилось видеть внучку в таком состоянии: еще несколько секунд – и она разрыдается. Однако он знал, каким образом Джону обычно удавалось предотвратить это: как ни странно – рассказав правду, какой бы она ни была. И судья решился сказать правду, хотя был убежден, что ребенку не следовало этого знать.

– Джон поехал в тюрьму, – нехотя произнес он, – к Мерриллу.

Мэгги понимающе кивнула и на ее лице, к удивлению деда, появилось облегчение.

– Ну, что, теперь ты спокойна? – спросил Патрик.

Мэгги пожала плечами.

– Я всегда беспокоюсь за папу, когда он не дома, и особенно, когда он ездит к Мерриллу – это ведь ужасный человек, убийца. Но все равно мне спокойнее, когда я знаю, где папа находится.

– М-да, – задумчиво протянул старик, – когда-то, до того как стать судьей, я тоже работал адвокатом, как твой отец. Джон был тогда такой же маленький, как ты сейчас, и… (только не говори ему, что я тебе рассказал) он просто с ума сходил, когда я уезжал к клиенту в тюрьму. Наверное, он боялся, что я окажусь запертым там вместе со всеми этими преступниками-убийцами.

– Папа мне все объяснил, – сказала Мэгги, с удовольствием прожевывая свое пирожное, – и поэтому я знаю, что мне нечего бояться. Его не могут там запереть, потому что в тюрьме кругом охранники и они всегда начеку. А Меррилла перед свиданием обыскивают, так что он не может пронести никакого оружия, чтобы напасть на папу.

– Да, твой отец очень умно поступил. Похоже, он учится на моих ошибках.

– А как тебе удалось стать из адвоката судьей? – поинтересовалась Мэгги.

– Благодаря тому, что я был опытным юристом и хорошо зарекомендовал себя работой в суде.

– А судье ведь не нужно ходить к преступникам в тюрьму, верно?

– Верно. И не только не нужно, но и вообще нельзя.

– Понятно, – задумчиво произнесла девочка.

Судья откинулся на спинку стула, внимательно глядя на внучку. У Мэгги были такие умные, задумчивые глаза. «Она станет хорошим юристом, – подумал Патрик. – И Тедди тоже». Однако он надеялся, что внуки выберут не уголовное, а, например, корпоративное или имущественное право.

Судья вспомнил серийного убийцу Грега Меррилла. Скромный с виду человек, с ангельским личиком и тихим голосом. Монстр, погубивший столько невинных жизней.

Джонни был сейчас с ним. Судья посмотрел на часы: да, именно сейчас, в этот момент, его сын должен был беседовать со своим клиентом. За свою жизнь Патрику довелось повидать немало страшных преступников, и, как судья, он привык относиться к ним спокойно и беспристрастно, однако теперь ему было не по себе от того, что его сын защищал одного из них.

Патрик взглянул на невинное лицо своей внучки и попытался улыбнуться. Сколько опасных людей он и его сын выпустили на свободу, опираясь на букву закона? Сотни? Тысячи?

Судья вздохнул. Все это, как ему казалось теперь, было несправедливо по отношению к этому невинному созданию, сидевшему перед ним с шоколадными крошками на губах. Однако по закону, любой преступник имел право на справедливый суд, и, если вина его не была доказана, он должен был считаться невиновным. Все это было прекрасно известно судье, но теперь это торжество закона уже вовсе не вдохновляло его, как некогда в молодости. Из ярого либерала он превратился теперь в убежденного консерватора. Патрик на сто процентов поддерживал судью Майлса Эдамса, приговорившего Грегори Бернарда Меррилла к смертной казни.

– Это из-за тебя, – сказал он вслух. Глядя в голубые глаза Мэгги, доставшиеся ей от ее красавицы-матери, судья понял, что именно дети заставляют человека становиться более консервативными в своих убеждениях. Либералу, у которого появились внуки, прямой путь в консерваторы.

– Ты о чем, дедушка?

– Что? – переспросил Патрик, не сводя глаз с внучки.

– Ты сказал «это из-за тебя». Что «из-за меня»?

Судья почувствовал, что краснеет. Ему было стыдно оттого, что с ним опять случилось то же, что с Мэв. Он забылся и, сам того не сознавая, заговорил вслух. Что подумает внучка?

– Ничего, ничего, Мэгги, это я так… Не обращай внимания, кушай свое пирожное.

– Ты говорил, Мэв взялась мыть посуду, – кинув взгляд на раковину, сказала Мэгги. – Но, похоже, у нее не хватило сил довести это дело до конца.

– Думаю, ты права.

– Тогда я ей помогу, – добавила Мэгги и, убрав со стола свой стакан и тарелку, открыла кран. – Мыть посуду тоже полезно: вода смывает все плохое и уносит с собой. Это Кейт мне сказала.

– Кейт?

– Ну да, наша несостоявшаяся няня, – с грустью сообщила Мэгги.

– Я вижу, ее жизненная философия – сочетать приятное с полезным.

– Да, это точно.

– Что ж, Мэв будет тебе благодарна за помощь, – сказал судья, глядя, как Мэгги закатывает рукава и капает в раковину зеленое средство для мытья посуды.

С некоторых пор Патрик считал своим долгом оберегать Мэв Коннелли. Он не хотел, чтобы та закончила свои дни в доме для престарелых. О ней некому было позаботиться, ведь у нее не было ни детей, ни родственников, а единственная сестра давно умерла.

Мэв заботилась о нем после смерти Лейлы, и теперь наступил его черед. Они оба нуждались друг в друге. Мэв была ему предана, и Патрик О'Рурк искренне любил эту женщину. Потому что каждому человеку нужно кого-то любить.

Судья подумал о своем сыне, и у него закололо сердце. Джон до сих пор не мог оправиться от раны, нанесенной ему Терезой. Он очень переживал измену жены, но ее смерть стала для него еще большей трагедией. Женщины словно перестали для него существовать, и Патрик боялся, что его сын уже никогда не сможет полюбить вновь. Как и любой другой человек, Джон нуждался в любви, но душа его ее не принимала.

Рана в его сердце была слишком глубока.

Джон О'Рурк вошел в Уинтерхэм – единственную в их городе тюрьму, где содержались приговоренные к смертной казни преступники. Оказавшись за высокими стенами с натянутой по верху колючей проволокой, он прошел через несколько металлодетекторов и автоматических дверей. Некоторые охранники здоровались с ним, другие встречали его молча, с каменным выражением лица.

– У меня свидание с моим клиентом Грегом Мерриллом, – сказал Джон Рику Кармоди – высокому и толстому охраннику, делавшему вид, будто он понятия не имеет, кто такой Джон и что он делает в этой тюрьме.

– Вам придется подождать, – сказал охранник, не отрываясь от чтения журнала.

Джон ничего не ответил, но кровь бешено застучала у него в висках. К нему, адвокату приговоренного к смерти, тюремные охранники относились с большей враждебностью, чем к какому-нибудь грабителю. Однако опыт научил его, что в таких случаях лучше не взрываться, а вести себя как можно спокойнее.

Усевшись на массивный стул с коричневой виниловой обивкой, Джон открыл свой портфель и достал из него бумаги со своими записями. Он принялся просматривать их, чтобы не терять время зря, но невольно мысли приняли совсем другое направление: он вспомнил Кейт Хэррис и то, что она сообщила ему о сестре и муже. После этой встречи Джон всю ночь провел без сна: история, рассказанная Кейт, разбередила его еще свежую рану. Как ей удалось пережить предательство двух самых близких людей? Джон до сих пор, думая о Терезе и Баркли, не мог сдержать дрожь.

– Скажите-ка, адвокат…

Джон поднял глаза и увидел, что Рик Кармоди смотрит на него и ухмыляется.

– Где вас так зацепили? – спросил он, указывая на перевязанную голову Джона. – Случайно, не в пьяной драке?

– Какое это имеет значение? – бросил Джон, сделав глубокий вдох, чтобы отогнать от себя воспоминания о Терезе.

– Хотелось бы посмотреть на того, кто это сделал, – с усмешкой сказал охранник, похрустывая костяшками своих толстых пальцев.

Перебрав все суставы, он зевнул и сделал адвокату знак подойти. Сохраняя внешнее спокойствие, Джон позволил охраннику провести ручным металлодетектором по его рукам и ногам, хотя в этот момент ему больше всего хотелось накинуться на Кармоди с кулаками – и даже не за его хамское поведение, а за то, с каким нахальным любопытством он, придвинувшись вплотную, рассматривал его рану на голове.

– Да, они постарались, – сказал охранник.

– Кто «они»? – спросил Джон. – Вам что-то известно об этом?

– Что вы, господин адвокат, лично мне вообще ничего не известно, – ответил Кармоди, состроив издевательски невинную мину.

– Хорошо, если так, – произнес Джон, задыхаясь от ярости, – потому что там были и мои дети. Вы понимаете? Дети! Они подвергались опасности в собственном доме! Они могли пострадать – и от самого кирпича, и от осколков стекла, разлетевшегося по всей кухне. Вам это не приходило в голову?

– Мне? На что это вы намекаете? Думайте, что говорите. Вы что, меня обвиняете? Нет, это уж слишком… Если будете продолжать в том же духе, мне придется просто выдворить вас отсюда!

– Вы обязаны пропустить меня к моему клиенту.

– Я обязан следить за тем, чтобы здесь не было беспорядка, а вы, я вижу, нарываетесь на скандал. Так что выбирайте: либо вы прекращаете пороть чушь про кирпич и разбитое окно, либо убираетесь отсюда подобру-поздорову, ясно?

– Не важно, кто это был… – начал Джон, совершенно не беспокоясь уже о том, что его могут выставить вон (до тех пор пока он не столкнулся лицом к лицу с человеком, несомненно, одобрявшим дерзкую выходку его недоброжелателей, Джон даже не подозревал, как много накипело в его душе за это время), – …важно то, что мои дети могли пострадать. Слышите? Мои дети! Поэтому, уж простите меня, я не могу отнестись к этому происшествию с юмором.

– Ну, что ж, давайте забудем об этом. С вашими детьми все в порядке?

– К счастью, да.

– Ну, вот и прекрасно – это ведь самое главное.

– Да, вы правы… Так я могу увидеться со своим клиентом?

Кармоди отодвинул засов и пропустил Джона в отделение. Сердце Джона учащенно билось – из-за Кейт Хэррис, разбередившей его старые раны, из-за Кармоди (возможно, причастного к инциденту с кирпичом), да и просто из-за того, что он переступал порог отделения, где находились люди, приговоренные к смертной казни.

Преступники содержались в одиночных камерах, площадью семь на двенадцать футов: в каждой из них была металлическая койка, стол и в углу – небольшой санузел, состоявший из раковины и унитаза. Двадцать два часа в сутки заключенные пребывали в полном одиночестве, и только два часа – с шести до восьми вечера – они имели право находиться в общей комнате и общаться друг с другом. Однако никакие контакты с задержанными, содержавшимися в других отделениях, не допускались.

Меррилл был заключен в «Камеру смерти», находившуюся рядом с комнатой, где смертные приговоры приводились в исполнение. «Камера смерти» располагалась прямо напротив поста круглосуточно дежурившей охраны, и охранникам было видно все, что Меррилл делал – вплоть до пользования унитазом. Джон уже не раз писал прошения о переводе своего подзащитного в другую камеру, ссылаясь на негуманность такого содержания, но его просьбы не были удовлетворены. О'Рурк понимал, что Меррилл так и останется в «Камере смерти» до тех пор, пока в тюрьме не появится более опасный преступник.

– Здравствуйте, Джон, – сказал Меррилл своим тихим приятным голосом, как только адвокат вошел в комнату свиданий.

– Здравствуйте, Грег.

Меррилл, в оранжевой арестантской робе, сидел за деревянным столом и, как казалось, был совершенно спокоен. В руках он сжимал Библию, с которой теперь никогда не расставался. В комнате для свиданий была установлена камера наблюдения, позволяющая охранникам следить за всем происходящим.

– Что случилось с вашей головой?

– Да ничего, просто ушибся.

Джон открыл портфель и вынул оттуда бумаги. Он сам не знал, почему не сказал Грегу правду. Может быть, ему не хотелось, чтобы тот испытывал неловкость оттого, что адвокат пострадал из-за него. Или, возможно, он подсознательно не хотел упоминать в разговоре с убийцей свой дом и семью.

– Да благословит вас Господь, Джон, – тихо произнес Грег, благоговейно сложив руки и склонив голову. – Я постоянно молюсь о том, чтобы беды всегда обходили вас стороной.

– Спасибо, Грег, – ответил Джон, нисколько не удивившись его словам: за годы своей адвокатской практики он успел привыкнуть к тому, что многие преступники, попав в тюрьму, ударялись в религию. – Итак, перейдем к делу…

Джон ознакомил Меррилла со своим обращением к суду и очередным прошением о переводе его в другую камеру.

– О, да, здесь просто ужасно, – сказал Грег дрогнувшим голосом. – Я не могу даже спокойно сходить в туалет. Охранники смеются и издеваются надо мной.

– Я вас понимаю, Грег, и я постараюсь добиться, чтобы вас все-таки перевели в другую камеру.

– Знаете, Джон… я не боюсь умирать. Я верю, Господь любит меня, и я не попаду в ад. Я знаю это, Джон, знаю совершенно точно. Вам, наверное, кажется странным, что я так в этом уверен?

– Я знаю, что вы в это верите, Грег, – ровным голосом ответил Джон, взглянув в затуманенные глаза своего клиента.

В этом человеке жила неистребимая потребность убивать и причинять боль. Она была такой же неотъемлемой частью его существа, как его карие глаза и вьющиеся волосы. Меррилл признался в убийстве семи девушек, но жертв, подвергшихся нападению с его стороны, было гораздо больше.

– Здесь для меня ад, – чуть слышно прошептал Грег. – В этой тюрьме, где меня стережет всякое огребье. Эти люди ненавидят меня, Джон. Но я ведь, по крайней мере, признался в том, что я совершил. О, я с нетерпением жду смерти, потому что жизнь для меня здесь просто невыносима.

Джон кивнул. Грег говорил, что ждет смерти, но на самом деле он отчаянно боролся за право жить. И Джон, как адвокат, обязан был помочь ему в этом.

– Вот еще что, – добавил Джон, вытаскивая из портфеля новую стопку бумаг. – Я перечитал отчеты доктора Беквита и набросал резюме.

– Перечитали? – поинтересовался Грег, и глаза его заблестели.

– Ну да.

Джон часто обращался к доктору Беквиту за психиатрическим освидетельствованием своих клиентов, чтобы использовать его заключения в суде. Был, например, случай, когда Беквит установил, что клиент Джона – человек с неустойчивой психикой – принимал по рецепту врача недостаточную дозу лекарства. Джон обратил на этот факт внимание суда («Моему подзащитному была прописана недостаточная доза лекарства, следствием чего стал эмоциональный срыв, подтолкнувший его к совершению кражи…») – и, благодаря этому, добился смягчения приговора. В другой раз, когда Джон защищал юриста, убившего из ревности свою неверную жену, доктор Беквит дал заключение об угнетенном психическом состоянии подсудимого и о том, что убийство было, несомненно, совершено в состоянии аффекта.

– Вы считаете, у нас есть какая-то надежда, Джон?

– Возможно. Доктор Беквит хочет снова увидеться с вами, – ответил Джон, кинув взгляд на папку.

С тех пор как Джон подключил к своей работе Беквита, психиатр приходил побеседовать с Мерриллом раз в неделю.

– Мне нравится этот человек, Джон. Он понимает меня… говорит, что моя парафилия – это все равно что рак сознания. Разве человек, заболевший раком груди или мозга, виноват в этом? Нет, конечно. И доктор Беквит понимает, что я тоже ни в чем не виноват…

Джон кивнул, глядя своему клиенту в глаза. Меррилл всегда был внешне очень спокойным: даже сейчас, когда он говорил о своей болезни, на его лице не было ни тени волнения. Джон тоже старался не выражать своего беспокойства и не принимать историю Мэррилла близко к сердцу: он был всего лишь адвокатом, и от него не требовалось ничего, кроме юридической помощи.

– У меня больное сознание, – продолжал Грег. – Я не виноват в том, что мне хотелось убивать женщин – я просто не мог избавиться от этих фантазий. Они сами приходили, преследовали меня – спросите у доктора Беквита…

– Да, я знаю, – ответил Джон, и его взгляд упал на самую толстую папку – запись показаний Грега, рассказавшего о всех своих убийствах и назвавшего места, где были спрятаны тела жертв.

– Сейчас мне временно удалось избавиться от этих мыслей благодаря лекарству Депо-Провера… Доктор Беквит все понимает. Я не идиот, не придурок – я просто психически болен. Доктор согласен с тем, что я гений, и что мы с Дарлой более чем достойны быть членами Клуба интеллектуалов «Менса».

– Да, он знает, что говорит, – сказал Джон, по-прежнему перебирая пальцами папки.

Дарла Бил была невестой Грега – одной из немногих женщин, навещавших его в тюрьме. Это обстоятельство очень удивляло Джона.

Ища нужную папку, Джон невольно стал перебирать в уме места, где были обнаружены тела убитых девушек: Эксетер, Готорн, Стонингтон… Потом он стал вспоминать те названия, о которых узнал от Грега в конфиденциальной беседе. Об этих нападениях Мэррилла следствию было неизвестно.

Этой ночью, мучаясь от бессонницы, Джон думал о том, что рассказала ему Кейт Хэррис об измене мужа и загадочном исчезновении сестры. Не в силах отделаться от этих мыслей, он, в конце концов, встал с кровати и спустился в свой кабинет, чтобы еще раз просмотреть папку с признаниями Меррилла.

К трем часам ночи Джон убедился в том, что в этих записях ни разу не фигурировало имя Виллы Хэррис, и даже не упоминалась девушка, по описанию на нее походившая. Среди мест, где, по признанию Грега, он нападал на женщин, также не было тех, которые называла Кейт. Лишь на одной из последних страниц Джон, уже было уверившийся в непричастности своего клиента к исчезновению Виллы, наткнулся на название «Фэрхейвен».

Фэрхейвен, штат Массачусетс: именно здесь, по словам Кейт, ее сестра пользовалась картой «Тексако». Маленький городок, чуть восточнее Нью-Бедфорда: повсюду рыбацкие лодки и аккуратные домики, окруженные розовыми кустами и белыми частоколами.

Грег рассказал Джону, что однажды в Фэрхейвене он, забравшись на перевернутую вверх дном шлюпку, подсматривал за женщиной лет тридцати в окно ее спальни. Окно выходило на задний двор, и он надеялся, что ему удастся, никем не замеченным, пробраться внутрь.

– Доктор Беквит нашел какое-то новое определение моей болезни? – с необыкновенным оживлением спросил Грег, резко подавшись вперед и отодвинув от себя Библию.

– Об этом мне ничего не известно, – осторожно ответил Джон. – Думаю, он просто хочет еще раз с вами поговорить.

– Такой авторитетный, уважаемый человек, – заговорил Грег с нездоровым блеском в глазах, – директор Центра изучения парафилий при Университете Мейстона, член комитета по утверждению диагностического руководства DSM-IV… верно?

– Да. И что?

– А то, что такой человек, как он, неспроста мной заинтересовался. Он хочет сформулировать на моем примере новый диагноз… Я с отличием окончил Университет Коннектикута, но у меня, как он выразился, «в высшей степени примитивная личностная структура», – глаза Грега сверкнули. – Я поработитель душ, я превращал людей в зомби, подчинял их себе, лишал их собственной воли… Я оставлял девушек в волноломе еще живыми, незадолго до начала прилива… и они знали, какая участь их ожидает (одной из них, правда, удалось выбраться)… Доктор считает, что в этих моих поступках есть очень глубокий смысл…

Джон с некоторым беспокойством взглянул на своего клиента. Этого ему еще не доводилось слышать ни от самого Грега, ни от доктора Беквита. Меррилл выглядел ужасно довольным.

– В то же время, – продолжал он, – я поступал с ними очень великодушно: я давал им шанс выжить, давал им надежду. Они до самого конца могли надеяться на спасение – до тех пор, пока вода прилива не скрывала их с головой. Одной девушке даже удалось выбраться из воды – и все благодаря мне: я превратил ее в зомби, но оставил живой. Я подарил ей надежду и, значит, подарил жизнь. Человек жив, пока у него есть надежда. Я знаю это по себе: меня бросили в эту ужасную «Камеру смерти», но я все равно живу, потому что надеюсь. Такова уж человеческая природа.

– Скажите, пожалуйста, Грег, где… – начал Джон, чувствуя, как кровь застучала в его висках.

– Доктор Беквит считает, что у меня комплекс Бога, – не слушая, продолжал говорить Грег, задумчиво покачивая головой. – Я могу дарить надежду и отнимать ее, если захочу. Я подарил той девушке последние минуты. Это был щедрый подарок, уверяю вас, Джон. Я сделал ее счастливой. Я уничтожил ее сознание, но оставил жизнь ее телу.

– В тот день, вероятно, вы не совсем точно рассчитали время прилива, – заметил Джон.

Меррилл, как было известно, всегда проводил последний час со своей агонизирующей жертвой, а когда вода поднималась почти до уровня волнолома, уходил, чтобы не промочить ноги.

– Я убивал в этих девушках то, что я больше всего ненавижу в себе… Доктор Беквит понимает это, – произнес Грег, опять оставив без внимания реплику Джона: лицо его было по-прежнему довольно спокойным, и лишь раздувавшиеся ноздри выдавали сильное эмоциональное возбуждение.

– Думаю, доктор Беквит еще не сделал окончательного заключения, Грег, – ровным голосом произнес Джон. – Разве он говорил вам что-то об этом?

Грег грустно засмеялся и покачал головой:

– Если бы он открыл мне все сразу, это только навредило бы его исследованию, потому что в этом случае доктор Беквит, возможно, стал бы подозревать, что я специально подстраиваю свои мысли и симптомы под поставленный мне диагноз… Нет, он ничего мне не говорил. Я сам обо всем догадался.

– Каким образом?

– Ничего удивительного в этом нет, Джон, – сказал Грег. – Я ведь член клуба «Менса», надеюсь, вы помните? У меня прекрасно развита интуиция, и я читал о случаях, подобных моему, возможно, больше чем любой психиатр. Поэтому я могу сам поставить себе диагноз. Я говорю о себе как врач – только и всего, – произнес Меррилл и, снова взяв в руки Библию, продолжил: – Господь правит моей лодкой, а я просто налегаю на весла… Джон, вы прекрасно защищаете меня, и я очень благодарен вам за это. Однако вам все же не следует говорить того, о чем вы понятия не имеете. Откуда вам знать – правильно я рассчитал время прилива или нет? Так что не говорите этого больше, прошу вас.

– Хорошо, Грег.

Меррилл удовлетворенно кивнул.

– А за хорошую новость – спасибо: я очень рад, что доктор Беквит снова придет ко мне. Это все или вы еще о чем-то хотели со мной поговорить?

– Да.

Джон достал из портфеля папку с показаниями Грега и положил ее на стол перед собой. Потом, сунув руку в карман, он нащупал фотографию Виллы Хэррис, и перед его глазами всплыло лицо Кейт, залитое слезами, блестевшими на ее веснушчатых щеках. В душе Джона происходила отчаянная борьба: имел ли он право выпытывать что-то у своего клиента, преследуя свои личные цели? И зачем, собственно, ему это было нужно? Затем, чтобы помочь едва знакомой женщине узнать о судьбе своей пропавшей сестры? Или чтобы удовлетворить свое собственное любопытство? Он резко поднял глаза и встретился взглядом с Грегом Мерриллом.

– Расскажите мне кое-что, Грег.

– Пожалуйста, все, что угодно.

– Фэрхейвен, Массачусетс, – продолжил Джон, наблюдая за реакцией Грега.

Губы Меррилла тронула легкая улыбка, на щеках появились ямочки, но глаза его остались равнодушными, без тени каких-либо эмоций.

– А, Спящая красавица, – протянул он.

– Да, расскажите мне о ней.

– Ну, я ведь уже рассказывал – разве нет? У вас ведь все записано и хранится вот в этой папке.

– Расскажите еще раз, – требовательно попросил Джон и потом, увидев, что улыбка с лица Грега исчезла, как можно мягче, добавил: – Пожалуйста.

– У меня очень чувствительная натура, Джон, – сказал Грег, и подбородок его задрожал. – Я не выношу, когда со мной разговаривают таким резким тоном.

– Я знаю, Грег, простите меня, пожалуйста. Я просто хочу, чтобы вы еще раз рассказали мне эту историю – это важно.

– Хорошо, – улыбка снова осветила лицо Меррилла, и он прикоснулся к Библии, словно ища в ней вдохновения для рассказа. – Так вот, я проезжал по этому городу на машине…

«Он рассказывает об этом как о самом обыденном происшествии – как коммивояжер об одной из своих бесчисленных поездок», – подумал Джон.

– …и мне захотелось в туалет. Я припарковал машину на стоянке позади прачечной самообслуживания, в районе небольшого торгового центра. Дом той девушки находился напротив автостоянки. Я случайно повернул голову назад… и увидел, как в ее спальне зажегся свет…

Глаза Грега опять затуманились. Это всегда происходило с ним, когда он рассказывал о своих убийствах и нападениях, в том числе и несостоявшихся. Глаза его в такие минуты становились совершенно стеклянными, а губы сухими. Он рассказывал о своих преступлениях с такой страстью, с таким надрывом, словно говорил о безвозвратно потерянной любви всей своей жизни.

– Почему тогда? Почему именно в тот момент во мне пробудилось это желание?.. Как я вам уже говорил, мне нужно было в туалет. Я подошел к кирпичной стене, потом обернулся… Если бы она не зажгла свет в своей спальне, если бы не было этих нескольких секунд, пока она задергивала занавески… – тонкие белые занавески, между которыми осталась узкая щель…

Джон внимательно слушал. Он уже слышал эту историю из уст Меррилла, но его сердце снова кольнуло, как в первый раз. «Насколько все в жизни зависит от какой-нибудь совершенно незначительной случайности… Если бы эта мелочь не привлекла внимание Грега Меррилла, он бы спокойно уехал – и все».

– Она была прелестна. Совсем юная, лет тринадцати-четырнадцати. Она еще не знала, что я ее выбрал, не знала, какую власть она имела надо мной в тот момент… Я перелез через забор, порвав джинсы о ржавые прутья, и подкрался к дому. Там лежала старая гребная шлюпка, я перевернул ее вверх дном и, взобравшись на нее, наблюдал за девушкой, пока она не легла спать.

– Вас никто не заметил? – спросил Джон. Его рука по-прежнему лежала в кармане, сжимая фотографию Виллы.

– Нет. Я был невидим и неуловим, как ночной ветер. И я безумно ее хотел. Я уже рисовал себе все в своем воображении… Даже решил, где спрятать ее – в большом каменном волноломе в Нью-Бедфорде. Неподалеку от пристани, откуда отходит теплоход на Виньярд…

– Да, я знаю это место.

– Но ничего не вышло, – сказал Грег, встряхнув головой, и застилавшая его глаза мутная пелена исчезла. – Окно оказалось закрыто, и ее отец был дома. Я услышал его голос, доносившийся изнутри.

– Вас только это остановило?

– Ну да. Что еще могло бы меня остановить?

Джон провел пальцами по лежавшей в его кармане фотографии и невольно подумал: не было ли поблизости от того места автозаправки? Не Вилла ли спугнула в тот вечер Грега? В этом случае, после постигшей его неудачи с первой намеченной жертвой, он вполне мог переключиться и на случайно подвернувшуюся другую.

– И что было дальше? Расскажите, пожалуйста, Грег.

Меррилл пожал плечами:

– Все на этом закончилось. Я не стал рисковать. Тогда я был еще не готов открыто заявить о себе, и мне вовсе не хотелось, чтобы меня схватил и избил какой-то грубый рыбак. Я хотел явиться людям по-другому, с высоко поднятой головой…

– Понимаю, – заметил Джон и потом, посмотрев Грегу прямо в глаза, спросил: – Какое время года было тогда? Вы помните?

Грег закрыл глаза, и ноздри его задрожали, втягивая воздух.

– Весна. Весна в самом разгаре: я до сих пор помню тот запах цветов, который стоял в саду.

– Так, значит, весна… Это мог быть апрель?

– Возможно, – ответил Грег. – Потому что было еще довольно прохладно: девушка даже не оставила на ночь окно открытым, хотя в их доме точно не было кондиционера. Семья была явно не из богатых: скромный маленький домик… А шлюпка! Видели бы вы ту шлюпку, на которой я стоял у окна… – ее давно бы уже стоило выкинуть!

– Все ясно, – сказал Джон, не переставая думать о Вилле: ведь она была в Фэрхейвене именно в это время, о чем свидетельствовала использованная ей здесь карта «Тексако».

Наверху загудела лампа. Снова разложив все бумаги по папкам, Джон убрал их в свой коричневый кожаный портфель. В этот момент в комнату из-за закрытой двери просочился запах еды, и Грег отодвинул свой стул от стола, собираясь подняться. Он ел в своей камере, куда ему трижды в день приносили еду в одноразовой посуде.

– Один момент, прошу вас, – промолвил Джон, стараясь говорить как можно спокойнее, но чувствуя, что пульс выходит из-под контроля; пальцы его опять сжали в кармане фотографию. – Последний вопрос, Грег.

– Уже время обеда, – извиняющимся тоном напомнил Меррилл, поднимаясь.

– Да, я знаю… Но, пожалуйста, взгляните на это, – Джон вынул наконец фотографию Виллы. – Видели когда-нибудь эту девушку?

Джон внимательно следил за выражением лица Грега и заметил, что в его глазах появилось сомнение. Меррилл протянул руку, чтобы взять снимок и рассмотреть его поближе, но Джон инстинктивно подался назад и не позволил ему даже дотронуться до фотографии. Перед его глазами стояло залитое слезами лицо Кейт.

– Видели ее когда-нибудь? – повторил Джон.

Грег склонил голову набок. По выражению его глаз никогда нельзя было понять, что происходило в его душе: они были какие-то непроницаемые, холодные и неподвижные, как у акулы – даже тогда, когда он говорил о том, что его волновало. Однако в этот момент, когда Грег взглянул на фотографию улыбающейся Виллы Хэррис, Джону показалось, что в глазах его блеснул огонек.

Мгновенная вспышка, легкое волнение на поверхности моря от проплывшей крупной рыбы, и потом – ничего. Глаза Грега – это бездонное море – были по-прежнему спокойны и неподвижны, и Джон даже засомневался, действительно ли в них только что мелькнуло какое-то чувство.

– Нет, Джон, – ответил Грег, – мне очень жаль, но я никогда в жизни ее не видел.

Джон молча смотрел в глаза своего клиента, безуспешно пытаясь разглядеть в море рябь от мгновенно всколыхнувшейся воды.

– Я никогда не видел эту девушку, – с улыбкой повторил Грег и направился к двери, увлекаемый запахом обеда.

Благоговейно сжимая в руках Библию, Грег Меррилл покинул комнату свиданий и прошествовал по коридору к своей камере в сопровождении охранника. Джон остался один, все еще держа в руке фотографию молодой улыбающейся женщины.

Поднявшись, чтобы тоже уйти, он почувствовал, что рана на его голове заныла. Джон кинул последний взгляд на миловидное лицо Виллы Хэррис и с укором покачал головой. «Как ты могла? – хотелось ему спросить у нее. – Как ты могла нанести такой удар своей сестре?»